для одного вечера. Слишком много. Словно я ещё одну жизнь прожила.
— Они в курсе того, что Моцарт провоцирует в тебе злодея, да? — тихо спрашиваю.
— Да, они знают. И раньше они боялись этой музыки. Они всегда обговаривали репертуар с оркестром. Сегодня её заказал Лиам. В отместку мне. Чтобы напугать тебя и других. Чтобы показать, какой я на самом деле. Ты спасла меня. Ты спасла ещё и людей, которых я мог без зазрения совести сделать жертвами своего злодея, — мрачно отвечает Слэйн.
— Откуда они это знают? — удивляюсь я.
— Помнишь фотографии в комнате?
— Да.
— Он приучил меня снимать своих жертв.
— Ангус показывал фотографии. Тристан так поступал со всеми, — шепчу я. От одного имени его отца меня скучивает от тошноты.
— Он как раз предпочитал имя Тристан. Он называл себя одиноким и сильным освободителем. Наслаждался снимками своих жертв, когда начинал новую охоту. Помимо этого, он всё снимал на видеокамеру. Он показывал мне то, что делал со мной. И там играла эта музыка. Она играла постоянно, пока я становился злодеем. Он постоянно включал её для меня и заставлял слушать, когда я писал для него идеи, как добраться до жертвы и уничтожить её. Это были мои домашние задания каждую неделю. Он следил за тем, чтобы я работал злодеем только под эту композицию.
— И у тебя выработался рефлекс, — заканчиваю я за Слэйна.
— Да. Когда отец добился своего, то показал всем, на что я способен. Он показал им, как я разорвал его людей, чтобы защитить Кавана. Он гордился этим. И с этого момента все начали бояться меня, ненавидеть ещё сильнее и ждать, когда я сдохну. Они знают и использовали это против меня. Они будут пытаться и дальше.
— Какой же ублюдок твой отец. Ему доставляло удовольствие смотреть на насилие и жестокость, — кривлюсь я.
— Да, мне тоже это нравится. Смотреть, как меняется жертва. Агония страха и паники. Попытки сбежать, драться и разрушать себя.
— Тебе это до сих пор нравится? — грустно спрашиваю его.
— Не знаю. Жертв после тебя у меня не было, Энрика. Я не проверял. Но порой я вхожу в ту комнату и смотрю старые видеозаписи. О том, как я убил его, у меня тоже есть запись. Я смотрю и смотрю, но не вижу ничего особенного. Для меня это обычный фильм. У меня не возникает никаких эмоций. Раньше я смотрел их для того, чтобы изучить разные варианты преследования и травли. Потом я стал лучше в этом и добрался до него. Он знал, что я приду за ним, и пытался остановить меня, как-то защититься от меня, но я добрался до него. Это было моей победой. Победой, которая до сих пор вызывает внутри меня удовольствие.
Мне становится паршиво и гадко от его признания. Но Слэйн честен. Я должна бы это оценить, хотя сложно.
— Подожди, то есть эти записи ещё целы? Они сейчас тоже где-то хранятся? — Меня озаряет идеей. На самом деле самой жуткой идеей в моей жизни.
— Да, они хранятся в поместье. Там целый склад.
— Я хочу увидеть их. Одну из тех записей, где он снимал тебя и что делал с тобой, — прошу я.
— Нет. Никогда, — рычит Слэйн.
— Если ты хочешь, чтобы мы справились с этим адом, то тебе придётся впустить меня в своё прошлое, Слэйн. Я хочу узнать о нём всё. Я хочу тоже стать частью твоего мира. Дай мне шанс изучить материалы и понять, как с этим работать дальше.
— Энрика, это безумие для тебя. Ты не выдержишь. Нет, — отрезает он.
— Хорошо, но ты подумай. Если ты, правда, хочешь, чтобы у нас было будущее, то ты покажешь мне своё прошлое. Ты разрешишь мне увидеть тебя таким, каким был и что делал. Я хочу всё знать про тебя, Слэйн. Меня это пугает, признаюсь, но я люблю тебя. И не перестану любить, потому что эти записи твоё прошлое, и оно не даёт тебе жить. А я хочу, чтобы ты жил и чувствовал. Я не настаиваю, но других вариантов, как решить сложившиеся между нами проблемы не вижу.
— Нет, — рявкает он.
Глава 21
Срывать пластыри бывает очень страшно и лучше срывать сначала мелкие, а потом уже покрупнее, потому что не сразу можно привыкнуть к чему-то или быстро прийти в себя. На самом деле кажется, что лучше узнать всё сразу. Но что будет с психикой? Это сильнейший удар по ней, и не каждый человек выдержит. Помимо этого, каждый пластырь скрывает под собой рану, которую нужно излечить. А на это необходимо время и иногда довольно много. Но я свой выбор сделала. Я решила пойти дальше, потому что приняла всё прошлое, которое касалось меня и Слэйна, и теперь пришло время узнать, какие раны нас ждут, и сколько усилий потребуется, чтобы выдержать каждый вой и каждое рычание при отрывании пластыря.
— Нет, Энрика, — не глядя на меня, отрезает Слэйн.
Тяжело вздыхаю и бросаю в рот кусочек банана. Я снова принимаюсь пристально смотреть на него и делаю это последние тридцать минут за нашим первым за долгое время совместным завтраком. Так же я делала это в душе, пока чистила зубы, и вчера, когда мы вернулись в поместье. Но Слэйн не сдаётся. Он не впускает меня в своё прошлое, боясь, что я хрупкая и слабая. Может быть, я и выгляжу такой, но я сильная. Я прошла много сложностей, и меня, конечно, пугает предстоящее, но больше пугает то, что я не буду знать, что предпринять, если Слэйна обидят.
— Энрика! — возмущённо обращается он ко мне, отшвыривая от себя газету на пол.
— Что? — удивлённо приподнимаю брови. — Я ничего даже не говорила.
— Ты орёшь так громко в своей голове, что я даже статью не могу прочесть. Прекрати. Нет. Я сказал тебе нет. — Он сверлит меня тяжёлым взглядом.
— Тогда мы в тупике. Как я смогу помочь тебе и быть рядом с тобой, если меня на каждом повороте будут поджидать мешки с дерьмом, и в один из них я упаду? — спокойно спрашиваю его.
— Я не дам тебе упасть в него, вот и всё. Я в порядке.
— Ты не в порядке. Я тоже не в порядке. Это нормально. Не всегда птички поют за окном, Слэйн, иногда над головой собираются тучи, и их нужно разогнать. Слэйн, пойми меня, я уверена в своём решении. Почему ты боишься показать мне видеозаписи? — Я пододвигаюсь ближе к столу и накрываю его ладонь своей.
— Потому что они страшные для тебя. Там ужасные вещи, Энрика. Ужасные вещи, которые делал я.
— И ты опасаешься, что это сотрёт все мои чувства к тебе?
Слэйн подавленно кивает.
— Такого не произойдёт. Я хочу знать о тебе всё. И хорошее, и плохое. Лучше больше плохого, потому что именно оно не даёт нам двигаться дальше. Тебе и мне. Оно удерживает нас на привязи, Слэйн. Так нельзя. Вот это и есть ужасные вещи, которые ты сам делаешь с нами обоими. С собой делаешь. Что ты хочешь взамен того, чтобы поверить мне?
— Чтобы ты доверилась мне и прекратила требовать и орать на меня в своей голове, Энрика. Я справлюсь. А пока я ищу варианты, чтобы обезопасить тебя от козней своей семьи, а они будут. — Слэйн поднимается из кресла и хватает пиджак с вешалки.
— А о себе ты думаешь? Хотя бы немного? — спрашиваю, с грустью смотря на него.
— Я эгоистичная тварь, Энрика. Меня этому учили. Я именно о себе и думаю. Пока ты не знаешь того, кем я был и кем являюсь полноценно, я могу жить в этой лжи. Мне она ближе, — сухо бросает он, направляясь к двери.
— Ложь убивает доверие, Слэйн. Она убивает людей. Недолго ты сможешь жить так, что-нибудь
