Что теперь сетовать о том, что когда в Европе уже Карл Великий во главе прекрасно организованного панцирного воинства, не побоюсь даже назвать вещи своими именами — благородного рыцарства, жег живьем полабских славян и гнал их от родной славянской Эльбы далеко на восток, на самом востоке этом кривичи с вятичами разве что грубо оструганными дрынами друг друга могли урезонивать. Дело давнее. И неотменяемое. Давайте на это вовсе не обращать внимания; два-три века разрыва в техническом и военном развитии — подумаешь, разве в войне счастье? Просто надо, что бы ни случалось, быть добросердечнее и толерантнее. Это ведь только у свихнувшихся от своей жизненной бесполезности генералов одна война на уме. А что нам скажет гуманист, когда приходит противник, военной сноровкой и оснасткой обогнавший его народ на три века? Только одно: не надо вообще сопротивляться, надо лечь, растопыриться пошире и приобщиться к передовой культуре. Добросердечнее и толерантнее, поняли? А кто не лег — фу, дикарь!
А ведь не ложились. Били их — их же оружием. И отбивались. И снова догоняли по всем боевым статьям, когда кому-то опять не давало покою восточное лебенсраум. И конца-краю этому не было. «Славно ж вы, Ваше Величество, отблагодарили своих учителей!» — сказал после Полтавской баталии фельдмаршал Реншильд Петру. Сохранись в людях побольше хотя бы уж формального благородства, то же самое мог бы сказать и Кейтель Жукову Девятого мая сорок пятого. И еще много кто много кому, с Ивана Третьего, пожалуй, начиная.
И чуть ли не с каждой победой над внешним вторжением мы жили все хуже и хуже, гаже и гаже. И бунтовали все чаще и чаще.
Загадка?
Никакой загадки.
Мое поколение наизусть помнит и ленинское определение революционной ситуации, и все пародии на него. Но для молодых освежу: это когда сверху уже не могут, а внизу уже не хотят. То есть верхи не могут по-старому управлять, а низы не могут по-старому жить.
Есть мнение, что это не совсем так.
Есть мнение, что теоретически из любой ситуации можно выйти без революций, исключительно мирным путем постепенных реформ. Из любой. Как бы далеко не зашел кризис, как бы много не накопилось ошибок. Неторопливо, вдумчиво и аккуратно распутывать узелок за узелком, слезинку за слезинкой вычерпывая океан вековых рыданий…
Но почему-то в одних странах хоть иногда, да получается, а в других — ни в какую.
Где проваливаются или, по крайней мере, оборачиваются чуть ли не своей противоположностью, обездоливая тех, кого призваны были осчастливить, все реформы? Где, что ни делай, все только ко вреду и только приближает жуткую, всеобъемлющую кровавую судорогу?
Рискну сказать, что знаю по крайней мере немалую часть ответа.
Это там, где господствующий класс настолько туп, эгоистичен и безответственен, что через него не протолкнуть никакую реформу.
Больше столетия назревал кризис в богатейшей, образованнейшей, благороднейшей Франции. Все, кто жил хоть с чуточку открытыми глазами, уже за семьдесят лет до гильотины понимали, что при всем блеске и благосостоянии страна катится в пропасть. Что не миновать кошмара, если все будет идти, как идет. Уже с начала века — которому под конец суждено было увидеть августейшие головы на плахе, переколотых республиканскими штыками младенцев Вандеи (фратерните, ву компрене?), полет пьяных от крови наполеоновских орлов и прочие романтические чудеса, — королевская власть нерешительно и пугливо, будто пробуя босой ногой холодную воду, время от времени пыталась что-то изменить, улучшить, спастись. И тут же отдергивалась. Мокро!
Стоило придти хоть какому-то дельному министру и хоть что-то начать делать — все, конец. Хорошо если только отставка. А то и опала. Ссылка. Вся знать стройными рядами встает, языки ощетинивши. И персону государя-то выскочка и трудяга, апологет бескровного ремонта, заслоняет, и роняет монарший авторитет, и принцев не уважает, и готовит революцию, и злодей, растлитель, понятное дело, враг освященного веками порядка; посягает на святое отупение, наверняка подкуплен врагом внешним или внутренним…
Мокро же!
Привычная жизнь под угрозой! Под угрозой укоренившееся уже в базовых рефлексах право на произвол! Безалаберность и беззаботность, только и почитаемые истинно достойной дворянина жизнью, должны будут смениться хоть какой-то осмысленной работой и ответственностью за страну и корону; работой и ответственностью, которые, как пытаются учить голубую кровь обнаглевшие плебеи, отнюдь не сводятся к картежному адреналину и геройским размахиваниям шпагами, большей частью — по будуарам.
Шаг вперед — два назад. В течение почти века!
Допрыгались. Алонз анфан.
То же самое у нас при Александре и Николае Первых. И при Александре Втором Освободителе. И перед семнадцатым годом. И совсем уже на наших глазах — от Косыгинских застенчивых нововведений до разудалой Горбачевской свистопляски.
Там, где косность, леность и недальновидность господствующего класса превосходят некий критический, предельно допустимый уровень, реформы всегда опаздывают и всегда идут наперекосяк, шаг вперед, два назад.
Революции происходят тогда, когда даже самые насущные и самые бережные преобразования оказываются блокированы или извращены массовой твердолобостью класса-владыки.
Когда нет иного способа осуществить эти преобразования, кроме как для начала, в качестве НЕИЗБЕЖНОГО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО УСЛОВИЯ, физически истребить достаточно значимую долю этого окаянного класса, а остальных уделать так, чтобы те лишились даже малейших блокирующих возможностей.
Именно и только поэтому революции ВСЕГДА настолько кровавы.
Шут с ней с Францией, не нам разбираться, почему ее знать в столетьи безумном и мудром оказалась не столько мудра, сколько безумна. Въевшаяся в плоть и кровь спесь? Галантность, ставшая поголовным спортом и всем распрямившая мозговые извилины до состояния постоянной эрекции?
Не наше дело.
А вот российские-то голубые князья? Наши-то петербургские салоны и рублевские притоны?
Рывками возраставшая косность почти всегда насильственно сменявших одна другую российских элит неразрывно связана с тем же самым догоняющим развитием.
Мало кому приходит в голову простая мысль: каждая победа над врагом, требовавшая от народа предельной мобилизации, предельного самоотвержения, элиту-победительницу делала все меньше и меньше озабоченной тем, что происходит с этим народом — и все больше ставила ее в зависимость от того, что происходит и ЧТО ПРОИЗВОДЯТ на в очередной раз триумфально побежденном Западе.
Поляков отбили — и вскорости свое собственное дворянство возжелало быть шляхтой.
Отбили шведов — но поставили свой народ в три погибели ради огненной снасти, кораблей и сукна, и, чтобы уж смерды вовсе обмерли, разом оказавшись в чуждом мире, даже переназвали все на немецкий манер.
Наполеона отбили — и сами же, болбоча по-французски, повалили во франк-масоны, от собственной страны отделавшись ни к чему не обязывающей лаской: а верный народ наш пусть в Боге получит заслуженное.
Отбили интервентов, и попутно так выпотрошили страну, что потом пришлось уже просто прикладами винтовок загонять кого в колхозы, кого в лагеря.
Гитлера отбили — и снова покатило: разбаловались на фронте? В себя поверили? А ну-ка не угодно ли в пытошную?
С богатейшей и мощнейшей Америкой сыграли в Корее в победную ничью — и налогами на личное хозяйство вконец придушили деревню, а то там, понимаете ли, частнособственнические пережитки зашевелились; надо, чтобы крестьяне сами каждую свою яблоню спилили и каждую корову прирезали…
Или нынешнюю науку взять. На правеж, смерды, на правеж! Поквартальные планы работы, отчеты о работе, аннотации работы, сметы работы, ксерокопии утвержденных смет работы, описания фактически проделанной работы, оценки степени выполнения работы, перечни договоров о работе, и непременно чтоб на лбу номер государственной регистрации, зэка номер такой-то, а еще отчеты о работе для ФГНУ ЦИТиС, оформленные строго по ГОСТу… Главное, чтобы не оставалось времени для самой работы. Не осложняйте начальству жизнь вашими никому не нужными открытиями! В Америке все равно уже все давно открыли, мы там купим втридорога и себя при том не обидим, а ваш удел, коль уж мы вас терпим пока — примерная посещаемость и правильно заполненные, вовремя представленные наверх вороха никому не нужных бумаг, обилием которых так удобно запутать любого фининспектора. Болонская система! Цитируемость повышайте, сиволапые!
Чем больше для каждой очередной победы держава брала у народа, тем меньше народ мог дать господствующему классу в его, этого класса, обыденной жизни. Над ним во имя идеологических или каких-либо иных прихотей можно было куражиться как угодно, потому что как бы сам народ не нищал и не терял трудовой навык, на благосостоянии владык это ни в малейшей степени не отражалось.
