А ещё есть те, кто поддались. Вот этими-то бисы и командуют, что угодно делать могут заставить. Влас-паскудник как раз из таких и был…
Видать, случилось с ним на войне что-то, и бисы в нём поселились. Начали им командовать. Нет, с виду — нормальный человек, на других людей не кидается, укусить не пытается. То, что пьёт по-чёрному — эка невидаль. На его работе, пожалуй, запьёшь: золотарём Влас в совхозе работал, дерьмо убирал. С утра до вечера на колымаге своей с бочкой вонючей раскатывал, нужники чистил. Это когда не сильно пьян. А если нажрётся, то под телегой своей валяется, слюни пускает и бубнит чего-то под нос. Так что и относились к Власу в деревне немногим лучше, чем к дерьму, которое он вывозил. Но тут даже не в профессии дело, а в человеке. Просто совпало так.
А в последнее время стали черти Власа ещё больше донимать. Шага он ступить не мог, чтобы пакость какую-нибудь втихаря не сделать. Мимо колодца пройдёт — плюнет обязательно, мимо собаки — пнёт непременно, если получится кошку поймать — придушит за милую душу и к хозяевам на огород подбросит. А ещё лучше — к соседям хозяев, если у тех собака есть, дескать, она это котейку придушила. Просто так, из паскудства, чтоб поссорить людей.
Был бы Влас грамотным, он бы на всю деревню доносы строчил, благо время такое пришло. Но не знал Влас Мутный буквенной грамоты, иначе бы многие в деревне слезами кровавыми умылись. Это уж как раз в его духе было — тихонько, по-подлому, а жизнь человеку испортить, а то и вовсе со свету сжить.
Дуську Влас тихо и люто ненавидел. Он-то, коренной, можно сказать, сельский пролетарий, дерьмо возит и в дерьме живёт, а она, кулацкое семя, всеобщим уважением пользуется. Может, и не любовью — не допускала Дуська к себе никого в душу, даже подруг на ферме держала на расстоянии, — но уважали её сильно. Чья же власть сейчас — бедняцкая или кулацкая? Почему от классово близкого Власа все нос воротят и в упор не замечают, а с Евдокией и сам председатель поручкаться первым никогда зазорным не считает? Очень эта несправедливость грызла Власа изнутри. Но сделать что-то против Дуськи он просто боялся. Наоборот, всегда пытался услужить как-то — то огород вскопать предложит, то нужник почистить. Но Дуська всегда отказывалась, бабским своим нутром падаль чуяла.
Ленка — другое дело, святым дитятей была, зла от людей по большому счёту и не видавшим никогда. Хоть и говорила ей Дуська, что много на свете плохих, злых людей, Ленка не верила, всех по себе судила. Она не то что Власу, а и бродяге любому могла и воды вынести или поесть чего. Не верила она в нехороших людей, как вы сейчас в городах в нас, домовых, не верите.
А ненависть во Власе к Дуське уже даже не тлела, а разгоралась мрачным таким, бесовским огнём. Понятно, почему бесовским — чертята-то этот огонь и разжигали. Власову-то душу они давно обглодали почти досуха, теперь им новая пища нужна была, знаю я эту проклятую породу.
Так это и случилось…
В начале лета это было. Жара уже стояла страшенная. Но жара не жара, а у скотницы — самое горячее время, так что Дуська целыми днями на ферме пропадала. Однако спокойна была за собственное хозяйство, потому как Ленка к безделью тоже не приучена была. Пока мать в совхозе стране удои делает, дочка дома точно так же и минуты спокойно не сидит. То моет что-то, чистит, то готовит, да ещё и шить недавно научилась неплохо, так что всегда при деле. Тогда она, кстати, как раз шила что-то: то ли платье материно старое обновляла, то ли просто салфетку какую-то узорами покрывала, не помню уже. Я ж тоже занят был, под крышей один брус почти прогнил совсем, так я его выправить пытался. Не спрашивай, как, не сумею объяснить, у вас, людей, топор, пила или рубанок, а мы с деревом по-другому общаемся.
Только чую — запах. Смрадный такой, но знакомый. Не иначе Влас на бочке своей мимо пробирается. Я краем глаза из-под кровли глянул: точно он. У калитки Дуськиной затормозил чего-то… Да и чёрт с ним, своих забот хватает.
Потом слышу разговор какой-то внизу. Тут-то я уже напрягся, к щели чердачной кинулся, смотрю вниз. А там Ленка Власу, который в дверях мнётся, узелочек какой-то протягивает:
— Вот, дяденька Влас. Тут восемьдесят восемь копеечек, больше нету. Вам бы у мамы спросить, да она на работе сейчас…
Влас морду свою щетинистую в ухмылке оскалил:
— Спасибо, Леночка, и этого хватит, отдам скоро. Просто очень сейчас нужно. Ещё раз спасибо, это ж какая помощница знатная у Евдокии растёт! Вся в мать.
И лапищу свою грязную тянет по голове девчонку погладить. Я б и закричать, да кто меня услышит, та же Ленка только на Власа и смотрит. Потом, как почуяла чего, попыталась неловко уклониться, но так, без старания, видно, что обидеть человека не хочет.
Влас волос её только слегка коснулся, а тут у него из рукава будто мышонок чёрный выскочил. Только не мышонок это, я знаю, не бывает таких мерзких мышат. И быстро-быстро тварюшка эта — шнырь за воротник к Ленке. Тут-то Влас руку почти сразу отдёрнул и оскалился повторно:
— Спасибо, Леночка, ещё раз. Выручила старика. Я на днях загляну долг отдать, — и, не оглядываясь, поковылял к своей вонючей телеге с бочкой.
А и чего ему оглядываться-то? Дело он своё сделал, чертёнка к девчонке доверчивой и чистой подсадил. Я чуть не завыл от горя и бессилия — ну не умеем мы, домовые, с пакостью этой бороться. Только люди могут, да и то не у всех получается. И конечно уж, не у девчонки слабосильной. Мать её, скорее всего, и сдюжила бы, но не она. Оставалась, конечно, надежда, что всё обойдётся. Ленка ведь тоже не из простых, как я говорил, дар у неё был, но…
Когда Дуська с работы пришла — еле ноги приволочила, как говорится, — Ленка тихонько в уголке сидела. Бледная, истаявшая, как свечка стеариновая, голову на плечо уронила. Вышивка её тоже из рук выпала, на полу валялась.
Дуська как волчица к ребёнку своему бросилась, ухо к груди приложила — нет, живая, хотя и покраше в гроб кладут. Раздела дочку быстрее и в кровать уложила. Молока вскипятила, масла ложку в него бросила, мёду столько же и сала барсучьего топлёного — первое средство при любых хворях, хоть и гадость редкая. А Ленка уже и пить не может, не осталось в ней сил. Ну, пару-тройку глотков сделала всё же.
С утра выпросила Евдокия у председателя двуколку и поехала в село соседнее за фельдшером. Наш-то уже года три как дуба дал от спирта казённого. Да и толку-то от него было, если честно… У нас-то народец больше бабкиными средствами лечится, а помирает или от перепою, или от старости, или от случаев каких неожиданных — болеют редко у нас. Так что в деревне коновал загораздо важнее фельдшера.
Вот и от того привезённого толку мало было. Трубкой своей он Ленку послушал, ещё чего-то поколдовал по-своему, по-научному, и только плечами пожал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
