Лет десять-двенадцать назад отдали Трофима, как и всех братьёв евонных, "в люди" в город. С тех пор о нём мало что известно было. Говаривали, что связался он с плохой компанией, даже на каторгу угодил. Женька Калган как-то по пьянке обмолвился, что пересёкся однажды с Трофимкой где-то чуть ли не в Галиции, в окопах, только тот на солдата мало походил, скорее на офицера. Ну, Женька-то мозги давно пропил, никто его особо и не слушал. Потому и поставили на Трофиме крест: отрезанный ломоть. Тем более что и мать его уже года три как померла, а больше никто им и не интересовался… А тут — нате вам, большой начальник из города. В коже и с маузером.
Трофим тем временем к Дуське подошёл, кровь ей с губы отёр и за руки взял:
— Здравствуй, Евдокия. Помнишь меня?
Это каким же надо дураком быть, чтоб такое спрашивать? Просто на Дуську глянуть — уже всё понятно было. В глазах её огромных уже не угольки, пламя пылало — обжечься можно. А сама как дура стоит и кивает только, видать, язык от волнения присох, такое бывает.
Трофим же лицо очень серьёзным сделал, прямо в глаза Дуське уставился и одними губами спрашивает:
— Пойдёшь за меня?
А та головой как кивала, так и не перестаёт. Только сильнее и радостней.
Егоров к товарищу Матвею обернулся:
— Мотя, ты мне брат или кто?
Тот только насупился, ожидая подвоха. Табакерку серебряную, каким-то белым порошком присыпанную, поглубже в карман спрятал. Потом уставился вопрошающе.
— Пересылку Владимирскую не забыл? Или нерчинскую резню? Я тебе никогда о долгах не напоминал, дай бог, чтоб и сейчас не приходилось…
Дёрганый только плечами пожал:
— Эх, Троха… надеюсь, знаешь, что делаешь. Иначе нам обоим дорога прямая под трибунал.
Егоров только усмехнулся:
— Мотя, мы ли когда трибунала боялись?..
Чоновцы на постой расположились в Мёртвой Усадьбе. Как уж им там спалось, да и спалось ли вообще — не знаю. Я-то тогда уже в доме у Дуськи жил. Вместе с Трофимом и Евдокией. Эх, и странные вы, люди. У нас, у нечисти, всё понятно — один мужеского полу, вторая женского, дальше объяснять, думаю, не надо. А эти две ночи возле стола сидели, друг друга за руки держали, в глаза друг другу смотрели, а больше: ни-ни. Ну и дождались, конечно…
На третью ночь сам Илья Тимофеич Потьмин пожаловал. Тихо так, без официозов разных. Просто в дверь вошёл и уселся.
Сначала долго на Евдокию и Трофима смотрел. Потом только хмыкнул:
— Эх, дочка, разве ж такого жениха я тебе хотел?.. Привет, Трошка.
— И вам вечер добрый, Илья Тимофеич.
— Ты в большие начальники выбился, как я погляжу?
— Не сам, жизнь заставила. Да и начальник я небольшой.
— Что, и вправду Дуську любишь?
— Люблю.
— А ты, доча?
— Люблю его. Больше жизни люблю…
— Больше жизни не надо, — посерьёзнел Потьмин. — Просто люби.
Потьмин помолчал.
— Тут дело такое, — продолжил он. — Враги мы с тобой, Трофимка. И врагами останемся. Но дочь моя тебя любит, я вижу, и не блажь это. Так что слушай, потому как видимся мы с тобой в последний раз. Во-первых, благословение вы моё получаете, плодитесь и размножайтесь. Иконы носить не надо, ни тебе, ни мне это не нужно. Во-вторых, дочку обидишь — убью. В лес сунешься меня искать — убью. Мужиков в деревне обижать станешь — убью. И не посмотрю, что зять. А теперь давай выпьем, потому что на свадьбе вашей, как сдаётся, погулять мне не судьба.
Илья Тимофеич выудил из кармана плоскую солдатскую фляжку и расплеснул по стаканам, услужливо поданным Евдокией.
— Ну, давай, зятёк, выпьем за то, чтоб вам с Дуськой жилось хорошо и чтоб мы с тобой больше никогда не встречались. Аминь.
Выпив, оба по традиции помолчали.
— Ладно, — поднялся с места Потьмин, — а теперь мой тебе свадебный подарок. Танаевку не трону, ты в ней хозяин. Пока, Трофимка, не поминай тестя лихом…
Ещё с четверть часа после того, как закрылась дверь за Потьминым, Трофим и Евдокия не могли прийти в себя…
Свадьбу сыграли буквально на следующий день. Со стороны жениха присутствовал товарищ Матвей с отрядом, а со стороны невесты вся деревня. Кроме родственников.
На обратном пути отряд товарища Матвея попал в засаду и был полностью уничтожен.
Тимофей же с оставленными для подкреплениями семью бойцами начал налаживать в Танаевке социалистический образ жизни. Перво-наперво была приведена в божеский вид и переоборудована под клуб Мёртвая Усадьба, куда по вечерам сгонялись закосневшие в невежестве местные жители для прослушивания лекций по политической грамотности. Были организованы комсомольская и пионерская ячейки, ставшие подспорьем в нелёгком труде Трофима Егорова по укреплению социалистического быта. Организовали совхоз, почти как настоящий, председателем которого стал, естественно, Трофим. Другими словами, Танаевка на фоне других деревень являлась образцом нормального, здорового строительства социалистического общежития. Хотя бы по той причине, что никто в ней не стрелял.
Потому как во всех окрестных деревнях стреляли. Особенно ночью. Ни один из советских чиновников не мог лечь спать с твёрдой уверенностью в том, что проснётся утром живым и невредимым. Потьмин как с цепи сорвался: одной ночью сельского активиста пристрелит, другой — коллективный амбар подожжёт. Не он сам, конечно, а люди его. И шутка такая даже родилась, что при свете — власть советская, а в потёмках — потьминская.
А в Танаевке — тишь да благодать.
Но тоже до времени. Почти два года прошло. Советская власть окрепла, на ноги встала, начала давать понять, кто на местах хозяин. Само собой, что и до потьминской банды руки дотянулись…
Нагрянула как-то в Танаевку бригада в сотню штыков, к шуткам и отговоркам совершенно не расположенная. Трофима Егорова к отряду прикомандировали в обязательном порядке и отправились лес прочёсывать. А когда он возразить попытался, ему прозрачно намекнули, что благополучная советская деревня в окружении недобитых врагов вызывает некоторые подозрения.
Ещё год назад у Трофима и Евдокии дочка родилась — Еленой назвали, чтоб не мудрствовать. На мать похожа — один в один. Трофим дочь поцеловал на прощание и в рейд вместе с красноармейцами отправился.
Потьмина с бандой тогда уничтожили — информаторы постарались. Большой кровью, кстати, — из роты, на его поимку отправленной, лишь два взвода вернулись. Но и Потьминых всех вырезали начисто. Просто массой задавили. Того же Илью Тимофеича когда брали (и откуда у него пулемёт взялся!), положили человек двадцать пять. И всё равно живым схватить не удалось — на своей же гранате подорвался кулак, трёх красных бойцов с собой забрал в буржуйское Царствие Небесное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
