По дороге на авиастанцию нам встретился коллега Ким. Он получил письмо с Родины – почему-то в конверте и бумажное, прочитал его, и пребывал по такому поводу в удивительно отличном расположении духа.
- Здравствуйте, профессор! Добрый день, товарищи! - конструктор изобразил несколько даже шутовской поклон. - Вы в город?
Общество корейского товарища было мне приятно, что я немедленно и продемонстрировал: улыбнулся, поклонился, и ответил.
- Да, в город, а что? Путевку имею! - и, сделав строгую и таинственную морду, добавил, - к доктору!
- Как это у тебя, дорогой товарищ, получается? - продолжил шутейную беседу конструктор. - Ехал к доктору более здоровым, вернулся более больным?
- Протестую! Не больным, раненым! - мы откровенно скалились уже оба. Окружающие товарищи реагировали куда менее остро, чем обычно: было видно, что эмоции наши, в чем бы они ни заключались, направлены строго друг на друга.
- Постарайся уж в этот раз без травм, хорошо? - заручился моим обещанием Ким, и тут же усвистал куда-то по своим, несомненно важным, делам.
Американский инженер догнал нас в последний момент: мы, я и девушка Анна Стогова, уже разместили невеликий свой груз (всего-то две сумки) в багажном отсеке и открыли дверь отсека пассажирского.
Со стороны двери, ведущей в ангар, послышался дробный топот и несколько сбитое дыхание: Хьюстон явно торопился, и я уже во второй раз поразился тому, до чего его поведение напоминает повадки крупного лесного кота: даже перемещался он не просто бегом, а как бы сдвоенными скачками, совсем немного скрадываемыми тем обстоятельством, что у кота четыре опорные лапы, а у человека ног, все же, две.
- Погодите, пожалуйста! - Денис Николаевич оперся рукой о лакированный борт катера и явно восстанавливал дыхание.
Я переглянулся с пилотом. Тот кивнул: видимо, никаких особых правил или планов наша небольшая задержка не нарушала.
Американско-советского инженера как будто подменили: после давешнего тревожного разговора по душам он совершенно перестал задирать меня сам, реагировать на уже мои подколки, и вел себя как-то очень уж адекватно. Единственное, что меня смущало и даже немного напрягало – то, что Хьюстона внезапно стало слишком много. Мне показалось даже, что, дай я ему волю, он и жить переедет на раскладушку, нарочно установленную в моей служебной квартире.
Впрочем, понять моего вечного оппонента было можно: я бы тоже, наверное, постарался больше общаться с представителем – исходно – культуры, похожей на мою, да еще и владеющим моим языком как родным. Непонятно, кстати, отчего понял я это только сейчас: видимо, воздействие хвостатого проклятия на мою не менее хвостатую психику было куда шире и серьезнее, чем мне казалось.
- Денис, что случилось? - да, мы перешли на «ты» и уже называли друг друга по именам.
- Пока, уфф, ничего, - ответил инженер. - Да и не должно случиться. Я просто хотел попросить тебя об одном одолжении.
В руке инженера вдруг оказался сложенный вчетверо листок: скорее всего, он просто незаметно достал бумажку из кармана.
- Вот, Локи, тут написано, внутри.
Я развернул бумажку. Внутри действительно был некий текст: чудовищной длины латинско-греческое слово, да еще и написанное советскими буквами.
- Это – название лекарства, - сообщил мне отдышавшийся, наконец, Денис Николаевич. - Но оно, это лекарство, есть только в центральной городской аптеке. Аптека, по счастью, в том же здании, что и больница, в которую ты направляешься. Тебя ведь не затруднит?
Такая малость меня, конечно, затруднить не могла. Вопрос оставался только один: что в атлантических странах, что в социалистических, важные и редкие лекарства отпускались строго по рецептам. Конечно, в Союзе – я выяснил это уже доподлинно – строгость учета компенсировалась необязательностью его ведения, например, тот же парацетамол можно было было получить просто так – без дорогостоящей консультации терапевта и еще более дорогого рецепта.
Однако, конкретно этот препарат, скорее всего, был рецептурным, о чем я и сообщил просителю.
Именно в этот момент, ни раньше, ни позже, пискнул сигналом входящего сообщения цифродемон ТэГэ. Я поднес элофон к носу: так было удобнее читать. Оказалось, что доктор Куяным Тычканова (абонент Doctor_Actress) отправила мне некий файл, подписанный «сильной подписью», что бы это ни значило. Файл назывался «Хьюстон_рецепт».
- А вот, кажется, и искомый документ, - порадовал я инженера. - Теперь вопросов нет, конечно, зайду. Если лекарство окажется в наличии – заберу и привезу.
Глайдер выходил на эшелон. Я, кстати, совершенно перестал бояться летать, о чем и сообщил пилоту заранее: можно было больше не прижиматься к самому рельефу, а, напротив, быстро и безопасно лететь на подобающей высоте.
Девушка Анна Стогова обернулась к тыльному обзорному окну, и рассматривала стремительно уменьшающуюся – вместе с воздушным причалом Проекта – фигурку инженера.
- Странный он какой-то сегодня, - сообщила, наконец, переводчик. - Бежал так, будто за ним гонится кто-то, а мы уводим последний эвакуационный борт. Попросить купить лекарство вполне можно и по элофону...
Дальше летели молча. Я смотрел в окно и думал о своем: преимущественно о том, в какой форме задать доктору Валуеву неудобный вопрос о гипнозе. Девушка Анна Стогова с немым и даже каким-то неловким обожанием смотрела на пилота, пилот, рискуя заработать расходящееся косоглазие, пытался одновременно рассматривать девушку и внимательно контролировать воздушную трассу.
Долетели без приключений: совершенно неинтересно, и даже панорама Мурманского Купола с чуть большей, чем в прошлый прилет, высоты, особых восторгов у меня не вызвала: привык.
Город встретил нас точно так же, как в прошлый раз: никак. Вернее, ничего особенного не произошло ни сразу, ни потом. Красоты северные мне уже наскучили, особенного желания сбивать лапы, следуя уже хоженым маршрутом, не возникало, есть не хотелось тоже. Девушка Анна Стогова, видимо, была со мной солидарна, полностью или частично, поэтому мы, недолго посовещавшись, решили вызвать такси прямо от воздушных ворот города к искомой больнице.
По дороге тоже не произошло ровным счетом ничего интересного: эсомобиль управлялся эфирной сущностью, для красоты и порядка заключенной в автоматон, только издали напоминающий человека. Говорить с бездушной эфирной машиной было не о чем, ехать – недалеко, правил неживой водитель не нарушал. На место мы прибыли в какие-то пять минут, или около того.
В этот раз больница показалась мне куда более оживленной, чем в прошлый. Даже искомый семьдесят пятый этаж был заполнен спешащим и суетящимся населением: впрочем, спешили по делу, суетились толково, или таково было общее впечатление.
Мне подумалось еще, что дело не в людях, их поведении и количестве: это я сам ощущал себя не лучшим образом, и воспринимал все прочее на контрасте. События последних нескольких дней, несущиеся, как спущенные с привязи мохнатые пони, не очень быстро и довольно бестолково, довели меня до странного состояния деловитой подавленности. Ранее я такого никогда не испытывал и совершенно не знал, как с состоянием этим бороться и как себя вести.
Доктор Валуев встретил меня приветливо: радость встречи была даже слегка нарочитой, ну, или мне так, с учетом всех обстоятельств, просто казалось.
- Здравствуйте, профессор! - на привычном уже неплохом британском обратился ко мне душетерапевт.
- И Вы здравствуйте, товарищ Валуев! - ответил я на приветствие.
- О! Надо же! Должен заметить, что Ваш советский с прошлого раза стал значительно лучше! - удивленным доктор, впрочем, не выглядел.
«Разумеется, он не удивлен!» - параноидально сообщил мне проснувшийся внутри Пес. «Кто его знает, какие закладки он ставил, пока ты бессовестно дрых в прошлый раз, может, они теперь и вовсе знают про каждый твой шаг и вздох!»
