Остальные щенки, числом пять человек, ждали нас на берегу: там они смешались с толпой разновозрастных детей, подростков и взрослых, но не шумели, не проказничали, проникшись, вместе со всеми, серьезностью момента.
Торжественное мероприятие не могло обойтись без торжественной речи: благо, что я взял самоотвод, и мнение мое приняли. Вместо предполагаемого меня речь читал другой человек, столь же ушастый и мохнатый, но с небольшими отличиями в экстерьере породы: первый корейский космонавт, товарищ Ким Чик Хён, внял моему звонку, не смог отказаться от великой, по его словам, чести, и буквально сегодня утром сошел с трансконтинентального дирижабля «Пхеньян - Ленинград».
Речь оказалась необычной и интересной: особое прочтение общей идеологии, свойственное корейскому чучхе, создавало особенный настрой, читавшийся в глазах что будущих пионеров, что пионеров уже бывших, что даже их же, но действующих.
Все хорошее, рано или поздно, заканчивается. Закончилась и речь, и даже я, все еще чутким своим слухом, не уловил ни единого вздоха облегчения: чувство момента не отпускало не только меня.
... - за дело коммунистической партии будь готов!
И, голос совсем еще детский, почти не юношеский, звонкий от волнения: - Всегда готов!
Персонального водителя я отпустил: 19 мая в Ленинграде давно сделали выходным днем, и заставлять хорошего человека и сотрудника заниматься моими, насквозь не служебными, делами, в такой день было бы просто колоссальной гадости свинством.
Мы шли по набережной: товарищ Амлетова держала меня, своего законного супруга, под руку, рядом с нами вышагивал, привлекая одобрительное внимание прохожих умело повязанным красным галстуком, наш старший сын, весело суетилась, не вылезая, впрочем, на проезжую часть, младшая ребятня. Перешли дорогу: впереди предстоял долгий променад по улице Куйбышева – в честь знаменательного события папа обещал детям давно чаемый поход в артиллерийский музей.
Товарищ Ким, решив не мешать семейной идиллии, сбежал куда-то вместе с инструктором горкома, клятвенно, впрочем, пообещав нынче же вечером явиться к нам в гости: предстоял праздничный семейный ужин.
Шли себе и шли, смотрели вперед и по сторонам, но только не назад: было незачем. Позади остались поворот на улицу Чапаева, пересечения еще с какими-то улицами, по правую сторону и через дорогу показалось серое здание начала XX века: Музей Социалистической Революции, расположенный в бывшем особняке балерины Кшесинской.
Я расслабился: вернее, уже очень давно не напрягался. В Союзе практически отсутствует уличная преступность: единичная поганая молодежь перевоспитывается тяжелым созидательным трудом, молодежь же толковая поголовно занята работой и учебой.
И вот, до расслабленного меня вдруг донеслись некие слова, заставившие резко подобраться и напружинить хвост.
- Здравствуйте, профессор Амлетссон, - произнесли из-за спины по-британски, использовав давно забытый патроним родом из той, прошлой, жизни.
Я напрягся еще более опасно и резко обернулся: резче, чем, наверное, следовало.
Взгляд мой сразу же уперся в лацкан пиджака: владелец голоса из прошлого оказался существенно выше меня ростом. С лацкана ярким отблеском бросился в глаза значок: стилизованные щит, меч и красная звездочка со вписанными в нее серпом, молотом и циркулем. Помимо символики, означающей защиту первого в мире государства рабочих, крестьян и технической интеллигенции, поверх всего этого геральдического многообразия, явственно читалось число «120».
Разглядев в деталях значок – заняло это, впрочем, буквально две секунды – я поднял взор.
С высоты своего замечательного роста мне улыбался немного постаревший, но весьма узнаваемый, ирландский мой друг Эдвин.
