«Только неужто за то, что полюбился я кому-то, должно мне теперь помирать. Сколько баб перепортят иные мужики, многих из них силой берут, а живут чуть ли не до ста лет. А ведь не я Темрюковну-то обхаживал, сама навязалась, да и за что ее обижать – хоть и государыня, а баба, она и есть баба, ей ласка нужна, тепло. А Иван Васильевич-то совсем кровожаден стал – с ним разговаривать, и то страшно, а ей-то каково?».
Мысли плавно перетекли на Ивана Васильевича, потом на покойную Настасью, которую тоже неизвестно за что наказывал Господь, лишив возможности родить, как и всякой бабе, ребеночка, а потом и вовсе в молодые годы лишив жизни. Вспомнился и Гришка, эта неприкаянная душа, которая теперь-то уж точно никогда не найдет своего счастья.
– Сопьется ведь, бедолага, – сам себе прошептал Михайло.
И от всех этих воспоминаний и размышлений на Михаила нахлынула такая горечь, такая обида, уже даже не столько за себя, сколько за всех тех людей, которые были близки ему когда-то и сейчас. Думая о государе, о том, сколько же еще жизней находилось и находится в его руках, сколько несправедливостей чинится с его легкой руки, сколько таких же поломанных судеб ему даже неизвестны, Михайло расплакался.
В слезах этих уже не было мелочного страха только за свою шкуру, нет, это была боль за всю мирскую несправедливость. Безмолвно, в полной тьме, на сырой земле ронял слезы Михайло за всех невинно осужденных, невинно убиенных, за весь многострадальный народ…
ГЛАВА 31
Оставшаяся в полной растерянности Машутка на этот раз поняла, что с Михаилом случилось что-то недоброе. Хотя прибывшие за Михаилом посланники не были похожи на убийц или палачей, каким-то внутренним чутьем она поняла, что от этих людей пахнет смертью. Сколько раз не приходил Михайло ночевать, иногда пропадал по несколько суток, не говоря уже о походах, из которых многие жены не дождались своих мужей, но когда на этот раз ее супруг не вернулся в терем, Марию охватило жгучее беспокойство, граничащее с неподдающимся никакому разумному успокоению ужасом.
Не спав всю ночь, Мария наутро – и откуда только взялась смелость – решила сама разузнать, что же приключилась с Михаилом. Отправляться сразу в Кремль она не рискнула, решив сначала навестить Данилу Юрьева, брата бывшей государыни. По рассказам Михаила, она помнила, что Данило не раз выручал ее мужа, и на свадьбе из всех гостей он ей как-то особенно пришелся по душе.
Удивлению всей челяди Шориных не было предела, когда ни свет ни заря Мария отправилась к Юрьевым. Встретил ее сам Данило, вышедший со сна подышать свежим воздухом.
– Мария Сергеевна, – улыбнулся Данило, – как жизнь молодая? Ба, – заметив, что Мария одна, добавил Данило, – а где Михайло?
Забыв поздороваться, отложив праздные разговоры на потом, Мария прямо во дворе выложила Даниле все как есть. Чем дольше говорила Мария, тем больше он хмурился, а когда Машутка закончила, сказал:
– Хочешь, жди у меня, а нет, поезжай к себе, я сейчас в Кремль, оттуда вернусь с известиями.
– Я лучше поеду, Данило Романыч, – ответила Машутка, – ежели зря я беспокоюсь, будете нашим гостем, а нет, так хоть сообщите, что и как.
Даже не заходя в терем, чтобы не задерживать Данилу, Машутка отправилась обратно, и вслед за ней, только одевшись, Юрьев помчался в Кремль.
Машутка, попав в терем, никак не могла найти себе места, все ходила, как неприкаянная, из угла в угол. До сих пор еще не привыкнув к почти праздной жизни, Машенька не могла сидеть без дела, и потому в особенности трудным казалось ей ожидание. «Ну и что, раз я боярыня, мне теперь и заняться ничем нельзя? Наведу-ка я порядок в сундуках, у челяди никогда до этого руки не доходят, – памятуя прежнее свое житье, решила Мария. – Так и польза будет, и ожидание не таким долгим покажется».
У Машутки слово за делом следовало быстро, так что тут же она отправилась в другой конец терема заниматься приборкой. Найдя себе дело, Мария потихоньку успокоилась, и хотя тревога не проходила, все же ей стало легче. Дойдя до дна очередного сундука, до верху набитого какими-то тряпками, распределив, что и куда деть, Мария хотела было сложить в него кое-что обратно, как вдруг на самом дне заметила небольшой ларчик.
Несмотря ни на какие беды, любопытство было самой дурной, а, может быть, и самой лучшей стороной Машуткиного норова, оттого она не удержалась. Дотянувшись до самого дна так, что аж косточки хрустнули, вынула ларчик и попыталась его открыть. Не тут-то было – то ли кто так старательно попытался спрятать его от чужих глаз, то ли просто заклинило крышку, только никак не могла Мария открыть ларчик.
На этот раз взыграла дурная сторона Машуткиного норова – не думая о том, чья это вещь может быть, она, не поленившись, сходила за ножом и решила ларец взломать. Может быть, если бы она поручила кому-то из челядинцев этот ларчик, ломать крышку и не пришлось бы, только показывать свою находку Мария не захотела никому.
Битый час она возилась над проклятущим ларцом, наконец, ее упорство было вознаграждено – Машенька открыла ларчик. С замирающим сердцем она вынула из него свернутый кусочек какой-то иноземной ткани, очень приятной руке, развернула его и обмерла. На мягком белом полотне лежал массивный перстень старинной работы.
Нельзя сказать, что уж очень красив он был или дорог – перстень, подаренный Михаилу Курбским, был куда красивее. Этот же был сделан из серебра, да и оправа показалась Маше слишком грубой. Единственное, что в нем привлекло Машеньку – это темный камешек округлой формы. Посмотрела на него Машутка и ужаснулась – до чего же он черен! И чем дольше смотрела она на камень, тем больше он завораживал Машутку. Казалось, что не драгоценный самоцвет приковывает ее взор, но всматривается она в глубокий омут…
Машутка тряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения, и все прошло. Вдруг яркая, как солнечный луч, мысль, пронзила Марию: а может, это и есть тот самый заветный перстенек? Только как он здесь оказался? Мария, как никогда переживавшая за своего мужа, для себя решила, что даже если случится самое страшное, она что-нибудь придумает и непременно повидает Михаила. А там, несмотря на все его сопротивление, как-нибудь уговорит последний разок проверить этот перстенек. Кто знает, может быть именно он и поможет ему выпутаться из всех передряг?
За этими мыслями ее и застал Данило.
По его виноватому виду Мария поняла все без слов. Вот сейчас он будет долго мяться, подбирать слова, а потом скажет что-нибудь ужасное… Маша заблаговременно села:
– Говори, говори напрямик, я должна знать все.
Данило, зная, что Мария сильная духом, не стал от нее ничего скрывать:
– Кому-то из высоких людей сильно насолил твой муженек. Наговорили на Михаила, не знаю уж, что и как, только убедили почему-то Ивана Васильевича в том, что Михайло с государыней связь имел.
Машутка ожидала любую дурную весть, но не такую же! У нее от удивления даже рот открылся.
Данило же решил высказать все сразу, чтобы не пришлось возвращаться к неприятному делу:
– Не ведаю, почему, только поверил государь этим россказням, и гнев его не знает границ. Завтра с рассветом, вместе с другими осужденными, его повесят. – И, глядя на бледное Машенькино лицо, добавил: – Я ничем не смогу помочь, такое государь даже другу простить не сможет. Но, коли хочешь, встречу с ним я смогу устроить.
Убитая этим ужасным известием, Мария какое-то время молчала, потом, наконец, выдавила:
– Хоть и недобрые принес ты мне вести, но все же спасибо тебе, Данило. Гораздо хуже было бы, если б я оставалась в неведении. Когда ты мне сможешь устроить встречу?
– Да хоть сейчас, я уже поговорил со стражей.
– Поехали, – перебила его Машутка.
Данило поступил очень просто. Стражники были простыми людьми, притом небогатыми, и соблазн заполучить увесистый кошелек все-таки преодолел страх, что кто-нибудь узнает о происшедшем здесь свидании. За то, чтобы пленники не сбежали, стража отвечала головой, потому охранявшие Михаила рискнули лишь ненадолго пустить Марию, запретив Даниле навестить друга.
Их расчет был следующим: баба – наверняка жена, а потому будет плакать да убиваться на шее мужа, и так толком и не сможет поговорить с мужем. А вот боярин может готовить побег, потому не стоит пленнику даже разговаривать с ним. Вот почему только Мария смогла попасть в темницу Михаила.
Яркий свет на миг ослепил сидящего в полутьме Михаила, когда кто-то вошел.
– Мишенька, – позвала его Мария, и по голосу Шорин догадался, что это жена.
– Как ты здесь очутилась? – спросил Михайло.
– Неважно, – ответила она, зажигая принесенные с собой свечи. Одну она дала Михаилу, другую взяла сама. – Посмотри, что здесь у меня, – Машутка поднесла к огню полуоткрытую ладонь.
Михайло раскрыл ладонь пошире, и в перстеньке тысячами искорок заблестел отраженный свет свечи. Мария тоже приметила, как полыхнул камешек, но остальное видел только Михайло. Тысячи искорок, объединившись, превратились в один багряный огонек, как когда-то в лесу под Вольмаром.
