8
На следующий день послали искать под мостом через реку Камогава и со дна реки подняли трупы Фудзивара-но Ясунори и женщины без кожи на голове.
Рассказ 4
Бог заблудившихся в пути
![]()
1
Сакура в полном цвету. Цветов раскрылось столько, что от их тяжести ветки гнулись вниз. И ветра нет. Такое безветрие, что на цветущих деревьях не шелохнется ни один лепесток. А с синего неба льется на сакуру солнечный свет.
Усадьба Абэ-но Сэймея. Сидя на открытой веранде, Хиромаса вместе с Сэймеем любуются сакурой, цветущей в саду. Перед ними кувшин с сакэ и чашечки, каждому по одной. Чашечки из черного жадеита на ножке, выполненные в технике «чашечка ночного света».
Виноградное вино В чашке из ночного света Возжелаешь пить его Берись за лютню и садись на коня.
— так воспевал эти привезенные из Китая чашечки поэт Оукан, живший в Ляньчжоу в начале VIII века.
Любуясь сакурой, они пригубливали сакэ, а потом ставили чашечки, и снова любовались сакурой. Так они сидели, как вдруг, внезапно, облетел лепесток сакуры.
Один-единственный лепесток.
Как будто бы солнечные лучи наполнили лепесток светом, и он, не выдержав этой тяжести, сорвался вниз.
— Сэймей! — Хиромаса сказал очень тихо, как будто боялся, что от его дыхания облетят остальные лепестки с цветов сакуры.
— Что? — спросил Сэймей совершенно обычным голосом.
— Я сейчас видел поразительную вещь!
— И что ты видел?
— Я видел, как в полном безветрии упал один лепесток сакуры.
— Хм.
— А ты, что, не видел?
— Видел.
— И что, ты ничего не почувствовал, увидев это?
— Ты о чем?
— Ну, вот получается, Сэймей! Смотри, сколько там цветет цветов на этой сакуре!
— Так.
— И вот, среди этих цветков, которым несть числа, сколько бы ты не пытался их сосчитать, из всех них — один, несмотря на то, что нет ветра, один единственный лепесток — упал.
— Так.
— И я это видел! Чрез несколько дней с этой сакуры один за другим начнут опадать лепестки. И никто уже не разберет, с какого цветка какой опал лепесток. А может быть тот цветок, который сейчас уронил единственный лепесток, это — самый первый цветок из зацветших на этом дереве этой весной?
— Хм.
— Как бы там ни было, я видел, как падал этот лепесток! Это ли не поразительно! — Хиромаса даже повысил голос до громкого шепота.
— И что? — а голос Сэймея как всегда, самый обычный.
— Ты тоже сейчас это видел, и неужели ты ни о чем не подумал?
— Ну, думать-то я думал…
— Подумал, значит!
— Да.
— А о чем?
— Например, как бы это сказать… Я подумал, что опавший с сакуры лепесток наложил заклятие, «сю» на тебя, Хиромаса…
Хиромаса сразу вроде не понял, что ему сказал Сэймей, и даже переспросил:
— Что ты говоришь? Какое отношение имеет падение лепестка сакуры к заклятиям «сю»?
— Ну, имеет, а можно, наверное, сказать, что и не имеет…
— Чего?!
— В твоем случае, Хиромаса, пожалуй, такое отношение было.
— Эй, подожди, Сэймей! Мне совершенно не понятно, о чем ты сейчас говоришь! Получается, что если в моем случае отношение было, то в чьем-то другом случае такого отношения не будет?
— Так оно и есть.
— Не понимаю!
— Понимаешь, Хиромаса.
— Что?
— Падение лепестка с ветки — это всего лишь падение, не более.
— Хм.
— Но вот если это падение однажды увидит человек, то тут и появится «сю».
— Опять «сю»? Когда ты начинаешь говорить про «сю», то у меня такое ощущение, что даже самый простой разговор становится запутанным!
— Ну, послушай, Хиромаса!
— Слушаю.
— Например, есть «красота».
— Красота?
— Да, «красивое», «приятное» и тому подобные чувства.
— И что?
— Хиромаса, вот ты играешь на флейте, так?
— Ага.
— И когда ты слышишь, как кто-то другой играет на флейте, ты думаешь о звуках, что они — «красивы».
— Ну, так.
— Однако, бывает такое, что услышав один и тот же звук, кто-то подумает, что это красиво, а другой человек так может и не подумать.
— Это же само собой разумеется!
— И тут — то же самое, Хиромаса!
— Что?
— Короче! Один лишь звук флейты сам по себе не красив. Он просто есть, как есть камень или ветка дерева. А понятие «красота» рождается в сердце человека, который слышит своими ушами этот звук!
— Хм…
— Поэтому, хотя звук флейты это всего лишь звук флейты, в сердцах одних слушателей он заставляет родиться понятие «красота», а в других — не может заставить.
— Хм.
— Красота — это сю!
— Ох…
— Когда ты увидел тот падающий лепесток сакуры, ты подумал, что это красиво, твое сердце было затронуто, и тогда в твоем сердце родилось сю под названием «красота»!
— Ну-у…
— Вот в чем дело, Хиромаса! И «пустота, ничто», о котором говорится в учении Будды, это то же самое!
— О чем ты?
— Согласно учению Будды, в основе всего, что существует в этом мире, содержится пустота…
— То, что в Сутре Сердца говорится: «Форма это и есть пустота»?
— Да. Некий предмет здесь находится, но он возникает только потому, что у смотрящего на него в сердце есть представление об этом предмете!
Хиромаса помолчал.
— Недостаточно того, чтобы сакура просто здесь цвела. Понятие красоты возникнет только тогда, когда это цветение увидит Хиромаса. Однако недостаточно того, чтобы просто здесь сидел Хиромаса. Должна быть сакура, должен быть здесь Хиромаса, и в тот момент, когда сердце Хиромасы будет тронуто цветением сакуры, только тогда и возникнет понятие «красота»! Другими словами, гм… В этом мире самые разные вещи существуют потому, что они трогают сердце с помощью «сю»… — закончил Сэймей.
— Сэймей! Ты всегда, глядя на сакуру, думаешь такие запутанные вещи? — разочарованно сказал Хиромаса.
— Не запутанные.
— Сэймей! Будь проще! Если ты увидел упавший лепесток сакуры и подумал, что он — красивый, достаточно просто так и подумать: «Красиво». А если подумал, что он чудесный, то и думай просто так: «Чудесно». И этого хватит!
— Вот как… Чудесно, значит? — пробормотал Сэймей, и сжал губы, задумавшись над чем-то.
— Эй, Сэймей! Что с тобой? — окликнул Хиромаса внезапно замолчавшего Сэймея. Но тот не ответил.
— Эй! — собрался было еще раз позвать его Хиромаса, но тут:
— Вот как! — воскликнул Сэймей.
— Что «вот как»?
— Сакура.
— Сакура?
— Сакура это и есть сакура. Мы же только что об этом говорили! — Но от слов Сэймея Хиромаса только еще больше запутался.
— Хиромаса, спасибо тебе!
— За что мне спасибо-то?
— Ты ведь мне рассказал про сакуру! Я тебе говорил, что сакура это всего лишь сакура, я говорил, а сам я этого не замечал!
Хиромаса ничего не понял, но кивнул:
— Вот как…
— Дело в том, что со вчерашнего вечера одно дело занимало мои мысли. И я все сомневался, что же это такое, но теперь-то я, наконец-то, понял, что и как следует сделать!
— Сэймей! Ты о чем?
— Я тебе потом все объясню. Но прежде, позволь тебя кое о чем попросить?
— О чем?
— На третьем проспекте, к востоку живет монах по имени Титоку. Не мог бы ты к нему сходить?
— Да это легко. А зачем мне идти к этом монаху Титоку?
— Ну, он только зовется монахом, а на самом деле он — онмёдзи из провинции Харима. Три года назад он приехал оттуда, и теперь живет в Столице. Ты сейчас сходи к нему и спроси следующее.
— Что?
— Спроси: «Где сейчас обретается преподобный мэтр Согю?»
— И?
— Скорее всего, он тебе ответит, что не знает. А ты не отставай. Сейчас я напишу тебе записку, и если он откажется отвечать, что ты эту записку передай монаху Титоку, пусть он сразу же при тебе эту записку прочитает.
