— И что тогда будет?
— Наверное, он сразу же тебе все расскажет. И ты тогда прямо сюда возвращайся, пожалуйста. А я до тех пор окончу все приготовления.
— Приготовления?
— Приготовления к нашей поездке.
— Куда?
— В то самое место, которое тебе объяснит монах Титоку.
— Я толком не понимаю, Сэймей!
— Потом поймешь. А сейчас послушай, Хиромаса, я забыл тебе сказать: ни за что не говори монаху Титоку, что это я тебя послал!
— Почему?
— Да он и так поймет, и без твоих слов, когда прочитает записку. Прошу тебя! Не называй моего имени, когда ты будешь говорить с монахом!
Так и не поняв, что и почему, Хиромаса согласно кивнул головой, сказал: «Я все понял», и отправился на воловьей упряжке выполнять поручение.
2
Через некоторое время Хиромаса вернулся.
— Как я удивился, Сэймей! Все вышло как ты и говорил! — сказал Хиромаса. Он снова уселся на открытой веранде, на то же место, что и прежде. А Сэймей там так и сидел, попивая сакэ.
— Как там Титоку, здоров?
— Здоров или нет, но вот когда я ему показал твою записку, он аж посинел!
— Да уж, наверное.
— До этого момента он все говорил, что не знает ничего о преподобном Согю, но тут стал тихим, смирным и все подробно рассказал.
— Адрес?
— На западе Столицы.
— Вот как.
— Слушай, Сэймей! А что там было написано, в твоей записке? Титоку с испуганным видом все у меня выспрашивал, видел ли я, что там написано? А я сказал, что не читал, так тут он вроде успокоился, да давай снова спрашивать, точно ли я не видел, как будто ему плохо было бы, если бы я увидел!
— Это потому что ты — сакура, Хиромаса!
— Я — сакура?
— Да. Ты просто был собой, Хиромаса, и именно поэтому в сердце того Титоку само собой возникло «сю» беспокойства. Чем честнее и прямее ты говорил, что записки не читал, тем больше пугался Титоку.
— Именно так и было!
— Так и должно было быть.
— Слушай, Сэймей! А что же в конце-то концов было написано в той записке?
— Имя!
— Имя?
— Настоящее имя монаха Титоку.
— И что с того?
— Понимаешь, Хиромаса, люди, которые занимаются такой работой, как у нас с Титоку, обязательно имеют настоящее имя и ненастоящее имя и тщательно разделяют время, когда ими пользоваться.
— А почему?
— Потому что, если кто-то узнает твое настоящее имя и этот кто-то будет онмёдзи, то он легко может тебя заколдовать!
— Так, и у тебя тогда тоже есть другое имя, кроме «Сэймей»?
— Есть, конечно.
— А какое имя? — но сказав так, Хиромаса сразу же затараторил: — Ой, нет, лучше не говори! Если ты не хочешь сказать, так и сам не скажешь, даже если я тебя спрошу, а я не хочу тебя заставлять лишний раз переживать из-за того, что ты мне чего-то не сказал… Ты, лучше, скажи мне тогда, у тебя что, раньше, с монахом Титоку какие-то дела были?
— Ну, можно сказать, что и были…
— А что было?
— Чуть больше трех лет тому назад монах Титоку пришел меня испытать. Ну, а я тогда спрятал сикигами, служебных духов, которыми управлял Титоку. А когда он пришел и попросил меня вернуть сикигами, я их ему вернул. А он, тогда, своей рукой на табличке написал свое настоящее имя и отдал мне… Вот и все.
— Но как же он такое важное имя и тебе… — начал было говорить Хиромаса. — Сэймей! Ты ведь наверняка что-то тогда такое сделал, чтобы преподобный Титоку написал тебе свое имя!
— Может быть…
— Если бы он по своей воле написал тебе свое имя, он бы так не пугался, когда я к нему пришел.
— Да не все ли равно.
— Не все равно. Еще одно, Сэймей! Ты меня послал по делам, а сам все время здесь сидел, пил саке и любовался сакурой?
— Угу.
— Я-то пошел, потому что ты сказал, что тебе нужно приготовления всякие делать! И что ты сделал?
— Подожди, Хиромаса! Самому мне нельзя было туда идти! Поэтому я попросил тебя!
— А почему тебе нельзя?
— Если все так, как я думаю, то преподобный мэтр Согю — наставник монаха Титоку. И если бы Титоку сразу же рассказал мне, где тот находится, потому что спросил его я, Сэймей, то потом Титоку навлек бы на себя гнев наставника, так вот.
— А почему бы стал гневаться. Этот мэтр Согю? Ты что, с этим почтенным Согю поссорился из-за чего-то?
— Нет, до ссоры дело не дошло, но… Поэтому мне было необходимо, чтобы ты сходил спросить.
— Но ведь, когда я показал письмо, Титоку же понял, что вопрос от тебя, от Сэймея!
— И плохо было бы, если бы не понял! Он понял, и именно поэтому решил рассказать тебе то, что нужно.
— В таком случае, все равно, как если бы ты сам пошел!
— Не все равно. На записке нигде имя «Сэймей» не написано. Там написано только имя монаха Титоку, поэтому Титоку и перед самим собой, и перед своим наставником Согю сможет оправдаться, что Сэймею он ничего не говорил. Вот этот момент очень важен.
— Хмм…
— Как бы там ни было, мы теперь знаем, где находится мастер Согю, так что можем отправляться!
— Но, но… — Хиромаса хотел было еще что-то сказать, но проглотил свои слова и кивнул.
— Пойдем?
— Угу.
— Пошли.
— Пошли.
Так они и поступили.
3
Медленно тащилась вперед воловья упряжка. Огромный черный бык тащил на себе повозку, в которой сидели Сэймей и Хиромаса. Не было ни мальчика-грума, который вел бы быка, ни слуги, который шел бы, держась за ярмо. Просто бык сам по себе шел вперед.
— Ну, Сэймей! Объясни мне, прошу, что происходит и почему? — внутри повозки Хиромаса обратился с вопросом к Сэймею.
— Итак, что же, с чего начать рассказ? — Сэймей давно уже был готов к тому, что придется рассказывать.
— Все, с самого-самого начала!
— Что же, тогда придется, пожалуй, начать с истории господина Сугавара-но Корэмити.
— Это еще кто?
— Господин, живший на западной окраине Столицы. Он умер прошлой осенью.
— И что?
— Его супругу звали Фудзико, она еще жива… — Сэймей начал рассказывать.
4
Сугавара-но Корэмити родился в провинции Кавати-но куни. Молодым он приехал в Столицу, и так как обладал некоторыми способностями, устроился на службу ко двору. Он не учился у какого-либо мастера, но недурно играл на флейте. И у этого Корэмити была супруга Фудзико. Фудзико родилась в провинции Ямато-но куни, и вместе с отцом, который прибыл опять таки на службу ко двору, приехала из провинции в Столицу. Отец и Корэмити были шапочно знакомы, благодаря этому Корэмити повстречался с Фудзико, они стали обмениваться письмами и стихами, а в тот год, когда отец Фудзико скончался от эпидемии, стали мужем и женой. Жили они очень дружно. В лунные вечера Корэмити играл для Фудзико на флейте.
Однако на третий год после их свадьбы Корэмити, так же, как ранее отец, скончался от эпидемии.
— Это было осенью прошлого года, — сказал Сэймей.
Фудзико проводила все ночи в слезах. Как настанет ночь, так она вспомнит ласковые слова Корэмити, вспомнит силу его рук, обнимавших ее. Выйдет луна, так она вспомнит, как звучала флейта, на которой играл для нее Корэмити. И как подумает она, что больше никогда с Корэмити не встретиться, что никогда его руки больше ее не обнимут, что никогда больше она не услышит звуков его флейты… Так снова слезы переполняют ее глаза, и воспоминания сжигают ее.
И однажды решила она, что хочет встретиться с мужем, пусть даже и мертвым.
И с этим она пришла к монаху Титоку.
Со слезами упала она в ноги Титоку: «Хочу непременно встретиться с мужем! Сделайте что-нибудь!»
«Мне очень жаль, но… — ответил ей Титоку, — у меня нет таких умений, чтобы вернуть в этот мир мертвеца».
«Что же, тогда может быть Вы знаете кого-нибудь, кому это под силу? Ах, если бы это было исполнимо… Я бы отдала любые деньги!» — так сказала Фудзико. Дескать, отец и муж ей оставили кое-что после себя. А если нужно, дескать, она бы и дом с усадьбой могла продать.
