– Давно бы господь душу Ирины забрал, – тихо сказала Полина, – и тело от физических страданий избавил, только она вас ждет и, пока не поговорит, не упокоится. Вы правильно сделали, что приехали, даже если испытываете к ней неприязнь, перед входом матери в царствие божие следует помириться. Пойдемте скорей, матушка ваша очень страдает.
Не успела я опомниться, как Полина крепкой мозолистой ладонью схватила меня за руку и буквально потащила сначала к двери, а потом по лестнице. Не зная, как поступить, я растерянно шла за медсестрой, а та, ловко управляясь с длинной юбкой, добежала до нужной двери, распахнула ее и крикнула:
– Ирина Сергеевна, радость у меня для вас!
Меня девушка, словно боясь, что гостья исчезнет, держала по-прежнему за руку.
Одеяло на кровати слегка зашевелилось.
– Кто пришел? – донеслось из-под него. – Анфиса?
– Нет, Ирина Сергеевна, Полина.
– Совсем ничего не вижу, – пожаловалась больная, – вконец ослепла! Мне бы укольчик, чтобы заснуть.
– Непременно, Ирина Сергеевна, – воскликнула медсестра, – обязательно сделаю, только чуть позднее! Выполнили мы просьбу, нашли вашу дочь.
Я заморгала, вот идиотское положение! Эта Полина, очевидно, не очень большого ума, ну с какой стати она приняла меня за дочь Маловой? Хотя послушницу понять можно. Наверное, за все время пребывания в Литвиновке Ирину никто не навещал, родственников, похоже, у нее нет, друзей тоже. А тут приходит вдруг женщина и спрашивает Малову! Ясное дело – дочь!
– Она приехала? – прошептала Ирина. – Не верю!
Полина подтолкнула меня к кровати.
– Обнимите же матушку! Она не видит ничего.
Я заколебалась: господи, как поступить? С одной стороны, мне надо остаться с Ириной наедине, только она может приоткрыть завесу тайны, с другой – я не могу обмануть больную и монахиню. От растерянности и отвратительности положения я вспотела, потом набрала полную грудь воздуха и хотела сказать: «Простите, вышла чудовищная ошибка», – но тут Ирина вдруг вытянула вперед худые руки и заплакала, повторяя одну и ту же фразу:
– Ну вот, ну вот, ну вот!
Полина подтолкнула меня в спину, я сделала шаг, другой и села на край кровати.
– Умру теперь спокойно, – прошептала Ирина, – господь-то добр, послал мне счастье! Послал! Ты же меня сейчас простишь, простишь, простишь…
Руки Маловой продолжали висеть в воздухе, мне стало плохо, и тут глупая Полина, наверное, подумав, что я не решаюсь приникнуть к материнской груди, толкнула меня в спину. Я покачнулась и попала в объятия больной.
– Ты меня простила, – зашептала Ирина, – любимая доченька! Все такая же, маленькая, худенькая…
Нервные пальцы начали гладить меня по голове.
– Волосы остригла, – констатировала Малова, – хотя мы же с тобой так долго не виделись! Здравствуй, родная. Знаешь, я наконец-то впервые за столько лет счастлива!
И что оставалось делать? Вырваться из судорожных объятий несчастной женщины и заявить: «Я не ваша дочь. Монашки так и не сумели ее найти. Умирайте с осознанием того, что вам никогда не помириться с родным ребенком»?
Не знаю, как вы, а я оказалась в этой ситуации неспособной на честность и с огромным трудом выдавила из себя:
– Здравствуйте… то есть здравствуй!
– Детонька, – всхлипнула Ирина, – я так давно не слышала твой голос! Забыла его совсем.
– Я охрипла слегка, – быстро добавила я, – кха, кха. Уж извини, простуженной приехала.
– Только тебя я ждала, чтобы умереть, – прошептала Ирина, – вот обнимаю и чувствую, ты это, ты! Отчего не хочешь назвать меня мамой?
– Здравствуй, мама, – выдавила я из себя, фраза далась мне нелегко.
Я никого до сих пор никогда не называла матерью.[5]
Ирина внезапно села.
– Слушай меня! Я виновата очень, но совсем не в том, в чем ты меня подозревала.
По моей спине пробежал легкий ветерок, я обернулась и поняла, что мы с Ириной находимся в палате одни. Полина, сообразив, что Малова сейчас станет исповедоваться перед дочерью, деликатно удалилась.
– Слушай меня, – повторила Ирина, – сядь спокойно, мне надо душу освободить и тебе все объяснить. Когда основные события разворачивались, я молчала, права не имела рта раскрыть, а потом… Ладно, начинаю.
Я затаилась на краю кровати, а Ирина, крепко вцепившись в мою ладонь, начала связный рассказ, наверное, больная не раз обдумывала свою беседу с дочерью, потому что речь ее текла без запинки.
– Уж не знаю, кто наболтал тебе, что ты являешься дочерью Марка Матвеевича, – неожиданно твердым голосом завела Ирина, – может, ты с Вероникой Локтевой пообщалась? Вот уж кто ревнивицей была, она меня ненавидела, ну, да я все расскажу по порядку.
Ирина Малова была на два года старше своей соседки Луизы, но это не мешало девочкам дружить. Говорят, что противоположности легко сходятся, я не уверена в этом, но активная, бойкая, говорливая Ирина и тихая, скромная, незаметная Луиза великолепно дополняли друг друга. Малова в этой паре была лидером, а Луиза ведомым, покорным придатком, она охотно выполняла все поручения подружки и слепо повиновалась ей.
Доходило до смешного. Луиза носила ту же прическу, что и Ирина, и никогда не выражала собственного мнения ни по какому поводу, стратегические решения в этом тандеме принимала Малова. Это ей пришло в голову, закончив школу, укатить из Веревкина в Москву, поступать в институт. На робкое замечание Луизы: «Ну кому мы там нужны?» – Ирина ответила:
– Никому, и что из этого? Надо же хоть попробовать получить хорошую профессию!
Высказалась и укатила в Москву, поступила в вуз и через два года велела Луизе нести документы в тот же институт. Луизочка, как всегда, повиновалась и тоже стала студенткой. Ирина, первой получив диплом, устроилась на завод, где работал Марк Матвеевич. На оборонное предприятие брали только людей с чистой анкетой, а документы у Маловой были просто образцовыми: русская, комсомолка, отличница, происхождение деревенское, никаких сомнительных родственников в роду.
Попав на предприятие, умная, хваткая Ирина стала делать карьеру и через год оказалась в лаборатории, которая работала непосредственно с главным конструктором. Очень скоро Маловой стало понятно: Марк Матвеевич жуткий бабник, ни одна мало-мальски симпатичная юбка не проходила мимо взора начальника, но он внешне вел себя прилично, рук не распускал, знаков внимания понравившимся девочкам очень явно не оказывал, и вначале Ирочка подумала, что Марк Матвеевич издали глотает слюнки. Но затем она сообразила, как действует сластолюбец.
В лаборатории работало всего пять человек, одни женщины. Две из них, Ирочка и Оля Рыкова, увольняться не собирались, девушки считали, что им страшно повезло: богатый завод платил хорошую зарплату, давал продуктовый паек, на предприятии имелась поликлиника, спортивный комплекс… В общем, и Малова, и Рыкова старались изо всех сил, чтобы начальство было ими довольно. А вот остальные девочки менялись быстро, приходили, работали максимум полгода и сматывали удочки. Ира только диву давалась, ну почему глупышки так странно себя ведут! Отчего не желают зацепиться за хорошую работу? Но потом ей открыла глаза Оля Рыкова. Глядя как-то раз на опустевший у окна стол, она тихо сказала:
– Повезло же нам.
– В чем? – спросила Ирина.
Рыкова оглянулась, удостоверилась, что в комнате никого нет, и вздохнула.
– Вот, опять уволилась!
– Бывают же дуры на свете, из такого места убежать! – воскликнула Ира.
Оля прищурилась:
– Будто ты не понимаешь почему!
– Не понимаю.
– Не ври.
– Да точно, – растерянно ответила Малова.
Рыкова хмыкнула:
– Каждая из девчонок с Марком Матвеевичем роман крутила, тихо дело обстряпывали, но я все равно поняла. Надеялись небось на создание семьи, наш-то не женат. Только ничего не получалось. Марк Матвеевич, похоже, долго с одной бабой жить не может, вот и увольняются потом, или он так делает, что их выгоняют. Жуткий бабник, ни одной юбки не пропустит, думаешь, чего он девок постоянно в кабинет зазывает?
Ира пожала плечами:
– Так он и меня порой приглашает, по работе, но никогда никаких поползновений не делал!
Рыкова тоненько засмеялась:
– Меня тоже стороной обходит, знаешь почему? А ну, глянь в зеркало. Ты, как и я, смуглая, черноволосая, с карими глазами, полная. А у Марка Матвеевича иной стандарт, ему блондиночки по душе, маленькие, хрупкие. Вот с такими он крутит романы, усекла? Только недолго ему котовать осталось.
– Почему? – заинтересовалась Ирина.
Ольга сморщила нос:
– Я в субботу ночью работала, помнишь?
– Ну да, и что из этого?
– Полезла я в чуланчик за бумагами, – рассказывала Ольга, – дверца за мной захлопнулась. Только ее открыть хотела, слышу голоса, входят в основную комнату Марк Матвеевич и наш директор, Семен Михайлович. Они же не знали, что я в чуланчике копошусь, решили – нет никого, и спокойно разговаривать продолжали.
