Меньше всего мне сейчас хочется думать о завоевателе народов Тамерлане… Я придвигаюсь к Тае, чтобы посмотреть, куда она показывает, и чувствую, как её волосы пахнут свежестью утра. «А может быть, это тянет в щель из чуть приспущенного с её стороны стекла». Да, в сущности, мне всё равно, откуда эта свежесть, потому что больше всего на свете мне сейчас хочется прикоснуться губами к Таиной щеке…
Во Владикавказ мы приехали уже поздним, прогретым солнцем утром. Наскоро по очереди приняв душ, разбредаемся по комнатам спать…
Открыв глаза, я понял, что уже предвечерье. Сквозь колышущуюся штору растворённого окна проглядывало усталое за день светило. В моей, дальней комнате, этой просторной квартиры, единственным окном выходящей во внутренний дворик, было очень тихо.
Стараясь не шуметь, я встал, оделся, прошёл через просторную гостиную и широкий коридор в ванную комнату.
– Оле-ее-г! Ты окончательно проснулся или ещё поспишь? – услышал я из кухни бодрый голос Таи, когда, умывшись и причесавшись, снова вышел в коридор, почти сплошь состоящий из дверей, ведущих в комнаты, кухню, большую прихожую. В проёмах между дверями – от пола до потолка – располагались стеллажи с книгами.
– Да, – ответил я, направляясь к ней.
– Что да? Проснулся – да или не проснулся – да, – улыбнулась Тая, увидев меня. – Вот теперь, если хочешь, можешь помочь. Мы в доме одни, и меня никто за «эксплуатацию» мужчины не осудит. Отца с Хасаном я обедом накормила, и он часа три назад уже увёз его в аэропорт. А оттуда сразу должен был поехать в Махачкалу. Поскольку погода, судя по всему, лётная, Хасан, наверное, уже по дороге к дому. Думаю, что дня через три – раньше просто не отпустят, он привезёт назад твою будущую тёщу Так что какое-то время нам предстоит пожить самостоятельно. И я постараюсь за эти дни не уморить тебя голодом, – шинкуя зелень, прояснила мне ситуацию Тая и добавила: – Ты так сладко спал, что я не стала тебя будить к обеду. Теперь терпи до ужина. Я как раз его готовлю. Будет сациви. Так что можешь пока почистить побольше лука и чеснока.
Я подошёл к Тае и молча обнял её сзади, дыша в затылок и сомкнув руки на её груди, которая, казалось, желала высвободиться из тесного для неё в этом месте халата.
– Не боишься, что у меня в руках нож? Я ведь женщина гор. Могу и оружие для самообороны применить.
– Не боюсь, – ответил я, кладя ей голову на плечо.
– Олег! – возвысила голос Тая. – Ты же обещал мне помочь. Вымой под краном вон ту зелень. Она мне скоро понадобится. Я хочу ещё успеть сделать фаршированные перцы с острым соусом. Меня, кстати, научила их готовить, как и хинкали, преподавательница французского языка из нашего университета, осетинка по национальности…
– Немного вина? – спросила Тая, когда мы сели ужинать за уставленный разнообразной снедью небольшой кухонный стол. – Или рюмку коньяка?
– Я бы лучше выпил коньяка.
– А я – вина…
– Ну, как говорят наши лепшие недруги-друзья поляки, – подняла бокал Тая: – «На здровье!»
Дагестанский коньяк был очень хорош! Крепкий, мягкий, душистый. А перцы с мясным фаршем и рисом – и того лучше!
Я тоже решил блеснуть своим не очень гладким, впрочем, польским, которому меня пытался, в мою бытность в Варшаве, обучить мой приятель-журналист Зигмунд Дзенциалковский. Ему я привозил заказанный им ранее трофей – огромные оленьи рога, которым не во всякой квартире могло сыскаться достойное место.
Слава богу, у Зигмунда была не малогабаритная, а нормальная квартира, в которой всем: его жене Иране, трём дочерям, друзьям и всему прочему – горным велосипедам, охотничьим лукам, старым лыжам, альпинистскому снаряжению – вполне хватало места, в разных закоулках: «тёмных комнатах», антресолях, в шкафах – на просторном балконе. Мы с ним и познакомились-то благодаря его страсти к охоте. Как-то мне его пришлось сопровождать, он тогда приехал в Россию поохотиться с луком… на медведя. И слава богу, что у меня был карабин…
– Ешче едын не зашкодна! – вновь наполнив до половины пустой Таин бокал и свою рюмку, провозгласил я.
– Думаешь, точно не повредит? – спросила Тая. – Мы так вдрызг напьёмся, если будем гнать в подобном темпе…
Ещё в Закарпатье, едва познакомившись, мы обнаружили с Таей нашу общую любовь к Польше, к её весьма трагической и нелепой порою истории. Когда она из великой державы – Речи Посполитой вдруг превращалась в малюсенькую горошину, едва различимую на карте Европы…
Более того, мы убедились, что оба немного «разумэем по-польску».
Я рассказывал ей, как встретился и подружился с Зигмундом, сначала в одном из сибирских охотхозяйств, где иностранцам продавали лицензии для охоты на крупного зверя, а потом продолжил своё знакомство на Командорах. В одно время мы оба оказались там. Он приехал по заданию модного швейцарского журнала, с которым имел контракт и для которого собирался писать о морских котиках и их лежбище на острове Медном. А я там, у местных алеутов, подбирал ездовых собак, намереваясь переправить их на север Камчатки, где предполагал поохотиться на очень большого по сравнению с другими, с чудесным окрасом, камчатского соболя.
Благодаря своим внушительным размерам, он может легко скрадывать даже зайца. Правда, догнать ушастого на чистом пространстве соболь всё-таки не в состоянии.
Помню, как я с нетерпением ждал снега, чтобы уже в упряжке проверить отобранных мохнатых, невысоких, с короткими ушами и лапами и очень умными живыми глазами собак, просидевших всё лето на привязи, в окружении собственного дерьма. И от отсутствия свободы неимоверно злых. И когда я заглядывал в почти стального цвета глаза на бандитских рожах этих белых «волков», я начинал понимать, что ещё неизвестно, кто на ком будет ездить.
Когда наконец выпало достаточное количество снега, алеуты сами впрягли собак в упряжку и подвели ко мне, дав единственное напутствие: «Только никуда не сворачивай, а то перевернёшься. Собаки сейчас, от первой воли, дикие».
Нарта резко рванула вперёд! Но едва мы выехали за пределы селения, как слева мелькнул рыжий хвост огнёвки. И, несмотря на все мои усилия, собаки устремились в сторону, за убегающей лисицей!
Попадающиеся под неглубоким ещё снегом булыжники так подбрасывали нарту вверх, что я в любой момент мог вылететь из неё, как камень из катапульты. Однако, к моему счастью, собаки быстро нагнали добычу. Вмиг превратившись из вытянутой стройной линии в рычащий, скулящий, урчащий живой ком.
Буквально через полминуты на месте, где они настигли жертву, нельзя было обнаружить не то чтобы клок шерсти её меха, но даже кровавый снег собаками был вылизан. Может, им так за лето надоела рыба? А может, они действительно готовы были растерзать сейчас кого угодно и что способно было двигаться?.. В любом случае, эта недолгая погоня почему-то сразу успокоила собак, и они стали слушаться меня.
Когда я вернулся в посёлок и рассказал об этом эпизоде Зигмунду и хозяину собак, первый пожалел, что не отправился со мной, чтобы всё это заснять на плёнку, а второй спокойно и задумчиво, будто всё ещё размышляя, продать мне собак или нет, произнёс: «Очень хорошие собаки. Шибко злые…»
Я ещё в Закарпатье рассказывал Тае об этом. О нашем недолгом житье-бытье с Зигмундом на Командорах, где он и начал, от нечего делать, учить меня польскому…
У Таи же всё было по-другому.
В Кракове жила её подруга, которая окончила Махачкалинский университет двумя годами раньше Таи и, выйдя замуж за поляка-историка, долгое время изучавшего хронологию кавказских войн, уехала с ним в его родной, прекрасный город.
После ужина мы с Таей немного прогулялись по притихшим улицам Владикавказа… По парку, вдоль стремительного Терека, с красивой, какой-то игрушечно резной мечетью на другом его берегу. Прошли около пустынного в этот час стадиона… Подошли к бюсту Пушкина, который в 1829 году, едучи в русскую армию, к князю Паскевичу на «театр военных действий с Персией», останавливался во Владикавказе.
Тая держала меня под руку, и идти с ней рядом было радостно. Но в то же время и тревожно, будто я держал на раскрытой ладони необычайной красоты и ценности драгоценный камень и мог в любую минуту его потерять.
Когда я представлял свою потерю, мышцы на моей руке непроизвольно напрягались, и Тая тихо, восхищённо говорила:
– Какой ты сильный!
Я тут же расслаблял руку, и её ладонь, не стиснутая мышцами предплечья и плеча, продолжала покоиться на моей руке. И теперь уже я чувствовал, как слегка подрагивают её красивые, чуткие пальцы, в меру украшенные серебром дагестанских и осетинских мастеров.
Какой-то импульс от нервно подрагивающих пальцев Таи передался мне, и я даже почувствовал некий озноб.
Тая приложила к моей груди ладонь, от которой через тонкую ткань рубашки чувствовалось приятное сухое тепло.
– Замёрз? – спросила она.
