Приведем еще один фрагмент из стихотворения «Куда всё делось…»: «Ну что с того, что он одет весь в норке, / Что скоро едет, что последний сдал анализ, / Что он уже одной ногой в Нью-Йорке? / Ведь было время, мы у Каца Борьки / Почти что с Мишком этим не кивались» (АР-4-194). Здесь очевидна параллель с «Песней о Судьбе»: «Я как-то влил стакан вина, для храбрости в Фортуну, / С тех пор — ни дня без стакана, еще ворчит она: / Мол, закуски — ни корки! / Мол, я бы в Нью-Йорке / Ходила бы в норке. / Носила б парчу» = «Ну что с того, что он одет весь в норке <…> Что он одной ногой уже в Нью-ЙоркеЪ>.
В первом случае лирического героя уговаривает уехать его судьба, то есть двойник, а во втором — его друг Мишка, которого поэт также наделяет своими собственными чертами — например, желанием уехать в Нью-Йорк, но, в отличие от него и от своей судьбы, решает остаться. А прообразом этой ситуации послужила песня «Мишка Шифман», где Мишка выступал в роли двойника Коли и «после литра выпитой» вел себя по отношению к нему так же, как судьба лирического героя в «Песне о Судьбе», где она не может жить «ни дня без стакана»: «Мишка Шифман круто гнет / Мягкими манерами: / “Станем. Коля, через год / Мы миллионерами!”» /3; 457/ = «Еще ворчит она: / “Мол, закуски не корки, / Мол, я бы в Нью-Йорке / Ходила бы в норке. / Носила б парчу”». Как видим, и Мишка, и судьба, основательно выпив, склоняют лирического героя к эмиграции, соблазняя его заграничными богатствами. Но если на уговоры своего друга герой в итоге поддался, то предложение судьбы он все равно отвергает.
Еще одна интересная деталь связана с черновиком стихотворения «Куда всё делось…»: «Ну что с того, что он одет весь в норке, / И что с того, что джинсы шлют с <Нью-Йорка>» (АР-4-194). А в стихотворении «Снова печь барахлит…» (1977) лирический герой предлагал «всемогущему блондину»: «На-ка джинсы — вчера из Нью-Йорка», — будучи уверенным, что тот «клюнет» на эту приманку: «Он ручонки простер — / Я брючата отдал. / До чего же хитер: / Угадал, угадал!».
Но еще важнее — то, что вспоминал о гастролях с Высоцким в Нью-Йорке в 1979 году Шабтай Калманович: «Высоцкий был бессребреником. Ему было наплевать, как одет. Хотя первое, что мы купили в Нью-Йорке, — джинсы»159. Сравним: «На-ка джинсы — вчера из Яью-Йорка» («Снова печь барахлит…»), «Ну что с того, что он одет весь в норке, / И что с того, что джинсы шлют с Нью-Йорка?» («Куда всё делось и откуда что берется?»). Причем строки из последнего стихотворения — «Аб-рашка Фукс у Ривочки пасется: / Одна осталась и пригрела попа» — повторяют ситуацию из «Путешествия в прошлое» (1967): «Хорошо, что вдова всё смогла пережить — / Пожалела меня и взяла к себе жить». А образ Абрашки Фукса заимствован Высоцким из одесской песни 1920-х годов «Абрашка Терц — карманщик из Одессы», которую он узнал от Марии Розановой и Андрея Синявского (взявшего себе псевдоним «Абрам Терц») — об этом рассказано в двухсерийном фильме «Свидетели. Мария Розанова. Синтаксис» (2011).
***
Ситуация «лирический герой и его друг» (точнее — друг детства) встречается также в стихотворении «Стреляли мы по черепу — на счастье», которое условно датируется 1980 годом: «Мой друг и в детстве был меня ушастей» /5; 633/, - как и в черновиках «Аэрофлота»: «Друга детства я стал вразумлять» /5; 560/. Но если в последнем случае лирический герой «вразумлял» своего друга, то в стихотворении «Стреляли мы по черепу…» уже друг героя поучает его: «…Что счастие не в том, что много слышал, / А в том, чтоб, слыша, не запоминать. / Но лучше и не слышать и не знать, / Да заодно и говорить излишне». Говорит же он это потому, что уже отсидел срок: «Напротив — сел за то, что много знал», — что восходит к песне «Так оно и есть…» (1964): «А если много знал — / Под расстрел, под расстрел». В аллегорической форме данная ситуация представлена и в «Балладе о короткой шее» (1973): «Правда, эти мудрости жестоки» (АР-9-28), — что предвосхищает название стихотворения «Стреляли мы по черепу…» — «Детские мудрости» (АР-3-50). В первом случае об этих «мудростях» лирический герой узнаёт от старого аксакала, а во втором — от «старого» друга: «Вот какую притчу о Востоке / Рассказал мне старый аксакал» = «Мой друг и в детстве был меня ушастей <.. > Он мне сказал, некстати вспомнив мать» (С4Т-4-66).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Перед тем, как завершить разговор об этом стихотворении, обратимся еще к одному — более раннему — тексту: «Чего роптать, коль всё у нас в порядке![2840] [2841] [2842] / Успехи есть — сиди и не скули. /Ас нашей мощной стартовой площадки / Уходят в небо тонны и рубли. / В дебатах, словопрениях и спорах / Решаем судьбы мира, а пока / Ушли пододеяльники на порох, / И от ракет трясутся облака» (С4Т-2-47). Датировка -1969 год26>. Подтверждается она тем, что строка «В дебатах, словопрениях и спорах» с небольшими изменениями уже была использована в песне «Наши предки — люди темные и грубые» (1967): «А в спорах, догадках, дебатах / Вменяют тарелкам в вину / Утечку энергии в Штатах / И горькую нашу слюну».
Кроме того, наблюдаются переклички стихотворения «Чего роптать…» со стихотворением «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем» (1979), причем совпадает не только тематика, но и даже стихотворный размер: «И от ракет трясутся облака» = «Вчера отметив запуск агрегата…»; «Решаем судьбы мира, а пока…» = «А мы стоим на страже интересов / Границ, успеха, мира и планет»; «Успехи есть — сиди и не скули» = «Границ, успеха, мира и планет».
Эти же успехи будут упомянуты в «Лекции о международном положении», которая так же, как и «Мы бдительны…», датируется 1979 годом: «Успехи наши трудно вчетвером нести».
Ну а теперь вернемся к стихотворению «Стреляли мы по черепу — на счастье», которое существует в двух вариантах. Первый, соответствующий рукописи (АР-3-50), был опубликован в нью-йоркском трехтомнике (СЗТ-3-312) и в германском семитомнике /5; 633/. Существует и второй — более полный — вариант, источник которого неизвестен: «Стреляли мы по черепу — на счастье. /Ия был всех удачливей в стрельбе. / Бах! Расколол на три неравных части / И большую, конечно, взял себе. / Мой друг и в детстве был меня ушастей, / Он слышал всё, и мысли он читал. / Но он не уберегся от напастей — / Напротив: сел за то, что много знал. / Ну а когда он на свободу вышел, / Он мне сказал, некстати вспомнив мать, / Что счастие не в том, что много слышал, / А в том, что, слыша, — не запоминать! / И кончил, сплюнув косточку от вишни: / “Но лучше и не слышать и не знать, / Да заодно и говорить — излишне / О том, о чем положено молчать!”» (С4Т-4-66).
Сравним с этой концовкой начало вышеупомянутого стихотворения 1969 года: «Чего роптать, коль всё у нас в порядке! / Успехи есть — сиди и не скули». Вновь совпадает даже размер стиха. Приведем еще пару цитат на эту тему: «Хек с маслом в глотку — и молчим, как рыбы» («Муру на блюде доедаю подчистую», после 26 октября 1976 года[2843]), «Кругом молчат — и всё, и взятки гладки» («Напрасно я лицо свое разбил…», 1976).
***
Вообще тема «Я и мой друг» в произведениях Высоцкого неисчерпаема.
В стихотворении «Что сегодня мне суды и заседанья!» (1966), посвященном приезду из командировки Игоря Кохановского, имеются такие строки: «Он просмотрит все хоккей, поболеет, похудеет — / У него к большому старту подготовка». Но и сам лирический герой точно так же готовится к шахматному матчу: «В бане вес согнал, отлично сплю. / Были по хоккею тренировки…» («Честь шахматной короны»).
Одинаковым эпитетом наделяет лирический герой себя и своих друзей также в стихотворении «У меня долги перед друзьями…» (1969): «Но своими странными делами / И они чудят, и я чудной».
