– Нет, а что такое?
– «Тойота» в поворот не вписалась. Мужика только что реанимация увезла. Пьяный. Я с ментами разговаривал. И кто им права продаёт? Расстрелял бы, ё… – Тимофеич закурил. – Вот скажи мне, Федь, что за народ? Ведь знак стоит всю жизнь: крутой поворот. Так нет, несутся как угорелые и постоянно стукаются. Пьяные, трезвые, один хрен! Одно и то же!..
– Может, они в знак не верят? – предположил Ваня.
– Может, не верят… – Тимофеич тяжело вздохнул. – Вот так катаешься-катаешься, а потом бах – и нету. Сходите посмотрите, машина небось там ещё. Вся морда раскурочена!
– Сейчас сходим…
– До свидания, Виктор Тимофеевич!
– Будь здоров, Иван.
Мы отходим в сторону. Я тихо спрашиваю Ваню:
– Картина к машине имеет отношение?
Ваня мнётся.
– Пойдём скорее, – говорю я.
Спускаемся в овраг. Отодвигая от лица ивовые ветки, обращаю внимание, что почки набухают. Спотыкаясь о пакеты с мусором, поднялись к дороге. Синие всполохи «мигалки». У обочины стоят милицейская «девятка» и «тойота» со смятым в гармошку передом. На асфальте осколки фар, чёрные пятна разлившегося масла.
– Оттуда картина? – спрашиваю тихо.
– Да…
Сказать менту, пока не поздно?.. А вдруг ещё что-нибудь пропало, деньги… А ведь наверняка пропало… Врачи могли спереть или менты, а свалят на Ваню… Нельзя говорить…
Стоим на обочине, точно два туземца, вышедшие поглазеть на выброшенный на рифы парусник. Мент из машины уже обратил на нас внимание… Как бы не заподозрил чего… Делаю вид, что мы просто гуляем. Может, это у нас обычай такой: на обочину вечерком выходить, поглядеть на движение… Спускаемся обратно в овраг. Ваня что-то напевает под нос. Та-ак… выходит, мой сынишка умудрился обокрасть полумёртвого.
Первые месяцы после появления Вани на свет я не находил себе места. Даже молился один раз в церкви, прося смерти сына. «Забери Ванечку к себе, Господи…» – шептал я.
Ваня жил.
– Что я такого натворил?! За что мне это наказание в самом начале жизни?! Я же сам недавно стал НОРМАЛЬНЫМ! А мои родители чем виноваты?!
Мама очень хотела внука… Когда мне было пятнадцать, она стала поговаривать, что не прочь воспитывать малыша. Настроила меня на производство детей для неё…
– Ну хорошо, Господи, а сам Ваня при чём?! Ведь когда он вырастет, то поймёт, что не такой, как остальные, что хуже соображает, что над ним смеются. Врач сказал, дауны осознают свою неполноценность…
Кстати, так и случилось. Ваня прекрасно понимает, что голова у него работает фигово, и переживает из-за этого.
Я приводил Богу самые разные аргументы… тщетно. Тогда я обозлился на него:
– Знаешь, Бог, ты или тупой мудак, или тебя нет! И не думай, что меня удастся шантажировать! Оставь свои понты для идиотов, которые в тебя верят! Для врачихи, которую расстрелять надо! Да пускай хоть все вокруг сдохнут, я буду поступать так, как считаю нужным! Моя жизнь принадлежит мне, понял???!!!
Мама бросила работу и всю свою жизнь посвятила лечению Вани. Она верила в то, что болезнь Дауна можно победить.
– Я спрашивала у Ангела, он сказал, что Ваня вылечится и станет генералом, но для этого надо постоянно молиться! – Мама была невероятно уверена в своих догмах. Даже квартиру освятила, пользуясь каким-то лично ей выдуманным обрядом.
Я спорил. Присутствовавший при этом папа требовал, чтобы я не грубил. Маленький Ваня, боявшийся громких голосов, принимался реветь. Так проходили наши редкие встречи.
Годы шли, Ваня оставался дауном. Я довольно успешно работал дизайнером, оформлял интерьеры частных домов. Даже нашёл плюсы в ситуации: будь у меня здоровый ребёнок, пришлось бы нянчиться, на работу бы не хватало времени. От целителя Семенкова мама, как постоянный клиент, получила подарок – машинку для сбривания катышков с шерстяных свитеров. Всё свободное время она искала причины, почему Ваня родился таким. В молодости она была секретарём парткома, поиск виноватых у неё как рефлекс. Она то упрекала меня в том, что Лена простыла на первом месяце беременности, то обнаруживала на моём астральном теле порчу. Я терпеть не мог её нотаций, но и без неё обходиться тоже не мог. Мы были как пара возлюбленных, постоянно выясняющих отношения. В начале каждого разговора мы ладили, в середине чуть не бросались друг на друга с кулаками, в конце или нежно целовали друг друга на прощание, или мама стояла с трагическим лицом, опустив руки, а я уходил, хлопнув дверью.
Отец принимал жизнь такой, какая она есть. Он души в Ване не чаял. Качал его на руках, играл в кубики, читал вслух книги, сочинял для него смешные песенки. Я всё хотел записать эти песенки на диктофон, но постоянно забывал. А потом уже и записывать было некого…
После маминой смерти милиция явилась разбираться, умышленное было отравление или нет. Мне даже закралась мысль, не подсунул ли отец это масло специально? Мама ведь его пилила бесконечно. Вышло бы идеальное убийство, типа, продавщица в аптеке перепутала. А выпила сама, никто не заставлял. Свидетели есть. Расспросить его на этот счёт мне не удалось. Папа умер от инфаркта на следующий день после допроса у следователя. Скорее всего ничего он не замышлял. Может быть, просто перепутал название в аптеке. Устанавливать истину никто не стал. Дело закрыли, списав всё на трагическую случайность.
Мы сидим за круглым столом, молча рассматривая картину.
– Как ты её раздобыл?
– Я гулял там, и – вдруг трах! Авария! Я подошёл, дяденька лежит, не двигается. Не пристегнулся. Всегда надо пристёгиваться…
– Ну хорошо, а картину-то ты где взял?
– Она рядом с ним лежала. Я дверцу открыл и взял.
– А тебя никто не видел?
– Никто. Машин не было…
И как Ване удалось незаметно допереть её до дома?.. Хотя… может, ещё объявятся свидетели… А картина-то ерундовая, не хочется из-за неё погореть…
– Папа, а это искусство? – прервал мои мысли Ваня.
– Что?.. Искусство?.. Трудно сказать… Наверное, не совсем искусство.
– А почему?
– Ну, чтобы картина считалась искусством, надо, чтобы она была… чтобы была… – Я запнулся. Оказывается, не так просто разъяснить то, что кажется очевидным. – Картина должна быть красивой. Вот!
– А разве она некрасивая? – удивился Ваня. – Она очень красивая!
Я смотрю на нефтяную «Венеру». Сказать, что некрасивая, нельзя… но ведь такие вещи не принято называть красивыми…
– Может, и красивая, не знаю…
– А зачем нужно искусство? – продолжает расспросы Ваня.
– Как зачем?! Зачем… Ну… чтобы показать людям то, что ты считаешь красивым. Типа того. Вот художник увидел красивую женщину, нарисовал её, и оказалось, что ты тоже считаешь её красивой.
Ваня широко раскрыл глаза и закрыл рот руками. Так в мультфильмах изображают сильное удивление. Думаю, оттуда он этот жест и заимствовал.
– Что тебя так удивляет?
– Я понял…
– Что ты понял?
– Художник её специально для меня нарисовал!
– Да нет, Вань. Я в другом смысле сказал…
Но Ваня больше не слушает.
– Я понял это! Я понял! Поэтому я её взял! Он для меня нарисовал!!!
Принимаюсь фантазировать о том, кому бы «Венера» могла принадлежать. Разбогатевший простак заказал изображение возлюбленной… Овдовевшая леди за тридцать решила заполучить свой портрет кисти модного живописца… Или какой-то психованный художник всего-навсего решил создать новый символ России: фигуристая блондинка, нефть, берёзки…
После смерти мамы с папой я вернулся в родительский дом. Всё казалось новым и чужим. Мои детские книжки, которые читали Ване, моя одежда, которую я носил в его возрасте, и куча незнакомых вещей были разбросаны повсюду. Я сидел в гостиной, где когда-то впервые поцеловал Лену, где обнимал её под роялем. Лампочка-индикатор на телевизоре была заклеена изолентой. Мама определила с помощью маятника, что через эту лампочку телевизор высасывает из человека энергию. На полу – карандашная разметка, обозначающая энергетические разломы. Я ходил по гостиной, мрачно глядя под ноги, а из-за большой стеклянной двери на меня настороженно смотрел сын-дурачок.
Я оказался заложником родительской добродетели. Инвалид – тюрьма для близких, колодка на ноге. Никуда не пойдёшь, не уедешь. Только и знай что сиди с ним да горшки выноси. Ощущение тюрьмы вернулось. Они взяли Ваню на воспитание, а теперь – бац! – умерли в одночасье! При чём здесь я?! Да, сын мой, но я от него уже отказался пятнадцать лет назад! У него нет отца! У него даже в свидетельстве о рождении в графе «отец» стоит прочерк! Чего он липнет ко мне как банный лист! Жизнь моя поехала под откос. Поездку в Майами пришлось срочно отменить. Пошли слухи о моей необязательности и о сынке-дебиле, с которым я теперь вожусь.
Я вспомнил мать.
– Сука! Какая же ты сука! Хотела внука?! Получила! Мало! Даже после смерти хочешь, чтобы я жил по твоим правилам! Не выйдет! – шипел я, пиная кресло. – Я родился мёртвым не для того, чтобы в тридцать лет похоронить себя заживо!..
