ушёл, и дела надолго задержали его вдали от дома.
А когда вернулся, мальчуган висел в петле на створке шкафа. Он уже окоченел, поскольку был мёртв несколько часов. Ему было 15 лет.
Саша ещё раз внимательно посмотрел на портрет. Широкое простое лицо в обрамлении светлых волос, нос картошкой, ямочка на подбородке, круглая красная шапочка, похожая на турецкую феску, красные вишни в руках. Губы растянулись в улыбке, а глаза не смеются — нет. Скорее, плачут. Что-то такое есть в этом взгляде, что позволяет догадаться о трагическом конце. Возможно, у героя картины уже тогда была депрессия. Но таких слов не знали даже в Париже.
Саше не хотелось вешать в спальне портрет самоубийцы. Пусть будет в кабинете. Чтобы иногда бросать на него философский взгляд и вспоминать о том, как хрупка человеческая радость, и счастье, и юность, и веселье. И как смертоносны могут быть слова.
Место на стенах кабинета нашлось и патенту на чин штабс-капитана, и коллекции привилегий, а над столом — графическому портрету Джона Локка. Тому, который подарил в Москве ректор Альфонский. Зато карикатуры О. Моне заняли место в спальне: пусть поднимают настроение.
Разобравшись со своими вещами, Саша отправился в гости к Никсе.
У брата было целых три комнаты в бельэтаже, то есть на втором этаже. Оформляла мама́, так что они казались увеличенной и более роскошной копией комнат Саши.
В кабинете обои были бежевыми, что никак не мешало наличию синих штор. Большой письменный стол стоял торцом к окну и казался довольно удобным: со многими ящиками и синим сукном на столешнице. Обивка кресел, стульев и сукно на конторке — того же ультрамаринового оттенка.
Рядом с письменным стоял трёхъярусный столик, похожий на сервировочный, но с книгами. Напротив — невысокий книжный стеллаж.
— Обитель будущего просвещённого монарха, — одобрил Саша.
Никса улыбнулся.
Из образа выбивалась почти полноразмерная кукла в полном японском доспехе, висящая на стене над книгами и окруженная восточным оружием.
Впрочем, почему выбивалась? Интересуется Востоком будущий просвещённый монарх.
Среди оружия парочка катан. Настоящих заточенных. Еще в прошлой жизни о такой мечтал. Но оппозиционному адвокату не стоило иметь в доме оружие, даже холодное, даже без заточки.
Теперь у Саши тоже имелась некоторая коллекция из подарков родственников на различные праздники. Но состояла в основном из кавказских образцов. Тоже неплохо, конечно, особенно кубачинской работы, но он предпочёл бы самурайский меч, вакидзаси и, например, танто. Для напоминания о бренности бытия. И свиток со стихотворением в нише.
Кроме кабинета у Никсы имелась зелёная гостиная с классическими скульптурами в стиле примерно Антонио Кановы и спальня цвета густого индиго. Понятно, с раскладушкой.
На стенах фотографии, семейные портреты, пейзажи, сцены сражений. Конечно иконы в количестве и портрет папа́.
Никаких тебе непонятных импрессионистов, берегов Карибского моря, негритянок, странных карикатур и мальчиков с безумными глазами. Всё в высшей степени изящно, прилично и обыкновенно.
Правда, оружейный арсенал присутствовал и здесь: шпаги, шашки и сабли различных форм и размеров на подставке у стены и над ней.
Саша подумал, что его кавказские клинки тоже бы надо развесить красиво. Пока он разложил их в художественном беспорядке по всем горизонтальным поверхностям.
После покоев Никсы Саша пригласил брата к себе.
Поднялись на четвёртый этаж. Далеко внизу на Дворцовой площади уже зажгли газовые фонари, и снег кружился и плясал вокруг них в желтоватом ореоле.
Николай осмотрел помещение, остановил взгляд на «Мальчике с вишнями» и выдал резюме:
— Обитель сумасшедшего революционера. Даже не совсем будущего.
— Мансарда, да, — усмехнулся Саша.
На следующий день, в воскресенье, шестого декабря, по случаю 25-летия состояния папа́ в Преображенском полку в Михайловском манеже был парад с молебном и проездом мама́ в фаэтоне вдоль фронта. Грумы сопровождали её верхом, войска кричали «ура» и отдавали честь.
После действа, лакей принёс записку от Склифосовского: «Ваше Императорское Высочество! Вы не могли бы приехать в нашу лабораторию в Петергофе?»
Саша выехал немедленно. Сопровождал его, как обычно Гогель, которого в Зимнем переселили в соседние комнаты. То есть на последний этаж без лифта. Саше было откровенно жалко шестидесятилетнего гувернёра, но от своих обязанностей тот отказываться не хотел ни в какую.
Команда Андреева встретила Сашу в совершенно траурном настроении. Склифосовский и вовсе сидел у окна, как в воду опущенный. Саша поискал глазами штоф водки. Не успели что ли купить?
— Что случилось? — с порога спросил он. — Ростовцев жив?
* * *
Любезнейшие читатели!
Если вам понравилось, не забудьте подписаться и поставить лайк.
Со следующей главы начинается платная часть.
В ночь с субботы на воскресенье цена на книгу поднимется.
Так что лучше купить сейчас.
Обнимаю всех мысленно!
Ваш преданный автор,
Олег Волховский.
Глава 3
— Жив, — тихо сказал Склифосовский.
— Тогда по какому поводу траур? — поинтересовался Саша.
— Лекарство не действует, — объяснил Николай Васильевич. — Уже две дозы и никаких улучшений.
— Этому может быть множество объяснений, — сказал Саша, садясь. — Недостаточная доза, нечувствительность бактерий, особенности организма…
И совершенно чётко вспомнил, как когда он болел в десятилетнем возрасте, медсестра прямо при нём прокалывала крышку пузырька с кристаллическим пенициллином, ломала ампулу с физраствором и смешивала одно с другим.
— … и, наконец, препарат мог просто испортиться, — заключил он. — Вы его проверяли?
— Нет, — сказал Андреев, — у нас всего два пузырька.
— Дайте мне! — попросил Саша.
Склифосовский вручил пузырьки.
Один Саша сдал обратно, один оставил себе.
— Есть плошки с гнойным микробом? — спросил он.
Андреев кивнул, открыл термостат и вынул две чашки Петри.
Саша открыл пузырёк и безжалостно вылил половину в одну чашку, а половину в другую.
— Думаю, им должно за глаза хватить, если препарат рабочий, — предположил он.
— А если он не рабочий, то я сгубил дело, — заметил Склифосовский.
— Вы не знали, — горячо возразил Саша. — И никто не знал. Надо телеграфировать Пирогову, чтобы не торопился делать тоже самое.
Телеграмму Саша отправил тут же по возвращении в Зимний:
«Вы ещё не в пути? Не фильтруйте п. Возможно, он не хранится».
На следующее утро получил ответ: «Пока нет. Сегодня выезжаю. Возьму чашки».
А вечером того же дня записку от Склифосовского: «Лекарство не действует».
«Не расстраивайтесь, — ответил Саша. — В конце недели ждём Пирогова с чашками плесени. Будем надеяться, что Яков Иванович доживёт».
Зато Никола чувствовал себя всё лучше. Ну, и слава Богу! По-хорошему надо бы выделить тот самый кристаллический порошок, а в исходном виде применять только в экстренных случаях.
В понедельник Саша сходил на примерки к господам портным.
Звали его гораздо
