— От чистого ли сердца ты говоришь? — спросили жрецы.
Вопрос их смутил меня. Чего стоила бы моя жизнь, если сохранить ее я бы сумел только путем обмана? И я сознался:
— Бывало, я надолго лишался памяти, а когда она вновь возвращалась ко мне, воспоминания были для меня так нестерпимы, что я не хотел ничего помнить. А еще в полнолуние видел я странные сны, будто я жил в чужих городах и встречал людей, которых знал лучше тех, с кем общался днем. Эти сны преследуют меня и поныне, так что порой я и сам не понимаю, где сон, а где явь.
И я продолжал, подбирая слова:
— Я беженец из колонии Сибарис [13] в Италии, один из тех, кого отправили перед падением города в Милет. Мне тогда было десять лет. Ровно десять, мне это известно в точности, потому что мой учитель Гераклит из Милета навел обо мне справки. Когда до Ионии дошла весть, что воины из Кротона сравняли Сибарис с землей и затопили его руины водами реки, жители Милета в знак скорби даже обрезали себе волосы. Но те со временем отросли, а горожане забыли о своем прежнем гостеприимстве, как и о том, чем они обязаны Сибарису. Меня били, потом отдали в учение к пекарю, потом послали пасти овец… Помню, я бежал из Милета куда глаза глядят — и очнулся, поверженный молнией, под дубом близ Эфеса.
Жрецы пришли в замешательство.
— Запутанное это дело! — говорили они. — Турмс — не греческое имя и для греков ничего не значит. Но при этом он не может быть сыном раба, раз его постарались вывезти из Сибариса. Четыре сотни семей города знали, что делают. Конечно, сыновья знатных варваров получали в Сибарисе греческое образование… Но будь он варваром, для чего было его отправлять в Милет, а не на родину?
Во мне же при виде этих растерянных старцев с повязками посвященных вокруг лба вдруг взыграло самолюбие.
— Всмотритесь! — крикнул я им. — Разве мое лицо — это лицо варвара?
Жрецы бросили на меня взгляд и сказали:
— Откуда нам знать? На тебе одежда ионийца. Образование твое греческое. Что же до лиц, то их на свете столько, сколько людей. Чужих узнают не по лицу, а по платью, прическе, бороде и речи…
Тут они заморгали и отвернулись от меня, глядя друг на друга.
Мой прежний озноб прошел, и сейчас все мое тело было охвачено священным жаром, а перед глазами у меня плясали священные огни. Я видел насквозь этих черных старцев, которые так хорошо знали людей, что не доверяли даже самим себе. Что-то во мне было сильнее их.
Зима стояла в дверях, и богу уже пора было отправиться далеко на север, в край озер и лебедей, оставив Дельфы во власти Диониса. Море штормило, корабли спешили укрыться в порту, и в Дельфы перестали прибывать паломники. Жрецы храма мечтали только об отдыхе, о тепле, исходящем от жаровни с раскаленными угольями, и о тяжелом, как угар, зимнем сне.
— Старцы, — взмолился я, — пожалейте самих себя! Выйдем отсюда — и пусть небеса дадут нам знак.
Мы вышли на свежий воздух, кутаясь от холода в хламиды, и стали всматриваться в хмурое небо. Вдруг откуда ни возьмись над нашими головами плавно закружилось отливающее голубизной мягкое перышко. Я подхватил его.
— Вот мой знак! — радостно объявил я.
Потом я понял: высоко в небесах, выше, нежели хватало глаз, летела стая голубей, так что перышко не свалилось ниоткуда. И все же это был знак.
Старцы окружили меня.
— Голубиное перышко! — выдохнули они изумленно. — Голубь — птица пенорожденной богини любви с острова Кифера. [14] Смотрите: Афродита словно набросила на этого человека свой золотистый покров, и лицо его сияет!
Налетевший внезапно ветер стал рвать края наших одежд, согнув нас чуть ли не до земли. Над мрачной вершиной горы на западе слабо сверкнула молния, а через несколько мгновений раздался раскат грома, который девятикратным эхом повторила для нас дельфийская долина.
Мы постояли еще немного — но так как больше ничего не произошло, жрецы вернулись в храм, приказав мне ждать при входе. Я прочел изречения семи мудрецов, выбитые на стенах. Осмотрел серебряное блюдо Креза. Осмотрел изваяние Гомера. Пахучий дымок вечно горящего на жертвеннике лаврового дерева приятно щекотал мои ноздри.
Посовещавшись, жрецы дельфийского храма вышли ко мне и объявили:
— Турмс из Эфеса! Ты свободен и можешь идти, куда пожелаешь. Боги подали знак. Пифия сказала свое слово. Ты исполняешь волю богов, а не свою. Служи, как прежде, Артемиде и приноси жертвы Афродите, спасшей тебя от смерти. Но дельфийский бог тебе не покровитель. Он не осуждает тебя, но и не берет на себя твоей вины. Пусть будет в ответе за совершенное тобой Артемида Эфесская, которая выступила против богини Азии.
— Куда же мне идти? — колебался я.
— Ступай на запад, откуда ты некогда явился, — ответили они. — Так сказала Пифия.
— Это велит мне ваш бог? — не скрыл я разочарования.
— Нет! — закричали они. — Разве ты не слышал, что дельфийский бог не хочет тебя знать? Он ничего не велит тебе и ничего не запрещает. Это всего лишь добрый совет для твоего же блага.
А я подумал: двенадцать городов Ионии бунтует против персов. На востоке встает заря свободы. Пройдет немного времени — и Эфес вновь откроет ворота повстанцам. В это я верил, однако же, чтобы не раздражать жрецов, промолчал.
— Я не посвящен в таинства Артемиды, — произнес я вместо этого. — Но однажды в полнолуние, когда я спал по велению жрицы в храме этой богини, она явилась мне во сне со своим черным псом. Явилась в своем подземной обличье Гекаты [15] и открыла мне, что меня ждет богатство. Как только это сбудется, я пришлю вам дары для храма.
— Нет, не посылай никаких даров для дельфийского бога, — отказались старцы. — Мы не хотим этого.
Мало того, они велели казначею отдать мне мои деньги за вычетом тех, что я был должен им за жилье и за обряд очищения. Так подозрителен им был я и все то, что исходило той порой с востока. Они отвергли даже персидский щит с золотой отделкой, который афиняне захватили по дороге в Сарды и отправили со мной в дар храму Аполлона в Дельфах.
7
Я был свободен, но Дориэй не получил еще ответа от жрецов дельфийского храма, и мы коротали дни за пределами святилища, от скуки выцарапывая на камнях наши имена. Во всей этой округе лежали на земле гладкие вековые глыбы, перед которыми люди поклонялись подземным богам за тысячелетия до того, как Аполлон явился в Дельфы.
Дориэй стегал ивовым прутиком эти вросшие в землю камни, восклицая:
— Устал я сидеть и ждать, так что зло берет! Меня учили вести войну и совершать подвиги! Учили все время быть среди моих товарищей! А тут от безделья и одиночества в голове заводятся всякие шальные мысли… Я чувствую, что перестаю верить в оракула и в этих дряхлых жрецов. Что толку жевать жвачку из лавровых листьев? В моем деле скорее поможет добрый удар мечом.
— Разреши мне стать твоим оракулом, — сказал я. — Время теперь бурное. Поезжай со мной на восток, за море — в Ионию! Там искусного воина примут с восторгом и передадут под его начало отряд смельчаков; там ждет его великая слава и богатая добыча.
Я помолчал и добавил:
— Вся Эллада обещала нам помощь, но только из Афин прислали двадцать кораблей, да и те отозвали после нашей неудачи под Сардами.
Дориэй вяло возразил:
— Мы, спартанцы, не любим моря, и то, что творится за морем, нас не касается. Помню, прошлой зимой приезжал к нам в Спарту ваш Аристагор из Милета, добивался, чтобы мы тоже выступили. Он показывал нанесенные на медной табличке края и города — но все только смеялись, когда он сказал, что сперва нужно будет переплыть море, потом проделать еще тридцать три дневных перехода и ворваться в Сузы [16], чтобы покорить великого царя персов. Да ведь в Спарте тем временем восстанут илоты [17], а то и соседи ее завоюют! Нет, Спарта никогда не станет ввязываться в заморские дела.
— Но ты же свободный человек, — не сдавался я, — и вправе не считаться с обычаями твоих земляков. Море с бескрайними его просторами прекрасно. Хороши и города Ионии: там не слишком холодно зимой и не слишком жарко летом. Будь моим спутником и поезжай со мной на восток!
Тогда он сказал:
— Пускай овечьи кости покажут, куда нам обоим идти.
Среди мрачных камней, посвященных подземным богам, каждый из нас для верности трижды бросил кости — однако те неизменно показывали на запад.
— Плохие попались кости, — кисло протянул Дориэй. — Не годятся для гадания.
И я понял: в глубине души ему уже хочется поехать со мной бить персов. Как бы еще колеблясь, я заметил:
— Царь персов — опасный враг, спора нет. Я своими глазами видел на карте мира, составленной некогда Гекатаем, что в его власти тысячи народов, от Египта до Индии. Разве только скифов не смог он покорить.
— С могучим врагом и сразиться почетнее! — отчеканил Дориэй.
