КЛАРА (с надеждой). Красный Крест?
ЕВА. Кто-то должен отвечать за то, что ты творишь в Африке. Мне бы не хотелось думать, что ты готов ответить сам.
КЛАРА. А что будет, когда евреев не останется?
ЕВА. Их хватит до конца войны. Тогда и восторжествует всё немецкое. И потом, всегда можно приняться за русских.
КЛАРА. Лучше бы я не приезжала. Чёрт, и в бутылке пусто. Что ещё есть?
ЕВА. Тебе хватит.
КЛАРА. Не жадничай. У тебя там много. (У шкафа.) Раз, два, три, четыре, пять, я иду… Кстати, что будет с черномазыми, когда ты станешь королевой Америки? (Достаёт бутылку.) Ahi, guarda, восхитительно!
ЕВА. Всё очень просто. Людям всегда чего-то не хватает — то денег, то секса. Убеди их, что черномазые представляют угрозу для экономики и общества, и предоставь разбираться самим. Только не забывай подбадривать.
КЛАРА (поднимает тост). Salute, I negri. Salute, gli ebrei[22]. Salute, пизда. Музыки нет?
ЕВА. Есть свежая кинохроника. Не хочешь посмотреть?
КЛАРА. Очень сомневаюсь. Почему ты никак не женишься?
ЕВА. На свете только одна женщина достойна меня — Винифред Вагнер. Брак с ней стал бы делом всенародным.
КЛАРА. Скорее альпинистской экспедицией. Мне казалось, она замужем за Тосканини.
ЕВА. Тосканини? Тосканини отказался руководить оркестром в Байройте. И очень меня расстроил.
КЛАРА. Видишь? Говорю же тебе, ты всё портишь. По мне, Тосканини был кандидатом в фашисты. Правда. Ещё в 1919-м. По крайней мере, когда он поднимает правую руку, ты знаешь, что он будет руководить. Хотя бы оркестром. Ха-ха. Давай, женись на ней. «Achtung, achtung, говорят все радиостанции Великой Германии. Сегодня наши славные войска перешли в наступление и достигли вершины левого соска синьоры Вагнер, и теперь её левая грудь целиком находится в руках Германии. Следите за дальнейшими сообщениями из генерального штаба фюрера. Пам-пам-па-пам». Музыка. Музыка. (Включает телевизор. Звучит марш.) Oh, Dio[23], бум-бум-бум. Никто и не вспомнит, что австрийцы придумали вальс.
На экране появляются кадры кинохроники.
КЛАРА. Ehi, ma che c’e?[24] Santa Madonna. (Крестясь.) Маленький кинематограф.
ЕВА. Телевизор. После войны такой будет в каждом немецком доме.
КЛАРА. После войны у немцев не останется домов. Ehi, глянь, passo romano[25], гусиным шагом. Ещё один твой подарочек. Угораздило же меня его принять. Когда всё изменилось? Когда ты приехал ко мне в первый раз, я выкрасил все фасады домов от границы до самого Рима. Я смотрел на твой кортеж, на тебя, на щеках у тебя были румяна, а на воротнике перхоть. «Вот придурок», — подумал я. Через два года я приехал к тебе и увидел всё, чего ты достиг, увидел твою деловитость, самоотверженность, непреклонность, и решил для себя: «Это уже не моя революция. Подмастерье колдуна стащил волшебную книгу». Все вокруг твердили, какой я симпатичный, какой значительный, но я чувствовал себя только вторым, как женщина. Маршал Геринг показывал мне электропоезда, которыми управляют карлики, твои генералы благоговели передо мной — должно быть, выполняли приказ — а в Майфельде сотни тысяч людей, стоя под проливным дождём, слушали мою речь: «Если у фашизма появится друг, они пройдут вместе до конца». Это был триумф, но триумф женщины. Повторять за мужчиной — в природе женщины, и, вернувшись домой, я, как женщина, стал повторять за тобой. Первое что я сделал — заставил итальянскую армию маршировать гусиным шагом. Я объявил его твёрдым, безжалостным маршем легионеров, маршем завоевателей. Но выглядит он нелепо.
ЕВА. Маршировать надо как следует, тогда этот шаг само совершенство: ритмичный, громкий, угрожающий и трудновыполнимый. Что ещё нужно полководцу?
КЛАРА. Трудновыполнимый? Macchè! Любой справится. Гляди. (Пытается изобразить гусиный шаг, но спотыкается на высоких каблуках и падает на пол.) Ой, я упала. Я падшая женщина. Ха-ха-ха.
ЕВА (пытаясь её поднять). Вставай сейчас же!
КЛАРА. Отстань от меня. Ты меня больше не любишь.
ЕВА. Люблю. И чтобы доказать это, мне пришлось наделать уйму глупостей.
КЛАРА. Вот, ты меня презираешь. Я отдал тебе лучшие годы жизни, а теперь погляди на меня. Мы оба хотели стать бандитами, сколотили крепкие банды. Бах-бах-бах! Всё шло ничего, пока мы оставались на родных улицах. Полиция знала, где нас искать, потому и не трогала. Но быть большим бандитом — значит вести большую войну. Тут-то и начинаются все беды. Чем больше становишься ты, тем больше становится война. В конце концов всегда побеждает полиция, а тебе приходится снова становиться шлюхой. Нам надо сделать всё возможное, caro il mio фюрер, чтобы этого избежать… Но мы не сможем.
ЕВА (в то время как телевидение транслирует речь Гитлера).
Нас в шлюху превращает пораженье;Верни величие — вернется уваженье.Восславит мудрость нашу и размахИ чернь, и знать, и римский патриарх.Весь мир в железо будет облачен:Я сам евангелие, сам я и закон.Дает мне силы звонкое, как сталь,Единое мильонное «Зиг хайль!»Я вижу с триумфальной колесницыТрех континентов красные зарницы.Штандарты гордецов сотрем до дыр:Сегодня — Дойчланд, завтра — целый мир!Европа лезет в рабство с головой —Ей на коленях ползать не впервой.Толпа — как баба: верит только силе,Ей слов не надо — подавай мессию.Дремавший до поры огонь той верыЯ вздую в обожание без меры.Им нужно крови; похотливый глазАлкает зрелищ: удобряя грязьСвоею кровью, корчится еврей;Сосед соседа вздернет у дверей.Стоит толпа в немом благоговенье:Где был закон, там правит преступленье.И честь, и совесть лучше позабыть.Не задавай вопросов — будешь жить.Ничто не свято, кроме зла, отныне —Мое тому святому будет имя.
КЛАРА. Чушь.
Выплёскивает содержимое бокала в телевизор — он тут же гаснет.
ЕВА. Ты что сказала? Ты что наделала? Ты испортила телевизор. Это подарок ко дню рождения. Единственный во всей Германии.
КЛАРА. Таким он и остался. Просто сломан, вот и всё.
ЕВА. Они были со мной. Я чувствовал их. Каждого из них.
КЛАРА. Знаешь, какая рыба всегда плывёт по течению? Дохлая. Когда Пифагор изобрёл свою теорию, он из благодарности принёс в жертву богам сто быков. С тех пор быкам лучше держаться подальше от тех, кому вздумается открыть великую истину.
ЕВА. Тот, кто кормит льва, должен ему подчиняться. Прошлое предстаёт так ясно, как шумная, освещённая огнём кавалькада. Такая-то причина порождает такое-то следствие. Мельничное колесо вертится, не вспенивая одну и ту же воду дважды. А настоящее? А будущее? Я как путник с фонарём за спиной — указываю путь тем, кто идёт за мной, но сам не разбираю дороги, только знаю, что она впереди. Всё, что я совершил, я совершил не путём долгих раздумий, но подчиняясь воле случая. Единственный урок, который даёт нам история, — как приспособить её к нашим нуждам. Неужели мы проиграем войну? Как можно? Это будет трагедия.
КЛАРА. Если хочешь стать героем войны, тебе лучше не дожить до её конца.
ЕВА. Победителей объявят героями, побеждённых — мучениками. Те же, кто сохранял нейтралитет, они… ничто. Таких никто не любит. Когда всё закончится, я думал уехать в Линц, ухаживать за садом, гулять с собаками, раздавать автографы, слушать радио, которое станет сообщать мне о ваших непрекращающихся успешных бомбардировках Мальты…
КЛАРА. Сука.
ЕВА. …но правду легче скрыть, чем действительность. Правда — цель покрупнее, не промахнёшься. А действительность? Точно игольное ушко. Меняется каждую секунду, выставляя нас ходячей насмешкой над тем, чем мы должны были стать.
КЛАРА. Хватит причитать. Распустил нюни.
ЕВА. Соверши достаточно большую ошибку, и рано или поздно кто-то отыщет ей оправдание. Соверши множество больших ошибок и рано или поздно станешь зачинателем религиозного возрождения. Ты говоришь, посмотри на Наполеона. Сам посмотри. Я стоял у его могилы в Доме инвалидов, у этого куска гранита цвета блевотины и весом полторы тысячи тонн. Стоял и удивлялся, что сподобило французов воздвигнуть памятник человеку, который вытянул из них все силы, да так, что даже сто лет спустя я пробил их оборону, словно перемахнул через забор. Я подумал: реликвии, напоминающие о былой славе, — вот что нужно людям. Все хотят быть детьми богатых родителей. Реликвии. Ты, пожалуй, взял бы хорошую цену, если бы пустил его член с молотка. Если бы нашёл, разумеется. Интересно, он у него… э-э-э… то есть… большой…
