Альма делила со своим котом квартиру с минимумом мебели и личных вещей, а ездила на автомобиле самой маленькой модели, совершенно не уважая правила дорожного движения, соблюдение каковых почитала делом добровольным (в обязанности Ирины входила регулярная оплата штрафов). Альма была вежлива из привычки к хорошим манерам, однако единственными людьми, с которыми она подружилась в Ларк-Хаус, были садовник Виктор — с ним она часами могла возиться с овощами и цветами в высоких кадках, и доктор Кэтрин Хоуп, чьему обаянию она попросту не могла противиться. Альма Беласко снимала мастерскую в сарае, разделенном деревянными перегородками, за которыми трудились другие художники. Она писала по шелку, как писала в течение семидесяти лет, но теперь делала это не по вдохновению, а чтобы раньше срока не помереть со скуки. Альма проводила в мастерской по несколько часов в неделю в сопровождении Кирстен, своей помощницы, которой синдром Дауна не мешал справляться с обязанностями. Кирстен знала комбинации цветов и инструменты, которые использовала Альма, она подготавливала ткани, содержала в порядке мастерскую и мыла кисти. Женщины работали в полной гармонии, без слов, угадывая намерения друг друга. Когда у Альмы начали дрожать руки и запрыгало давление, она наняла двух студентов переносить на шелк то, что рисовала на бумаге, а ее верная ассистентка следила за ними с подозрительностью тюремщицы. Кирстен была единственной, кому разрешалось при встрече обнимать Альму, целовать и даже облизывать языком, когда на нее накатывал приступ нежности.
Художница, не задаваясь всерьез этой целью, прославилась своими кимоно, туниками, платками и шарфами оригинального дизайна и смелой расцветки. Сама она такое не носила, одевалась в широкие штаны и полотняные блузы черного, белого или серого цветов — нищебродские лохмотья, по словам Лупиты Фариас, не подозревавшей о цене этих лохмотьев. Шелковые изделия Альмы продавались в галереях за немыслимые деньги, которые шли в Фонд Беласко. Вдохновение для своих коллекций Альма черпала в путешествиях по свету: звери из Серенгети, турецкая керамика, эфиопские письмена, — и она переходила к новой теме, как только конкуренты принимались ее копировать. Альма отказывалась продавать свою подпись или сотрудничать с модельерами; каждая ее вещь воспроизводилась в ограниченном количестве под ее суровым надзором и появлялась с ее собственноручной подписью. В апогее на художницу работало пятьдесят человек, и она руководила целым производством в промышленной зоне Сан-Франциско, к югу от Маркет-стрит. Альма никогда не занималась саморекламой, поскольку не испытывала необходимости зарабатывать на жизнь, но ее имя сделалось гарантией качества и эксклюзивности. Когда художнице исполнилось семьдесят, она решила сократить производство, к немалому ущербу для Фонда Беласко, в который поступали доходы.
Основанный в 1955 году свекром Альмы, загадочным Исааком Беласко, фонд занимался созданием зеленых зон в неблагополучных кварталах. Эта инициатива, преследовавшая цели эстетические, неожиданно оказалась социально значимой.
Там, где появлялся парк, сад или сквер, снижалась преступность, потому что те самые хулиганы и наркоманы, прежде готовые убивать друг друга за дозу героина или за тридцать квадратных сантиметров территории, теперь объединялись, чтобы оберегать принадлежащий им кусок города. В одних парках расписывали стены, в других ставили скульптуры, и повсюду собирались, чтобы развлекать публику, артисты и музыканты.
Фонд Беласко в каждом поколении управлялся первым наследником семьи по мужской линии, и женское равноправие не переменило этого неписаного закона, потому что ни одна из дочерей не брала на себя труд его обсуждать; однажды придет и очередь Сета, правнука основателя фонда. Парень вовсе не жаждал этой привилегии, но она составляла часть его наследства.
Альма Беласко так привыкла командовать и держать людей на расстоянии, а Ирина — получать приказания и вести себя скромно, что они никогда бы не сблизились, если бы не Сет Беласко, любимый внук, который задался целью разрушить стену между двумя женщинами. Сет познакомился с Ириной вскоре после переезда бабушки в Ларк-Хаус, и девушка сразу его заинтересовала, хотя он и не смог бы объяснить, чем именно. Несмотря на имя, она не походила на тех красавиц из Восточной Европы, которые в последнее десятилетие штурмом взяли мужские клубы и модельные агентства: никаких жирафьих костей, монгольских скул и гаремной томности; Ирину издали можно было перепутать с растрепанным мальчишкой. Она была такая прозрачная, настолько близка к невидимости, что заметить ее можно было, только если внимательно приглядываться. Мешковатая одежда и надвинутая до бровей шерстяная шапочка не облегчали задачи. Сета сразила загадка ее ума, ее лицо дуэнде[4] в форме сердечка, глубокая ямочка на подбородке, пугливые зеленые глаза, тонкая шея, подчеркивающая ее беззащитность, и кожа такой белизны, что отсвечивала в темноте. Парня умиляли даже ее детские ручки с обгрызенными ногтями. Он чувствовал неведомое доселе желание оберегать Ирину, заботиться о ней — то было новое и волнующее чувство. Ирина носила на себе столько слоев одежды, что не было возможности оценить остальные части ее естества, однако спустя несколько месяцев, когда лето заставило ее расстаться с укрывающими ее жилетами, оказалось, что она сложена гармонично и соблазнительно, хотя и относится к себе небрежно. Шерстяная шапочка уступила место цыганским платкам, которые не полностью покрывали ее волосы, так что лицо девушки теперь обрамляли курчавые пряди почти что альбиносовой белизны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Поначалу бабушка была единственным звеном, с помощью которого Сет мог находиться в контакте с Ириной, потому что ни один из его привычных методов с нею не срабатывал, но потом он открыл для себя магическую силу письменной речи. Сет рассказал Ирине, что с помощью бабушки восстанавливает полуторавековую историю семьи Беласко и города Сан-Франциско, от основания и до наших дней. Эта сага вертится у него в голове с пятнадцати лет — бурный поток образов, происшествий, идей, слов и других слов, и если ему не удастся выплеснуть их на бумагу, он потонет. Это описание грешило преувеличениями: поток был всего лишь маломощным ручейком, но оно настолько захватило воображение девушки, что Сету не оставалось ничего другого, кроме как начать писать. Помимо визитов к бабушке, представлявшей устную традицию, парень рылся в книгах, искал в интернете, а еще собирал фотографии и письма разных лет. Он сумел завоевать восхищение Ирины, но не Альмы, которая считала, что ее внук грандиозен в замыслах и взбалмошен в привычках — а это губительно для писателя. Если бы Сет дал себе время поразмыслить, он согласился бы, что и бабушка, и роман — только предлоги, чтобы видеть Ирину, это создание, выхваченное из северной сказки и возникшее в самом неожиданном месте, в пансионе для пожилых людей; но даже если бы он размышлял долго, все равно не сумел бы объяснить, почему его так крепко приковала к себе эта девушка, костлявая, как сиротка, и бледная, как тифозница, — полная противоположность его идеалу женской красоты. Сету нравились веселые, здоровые, загорелые девчонки без заморочек, каких было навалом и в Калифорнии, и в его прошлом. Ирина как будто не замечала этой привязанности и общалась с парнем с рассеянной симпатией, как обычно относятся к чужим питомцам. Это спокойное безразличие, которое в других обстоятельствах Сет воспринял бы как вызов, обернулось для него параличом непроходящей робости.
Бабушка, со своей стороны, порылась в воспоминаниях, чтобы помочь внуку с книгой, к которой, по ее собственному признанию, сама она вот уже десять лет как приступает и откладывает. Проект был амбициозный, и справиться с ним не помог бы никто лучше Альмы, у которой хватало времени и при этом пока не наблюдалось симптомов слабоумия. Альма вместе с Ириной ездила в особняк Беласко в Си-Клифф, чтобы покопаться в коробках, к которым никто не прикасался с самого ее отъезда. Ее бывшая комната стояла закрытая, в нее заходили только протереть пыль. Альма раздала почти все свои вещи: невестке и внучке — драгоценности, за исключением браслета с бриллиантами, который предназначался будущей супруге Сета; больницам и школам — книги; благотворительным учреждениям — платья и меха, которые в Калифорнии никто не отваживался носить из страха перед защитниками животных, способных наброситься на женщину в шубе с ножом; другие предметы она тоже раздавала всем, кто соглашался взять, но сохранила единственное, что имело для нее ценность: письма, дневники, газетные заметки, документы и фотографии. «Я должна упорядочить этот материал, Ирина. Не хочу, чтобы, когда я стану старой, кто-то начал шарить в моем личном пространстве». Вначале Альма попробовала заниматься разбором в одиночку, однако, почувствовав доверие к Ирине, часть работы начала поручать ей. В конце концов на долю помощницы выпало все, кроме писем в желтых конвертах, которые приходили не часто. Альма их сразу же прятала. Прикасаться к ним Ирине было запрещено.
