Назир покосился на нее. Похожие слова он слышал не раз — и вспомнил высокого полного начальника тюрьмы, капитана Кадырова. Он-то любил поговорить красиво. Воспитывал. Еще Назир вспомнил своих дружков. Вот кому верил. Только на суде узнал им цену, да поздно уже было. Ограбление пивнушки «друзья» свалили на него. Назира-щеголя осудили. Мать после этого недолго протянула, через год отдала богу душу.
О смерти матери Назир узнал в камере, поздно вечером. С его места на нарах был виден кусок звездного неба. Сам капитан Кадыров пришел с печальной вестью. Назир растерялся, какой-то комок подступил к горлу, и он заплакал, отчаянно, навзрыд, как маленький ребенок…
Через несколько дней его вызвали к капитану.
— Пришло решение освободить тебя. Свое ты уже получил — правда, частично… Но люди должны верить друг другу. Я думаю, ты все взвесил-перевесил…
Тот день Назир провел у могилы матери. Да и куда ему было идти? Домой? А как встретят соседи, родственники? Может, уйти из этих мест, уехать? Нет, как же бросишь родину… Хорошо, вечером повстречался Семен, увел к себе, приютил.
Утром, боясь встречи с соседями, Назир через щель заглянул во двор. Старый Халпаранг ставил самовар и что-то рассказывал внуку. Назир отворил дверь, ступил во двор. Все смотрели на него, он смотрел на стариков, старики поглаживали бороды и молчали.
— Простите меня, — заговорил Назир. — Виноват я…
Старики переглянулись.
— Забудем прошлое, — так ответил ему Халпаранг. — Жив-здоров вернулся… Ну, а теперь за работу.
Ночью Назир не мог уснуть… Родные разошлись поздно, он прилег на деревянной кровати во дворе — думал, вспоминал, смотрел в темное небо, на близкие, не отгороженные решеткой звезды. Сильно билось сердце, удары отдавались в ушах радостным звоном. Дома…
На следующий день Семен повел его устраиваться на работу…
Назир вздохнул. Вот и Кок-Арал, еще немного — и опять домой.
А женщина спит. Устала. Назир вспомнил о том, что хотел сделать, что сделал бы, наверное, два года назад, и ему стало страшно и тоскливо одному. Рассказать бы кому… Да она и не поймет. Семке рассказать надо… Разбудить ее, что ли. Подъезжаем уже…
— Приехали. Подъем, сестричка! — громко сказал Назир и сразу почувствовал — легче стало на душе. — Посмотрите, звездная ночь, красота, а то все проспать можно!
Женщина тихонько подняла голову, просыпаясь, терла кулачком глаза.
— Уже приехали? Ну и выспалась же я!
Назир остановил машину у стройтреста.
— Здесь сойдете?
Женщина открыла дверцу, спрыгнула с подножки на землю.
— Спасибо! Большое спасибо!
— Вы, наверное, скоро… Я подожду, довезу до дома.
— Спасибо… Я живу здесь, напротив. Может, зайдете?
Назир улыбнулся.
— Да нет, уже поздно, а мне еще к другу завернуть надо, поговорить… До свидания!
Он посмотрел женщине вслед. На душе у него было спокойно. Закурив, он развернул машину и поехал.
И снова эта знакомая дорога, и звездочка, похожая на инжир, зовет домой, указывает путь — не заблудись! Манит и манит, и ехать к ней можно бесконечно долго, и она не устанет светить.
Сторож сулейман
Да-а, вот так история получилась! Человек старый, почтенный и даже мимо тюрьмы-то никогда не ходивший сидит вместе с мошенниками и мелкими воришками — осужден на три года. Два завсегдатая районной тюрьмы, Сашко и Франт-Туляган, хорошо знавшие уголовный кодекс, пробовали объяснить старику, почему, мол, суд прав, и чего он, старый, не понимает, но не сумели и отступились. Не согласен старик с их объяснением, хотя и признан виновным в смерти человека.
Родные и знакомые не забывают старого Сулеймана, несут узелки с лепешками и кастрюльки с пловом. Только тюрьма не чайхана, — не лезет все это в горло… Сам председатель колхоза дважды приезжал к старику, а уж о старухе-то его и говорить нечего — ходит у ворот лагеря, точно курица, не успевшая в курятник попасть. И кто бы ни пришел к Сулейману — председатель ли, старуха, родственник или просто знакомый, — всех встречает старик со слезами на глазах: его начнут утешать — он успокоиться не может. Несчастье свалилось на голову, чего уж тут, и словами горю не поможешь.
А все начиналось так славно! Старый Сулейман-ата только что вышел на пенсию, и поскольку всю жизнь занят был трудом, теперь не знал, куда себя деть, тосковал по работе. В руках сохранилась еще сила, и ноги держали хорошо, и глаза могли пока что отличать рис от курмака. Случалось, правда, и такое, что ныла поясница, — но ведь от этого не помирают… Поноет — и пройдет, особенно если теплое сразу приложить.
Как же при таком-то здоровье сидеть дома? Правда, днем старик возился у себя на бахче, а вечером шел в чайхану — ту, что в таловой роще, — колхоз специально для стариков построил, и все же чувствовал себя Сулейман-ата никому не нужным, праздным человеком.
В чайхане он поначалу рассеивался, видя таких же, как он сам, пенсионеров, но потом дурные мысли возвращались, и все надоедало, выводило из себя, и он часто ворчал без причины.
Чайханой заведовал безногий Гулам-ака, бывший фронтовик. Раз есть заведующий, должны быть и подчиненные, но у безногого чайханщика их не было, а управляться ему одному было трудновато, и потому в чайхану по очереди приходили после школы его внуки — помочь. Наверное, из-за них и повесил Гулам-ака в чайхане объявление: «Распивать спиртные напитки запрещено». И ниже подпись: «Заведующий чайханой Гулам Карабаев». Раньше Сулейман-ата не обращал на объявление внимания, но сегодня разозлился: «И что за жизнь такая пошла — выпить человеку спокойно не дадут! И заведующий-то безногий…»
— Эй, хромой, — крикнул он чайханщику, — что это, раньше ты на кипятке выгадывал, а теперь и на заварке руки греешь?
Гулам-ака понимал, отчего чувствует себя не в своей тарелке и злится друг, и не упустил случая подразнить его:
— Таким старым вредно пить крепкий чай! Что ни говори — сердце пенсионного возраста. Еще перед старухой отвечать придется!
— Вот хромой шайтан! Был бы у тебя чай всегда такой крепкий, как твой язык!
Гулам-ака рассмеялся и, стуча деревяшкой по доскам пола, принес другу чайник свежего чаю.
В чайхане обычно пусто, чаще других появляются здесь двое, Халпаранг-ата, тот, что крив на один глаз, и Хакимбек-ата, Сулейман всегда рад их приходу. «Не один я бездельничаю», — думает он, приветствуя стариков.
Несмотря на грозное объявление, друзья скидываются на бутылку и посылают дежурного внука Гулама-ака в магазин. Старый Халпаранг мастер готовить плов, сделает — пальчики оближешь, А пока плов будет париться в своем котле, старики коротают время за беседой — откуда только слова берутся, — вспоминают обо всем и обо всех, а потом и споют еще…
Расходились обычно затемно, останавливались на каждом повороте, вспоминая дорогу, и подолгу прощались.
А ночами Сулейман-ата не спал. Откуда взяться сну, если не устаешь за день? Он вставал, выходил во двор, слушал далекий лай собак и близкий стрекот кузнечиков, снова ложился. И так каждую ночь… «Будто сторожу что», — горестно вздыхал Сулейман-ата.
И вот однажды старики вчетвером коротали время в чайхане и не подозревали, что именно в этот день произойдет неожиданное. Случилось же вот что. Заглянул в чайхану заведующий колхозным садом Мирвасик и обратился к сидящим:
— Дорогие и уважаемые старики, пришел с низкой к вам просьбой! Хочу, чтобы согласился один из вас временно посторожить склад. Тетя Маруся заболела, в больницу отвез…
— Конечно, я согласен, я посторожу, — сразу вызвался Халпаранг.
— Глупости ты говоришь, уважаемый, — возмутился Хакимбек, — пиалу от чайника отличить не можешь, колхозный склад как будешь сторожить, а? Глаз там нужен зоркий, такой примерно, как мой…
— Ах ты, какой быстрый, — обиделся Халпаранг. — А кто ж приготовил плов, что все уплели за милую душу? Друзья, вы слышите, что он несет? Нашел слепого! Сам ты слепой!
— Я — слепой? — возмутился Хакимбек.
— Да-да, ты и есть! Забыл, как на похоронах Сарсанбая в арык свалился?
— Ну, довольно, хватит! — прервал друзей Сулейман-ата. — Вы оба не годитесь. Я сам буду сторожить склад. — Хакимбек и Халпаранг переглянулись, готовые вступить в союз. — Кто раньше вас вышел на пенсию, а? То-то же. Значит, мне и ружье в руки, — заключил Сулейман-ата и встал, давая понять, что разговор окончен. Мирвасику же объявил: —Идем, сынок, веди меня!
Мирвасик виновато оглянулся на неудачников и вышел за Сулейманом, а те огорченно смотрели вслед победителю.
В ту же ночь старый Сулейман приступил к работе. Старуха принесла к складу кошму, кумган — кипятить чай, разной еды и, уходя, пожаловалась:
— Опозорили вы меня. Совсем из ума выжили. Слыханное ли дело — от старухи съезжать. Все старики вечерами дома сидят…
