– Ваша светлость, вы слышали что-нибудь о Горе-Злосчастье? Я имею в виду не Кайзеровскую войну на море, а наше собственное великое Горе-Злосчастье и Мятеж, который захватил даже наш город, наш трактир, а теперь вот и особняк.
– Множество тревожащих обстоятельств доказывают, что сейчас неблагополучные времена, – сказал его светлость. – Я хочу сказать, что чему быть, того не миновать. Я знаю всех вас. Вы на меня работали. Я думаю, что достаточно вам заплатил.
– В этом нет сомнения, ваша светлость. – Кэйси выступил вперед. – Но старым порядкам приходит конец, и мы уже слышали о том, как старые дома под Тарой и крупные поместья под Килламандрой пылают во имя независимости.
– Чьей независимости? – спросил старик, смягчившись. – Моей? Во имя освобождения от обязанностей по домашнему хозяйству? Ведь мы с женой носимся по этому дому с быстротой воды в унитазе. Или… впрочем, продолжайте. Когда бы вы хотели сжечь этот особняк?
– Если это не очень побеспокоит вас, сэр, то прямо сейчас, – сказал Тимолти.
Старик, казалось, еще глубже погрузился в кресло.
– Ну, милые мои! – сказал он.
– Конечно, если это неудобно, мы можем прийти попозже, – быстро произнес Нолан.
– Попозже! Что вы мелете? – воскликнул Кэйси.
– Мне очень жаль, но, пожалуйста, позвольте я все вам объясню. Леди Килготтен сейчас спит, и мы ожидаем знакомых, которые отвезут нас в Дублин на премьеру пьесы Синга.
– Это чертовски хороший писатель, – сказал Нолан, – и…
– Отойдите! – приказал Кэйси.
Люди отступили назад. Его светлость продолжал говорить голосом хрупким, как у мотылька:
– Мы планировали устроить здесь ответный обед на десять персон. Я надеюсь, вы позволите нам подготовиться к завтрашнему вечеру?
– Нет, – отрезал Кэйси.
– Подождите! – возразили остальные.
– Поджог – это само собой. – сказал Тимолти. – Но надо же поступать разумно. Я хочу сказать, что вот они собрались в театр, а не увидеть пьесу – это ужасно. К тому же обед приготовлен, не пропадать же ему, уж лучше все съесть. И гости придут. Будет трудно их всех заранее предупредить.
– Именно об этом я и думал, – сказал его светлость.
– Да, я знаю! – воскликнул Кэйси, скользя руками по щекам, скулам, губам, закрывая глаза и растерянно отвернувшись, – Знаю я, но поджоги не откладывают, их нельзя перенести, это же не чаепитие, черт побери, их нужно делать, когда задумано, вовремя.
– Вот и делай, если спички не забыл, – пробурчал Риордан. Кэйси аж взвился, казалось, он вот-вот ударит Риордана, но вовремя сообразил, что тот, в сущности, прав.
– Кроме всего прочего, – заметил Нолан, – та мисс наверху, она замечательная леди, и было бы несправедливо лишать ее в эту ночь развлечений и отдыха.
– Вы очень любезны. – Его светлость наполнил ему бокал.
– Давайте проголосуем, – предложил Нолан.
– Дьявол, – прорычал Кэйси. – Я наперед знаю результаты голосования. Всех устроит завтрашняя ночь, черт бы ее подрал.
– Благодарю вас, – произнес старый лорд Килготтен. – На кухне для вас будет приготовлена холодная вырезка. Вы сначала зайдите туда, может быть, вы будете голодны, а ведь работа предстоит нелегкая. Приходите завтра, скажем, часов в восемь вечера. К тому времени я увезу леди Килготтен в Дублин в отель. Я не хочу, чтобы она заранее узнала, что ее дома больше не будет.
– Господи, да вы настоящий христианин, – пробормотал Риордан.
– Давайте не будем об этом особенно говорить, – сказал старик. – Я уже считаю все это совершившимся фактом, а я не склонен жалеть о прошлом никогда, джентльмены.
Он поднялся. Подобно старому слепому пастуху, пасущему своих агнцев, он удалился в холл, а за ним, семеня мелкими шажками, последовало разбежавшееся, но благополучно собравшееся вновь стадо.
Уже почти у дверей лорд Килготтен краем затуманенного старческого глаза как будто заметил нечто и остановился. Он повернулся и задумчиво уставился на портрет итальянского дворянина.
Чем дольше он смотрел, тем заметнее было, как у него дергаются веки, а губы шевелятся, словно произносят непонятные никому слова.
Наконец Нолан не выдержал и спросил:
– Что это, ваша светлость?
– Я вот только подумал, любите вы Ирландию или нет.
– Праведный Боже, конечно, да! – хором ответили все. – Разве нужно об этом спрашивать?
– Я тоже, – приветливо молвил старик. – А любите ли вы то, что в ней есть, то, что существует на ее земле, ее достояние?
– Что толку об этом говорить, – ответили все.
– Тогда меня вот что беспокоит. Вот портрет кисти Ван-Дейка. Он очень старый, очень хороший, уникальный и дорогой. Это, джентльмены, наше национальное достояние.
– Это что, взаправду так? – спросили они и сгрудились вокруг портрета.
– Господи, это прекрасная работа, – сказал Тимолти.
– Лицо-то какое, – заметил Нолан.
– Смотрите-ка, его маленькие глазки, кажется, так и следят за вами, – сказал Нолан.
– Они простодушны, – сказали все.
Они уж было собрались отойти, когда его светлость спросил:
– Понимаете ли вы, что все это принадлежит не мне, не вам, а только всем людям, как драгоценнейшее наследие? А завтра ночью оно будет потеряно навеки.
Все так и замерли с разинутыми ртами. Раньше это не приходило им в голову.
– Упаси Боже, – воскликнул Тимолти. – Мы никак этого не допустим.
– Мы сначала вынесем это из дома, – сказал Риордан.
– Остановитесь! – воскликнул Кэйси.
– Спасибо, – сказал его светлость. – Но куда вы все это денете? Ветер разорвет все это в клочья, они сразу размокнут под дождем, расслоятся от града. Нет, нет, пусть уж лучше сгорят сразу.
– Ничего подобного. – сказал Тимолти, – я возьму его к себе домой.
– А когда эта вся грызня кончится, – сказал его светлость, – вы передадите этот ценный дар искусства и красоты прошедших времен в руки нового правительства?
– Я позабочусь о каждом из этих произведений искусств, – сказал Тимолти.
А Кэйси посмотрел на огромное полотно и сказал:
– Сколько же это чудовище может весить?
– Я думаю, – еле слышно произнес старик, – от семидесяти до ста фунтов.
– Мы с Бренхан дотащим это проклятое сокровище. Если нужно будет, ты, Нолан, нам поможешь, – ответил Тимолти.
– Потомки будут вам благодарны, – сказал его светлость. Они двинулись через холл, и опять его светлость остановился, еще перед какими-то двумя картинами.
– Это два «Ню»…
– Мы видим, – подтвердили все.
– Ренуара, – закончил фразу старик.
– Это француз, который их нарисовал? – спросил Руни. – Извините за выражение.
Картина написана во французской манере, это отметили все, пихая друг друга локтями под ребра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
