Когда служанка приходила по утрам делать Ксении укладки, девушка спросонок не успевала соорудить вместе с макияжем и брендовой одеждой свой обычный образ, который носила, как плотно прилегающую маску. В свои двадцать шесть она была похожа на ранимого моллюска, ежедневно прячущегося в толстый бронированный панцирь легкомысленной, довольной сладкой жизнью кокетки из «золотой молодежи». В светло-зеленых глазах стояла волчья тоска, которая обычно поселяется в более старшем возрасте, а на бледном лице лежала печать усталости.
Одним пасмурным холодным утром Катя явилась к Ксении, чтобы, как обычно, причесать непослушные пушистые локоны, и застала ее стоящую у окна, смотрящую в серую утреннюю дымку. Окно распахнуто настежь. Холод лижет босые ступни, безжалостно изгоняя из помещения остатки тепла. Туманная влага по-хозяйски вползает в девичью спальню.
— Ксения Николаевна, Вы же заболеете! — всплеснула руками Катерина, точь-в-точь, как сделала бы, увидев, что ее дочь вытворяет такое. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, Катя видела в Ксении младшую сестру, требующую опеки и заботы.
— Все-равно, — бесцветным голосом обозвалась девушка. — Может, так лучше будет.
— Что Вы такое говорите? — Катерина безапелляционно захлопнула окно и повернула оконную ручку. Ксения продолжала стоять, словно находясь в каком-то полусонном состоянии.
— Вы совсем замерзли, — Катя невольно становилась свидетельницей трагедии, которую молча переживала молодая Сикорская. Она окинула взглядом посиневшие от холода губы, покрывшуюся пупырышками кожу, и отправила девушку в постель. Командовать хозяевами, давать им советы или лезть не в свое дело было запрещено, за это можно вылететь с работы со скоростью пули. Но Катя не могла остаться сторонним наблюдателем. Что-то подсказывало ей, что не вмешаться сейчас — значит стать соучастником очень нехорошего события, на которое напрашивалась Ксения.
Сикорская послушно закуталась в несколько одеял, пока Катя поставила набираться горячую ванную и разожгла в камине огонь. Хотя дом и отапливался, необычайно теплая осень давала возможность повременить с подключением батарей. Промозглую сырость так приятно было изгонять с помощью потрескивающих дров в камине, на чем и настаивали домочадцы.
Вскипел электрический чайник, и чашка ароматного травяного чая была насильно втиснута в закоченевшие пальцы Ксении.
— Спасибо, — начинающим сипнуть голосом прошептала девушка. — Лена, посидите со мной, — неловко попросила она.
— Хорошо, — Катя подоткнула одеяла, соорудив вокруг хозяйки что-то наподобие кокона, и, плеснув себе в чашку чая, села рядом на удобный стул.
— Не хотите поделиться, что случилось? — спросила Катерина. Иногда все, что человеку нужно, чтобы не скатиться за опасную грань, это с кем-то поговорить.
— Нет, — отрицательно кивнула головой Ксения. И, вопреки отказу, начала говорить.
— Вы не поймете. Это стыдно. Сегодня приезжает мама — как я смогу в глаза ей смотреть? А братья?! Если они узнают… — глаза Сикорской наполнились ужасом.
— Как бы то ни было, они Ваши самые родные люди, — мягко сказала Катя.
— Нет! Вы их не знаете… — отчаянно всхлипнула Ксения, и по ее начинающей полыхать нездоровым румянцем щеке скатилась одинокая слезинка, объемная, словно создана не из жидкости, а из хрусталя.
Катерина терпеливо молчала, давая возможность девушке выговориться, не перебивая и не переубеждая.
— Я… Я кое-что сделала. Это… оказалось ошибкой и теперь… теперь будут последствия. И они необратимы. Уже необратимы. Я слишком поздно узнала, и медлила, а мои надежды не оправдались… — Ксения тараторила сбивчивым шепотом. — Глупая. Тупая курица. Наивная дура.
Ксения глотала соленые слезы, катившиеся градом, одна за другой.
— Я… Я не могу сказать. Это очень стыдно. И я изуродовала себе будущее. Опозорила себя. И теперь жизнь кончена, — девушка содрогалась от беззвучных рыданий.
Катя обняла ее. Ксения доверчиво прижалась к своей служанке, чувствуя, как слезы освобождают место для эмоций, как ступор, в котором она пребывала, дает трещины.
— Ну все, моя хорошая, все, все, — Катя гладила Ксению, словно маленькую, по голове, пальцами зарываясь в ее волосы. Ей искренне жаль было девушку, и очень хотелось ей помочь, но она понимала, что лезть с ненужными советами не стоит. Пока не спросят.
— Уже поздно… Я обращалась за помощью… Мне сказали, поздно… — Ксения всхлипывала, уткнувшись Катерине носом в плечо, залив слезами ее форменную одежду. Точка невозврата была пройдена. Вместе с эмоциями в девушку возвращалась жизнь. Катя правильно вмешалась.
В этот тихий рассветный час Сикорской было так невыносимо тяжело наедине с тяжелыми мыслями, что она была в шаге от самого легкого и самого неправильного, необратимого поступка. Прыгнуть из окна — пара секунд — и больше не столкнешься с земными проблемами. Малодушно и в корне неверно.
Но сейчас Ксения плакала, чувствовала, жила. Ненавидела и отчаивалась, жалела себя и возмущалась, но страх перед смертью вернулся.
Катерина отвела девушку в ванную. Проследила, чтобы та после купания вернулась в свою спальню, укуталась в ворох одеял и уснула.
Служанка не лезла с расспросами к хозяйке. Да та ей ничего и не рассказала толком. Ксения мысленно провела разговор сама с собой, Катя просто была рядом при этом, молчаливо поддерживая и заботясь о состоянии девушки. Этого хватило, чтобы в момент, когда хрупкое душевное равновесии Сикорской пошатнулось, девушка была на грани самоубийства, она выбрала жизнь.
***
Катерина получила свой первый отпуск. Всего два дня, но как же летела она на встречу с дочерью! Лиза была оставлена на попечение Катиной тети Наташи, бездетной и одинокой, и весьма обрадованной возможностью пообщаться с двоюродной внучкой. Катерина еле оторвала себя от родного чада по истечению положенного ей срока.
— Ты уверена, что поступаешь правильно? — говорила теть Наташа, которая была совладелицей фирмы «Погода в доме», предоставляющей клининговые услуги, и именно с ее подачи Катя получила возможность устроиться на работу к Сикорским с липовыми рекомендациями и документами.
— У меня нет выхода, — твердо ответила Катя, пальцами причесывая непослушные макаронины на голове, в которые превратились ее волосы с естественной укладкой. Выходные — можно отдохнуть от гулек и дать свободу кудряшкам. — Я могу сдаться. Опустить руки и ждать, что когда-нибудь Володя объявится. Что его найдут. Надеяться, что с ним все в порядке, что он жив, здоров и в безопасности.
Брюнетка мрачно тряхнула головой.
— Если ты узнаешь, что стряслось, ты можешь сама в опасности оказаться…
— Мы обсуждали это миллион раз, теть Наташ, — резко оборвала ее Катя. — Эти Сикорские странный народ. Прислуга обсуждает их, но только я завожу разговор на некоторые темы, как, к примеру, кто убирает в западном крыле, мороз. Мне не дают внятного ответа, и не могу понять, намеренно ли это происходит. Надя… Их сотрудница пропавшая. Многие охотно вспоминают о ней, но как она уволилась или куда делась никто сказать не может или не хочет.
— Тебе мерещится вселенский заговор, — укорила Наталия.
— Ладно, мне пора, — Катя обхватила Лизу, прибежавшую из соседней комнаты, крепко-крепко стиснула в объятиях, зарылась носом в ее пахнущие клубничным шампунем кудрявые волосы.
— Мамочка, может, тебе не надо на работу? Останься, пожалуйста, — Лиза смотрела на маму Володиными глазами, красивыми, обрамленными густыми ресницами. Скрепя сердце Катя отрицательно кивнула головой.
— Лизонька, маме нужно денежку зарабатывать… Я приеду, как только смогу. Слушайся бабушку Наташу. Я тебя люблю, — она нехотя выпустила дочь из объятий и с тяжелым сердцем поспешила к Сикорским. Времени чтобы добраться до темноты оставалось всего ничего, а домовым уставом настоятельно приказывалось являться засветло.
Но сегодня явно был не Катин день. У межгородской маршрутки лопнуло колесо, запаски не оказалось, и кусок дороги ей пришлось преодолевать пешком. Как на зло, компании идти на ночь глядя вдоль трассы, охваченной лесом, не было. Катя оказалась единственной отчаянной. Остальные попутчики могли себе позволить явиться в пункт назначения и через три, и через четыре часа, дождаться пока подвезут запчасти, а женщине нужно было спешить.
