Габи стояла в замешательстве.
— Да, — сказала она немного погодя. — То есть нет. Сироп кончился. Я прошла за ним до улицы Шиво. И там не было…
— Не лги! — крикнула мама.
— Она не лжет, — возразила Шарика, и папа почувствовал, что девочка вся дрожит. — Я ее попросила, это правда, она для меня пошла…
— Вот видишь! — Габи окончательно пришла в себя. — Она все хныкала, подай ей сиропу! Хорошо еще, что я весь город не обегала. И чего так мало сиропу выпускают?!
Мама с недоверием смерила Габи взглядом.
— Непохоже, что ты на самом деле ходила за малиновым сиропом…
— Ей-богу! Вот и Шарика подтвердит.
— Хорошо, — закончила спор мама. — Но если я еще раз узнаю, что ты оставила сестричку одну… Тогда ты у меня получишь!
Мама ушла с рукавичкой в ванную. Папа посадил Шарику на кресло, вышел вслед за мамой, чтобы принести из ванной комнаты свой полосатый халат. С халатом в руках он вернулся.
— Папа! — Голос Шарики звучал так умоляюще, что папа тотчас положил халат и подошел к креслу. — Папа, я так хочу пить, принеси мне стакан чистой воды!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Со взрослыми лучше не связываться — в этом Габи давно убедилась. Взрослые любят таких, как Шари. Сидит себе, улыбается, да еще щекой о щеку трется.
Откровенно говоря, раньше у Габи было гораздо меньше недоразумений со взрослыми. Все началось, когда Шари увезли в больницу. С тех пор мама или мчалась туда, или сидела у телефона, дожидаясь звонка. А когда наконец раздавался звонок, она долго не решалась снять трубку.
И бледный папа все время расхаживал по комнатам. Далее днем забегал домой, то и дело закуривал сигарету, потом откладывал ее в сторону, не докурив, и вынимал из пачки новую. Если Габи что-нибудь говорила ему, он, казалось, слышал и даже отвечал ей, но Габи знала, что мысли его заняты совсем другим.
И с мамой невозможно было разговаривать. Как-то Габи подошла к ней с тетрадью по письму, хотела показать, за что получила пятерку. Тетя Ирма сказала, что она приготовила домашнее задание лучше всех. Мама оттолкнула тетрадь и раздраженно буркнула:
— Оставь меня в покое, Габика!
Да, неприятности со взрослыми начались тогда, когда все стали отвечать ей: "Оставь меня в покое, Габика!" Даже тетушка Марго. Она не знала волшебных сказок, каких было множество у мамы, или забавных историй, которые Габи слышала от папы, о столе и стуле, о лампе, книжной полке и даже о пепельнице. Тетушка Марго рассказывала о том, что произошло с ней на улице, в магазине; Габи усаживалась на табуретку и слушала тетушку Марго, которая мыла посуду или чистила картошку. Дойдя в рассказе до самого интересного места, тетушка Марго опускала руки, поворачивалась к Габи и так продолжала свою историю.
Габи и теперь выходила к ней на кухню, но все было напрасно. Тетушка Марго молча перебирала фасоль, а однажды, усевшись рядом с ней, Габи заметила, как на фасолины падают крупные слезы.
— Почему вы плачете? — спросила Габи и положила ладонь на толстую руку тетушки Марго.
— Шарика, — всхлипнула тетушка Марго и вынула из кармана носовой платок.
— А-а, поправится, — мотнула головой Габи и уселась, поджав ноги, на табуретку, приготовясь слушать новые истории тетушки Марго. Однако та продолжала всхлипывать, а немного погодя сказала:
— Оставь меня сейчас в покое, Габика!
Но обиднее всего было Габи отношение тети Вильмы. Тетя Вильма, папина родная тетка, прежде хотя и садилась возле мамы, когда та вязала пуловер; хотя и рассказывала бесконечные истории о всяких незнакомых людях, которые будто бы тоже их родственники; хотя и спрашивала каждые полчаса у папы: "Как у тебя с глазами, Фери?", на что папа неизменно отвечал: "Спасибо, тетя Вильма, все уже в порядке, конъюнктивит совсем прошел"; хотя она и осыпала звонкими поцелуями макушку Шарики, которая тогда еще носилась взад и вперед по квартире, тетя Вильма, собственно говоря, приходила в гости к ней, Габи. И всегда ей приносила самые лучшие гостинцы. И всегда ее сажала на колени. И ей читала сказки Андерсена. Шарика тоже усаживалась рядом с ними на ковер, но и тогда тетя Вильма читала сказки только ей, Габи.
Порой тетя Вильма звонила им по телефону, приглашала в гости. Габи знала, что последует за звонком. Мама переоденет ее или скажет, что надеть, потому что за ней придет тетя Вильма. Габи повисала у тети на шее, а та спрашивала:
— Куда мы дойдем, заинька? В зоопарк, кататься на пароходике или ко мне?
— К тебе! — ликовала счастливая Габи.
Потому что у тети Вильмы было очень интересно. Габи обожала квартиру тети Вильмы. Она жила в большом доме, в одной-единственной комнате, но такой огромной, что в ней поместилась бы их трехкомнатная квартира со всей обстановкой. В комнате стояла старая громоздкая мебель, блестящие, полированные, темные шкафы с многочисленными дверцами и ящиками. И тетя Вильма разрешала Габи забираться с ногами на стулья, чтобы дотянуться до ящиков и дверец. Она ничего не говорила даже тогда, когда Габи высыпала на пол содержимое многочисленных ящиков. Но самым интересным в комнате был сундук, крышку которого Габи одна даже поднять не могла, и ей всегда помогала тетя Вильма. Сундук стоял под окном, в нем лежали такие платья, туфли и шляпы, которые тетя Вильма давно не носила. Зачем она их хранила? Неизвестно! Но как бы то ни было, тетя Вильма хорошо делала, что не выбрасывала их, потому что Габи могла часами возиться со старой одеждой. Она надевала на себя платья, которые были ей до полу, обматывалась поясами и шарфами, пыталась справиться с пряжками и застежками, примеряла шляпы с широкими полями, которые можно было выгибать и выворачивать по своему усмотрению, и, с трудом сохраняя равновесие, расхаживала по большой комнате в туфлях на высоченных каблуках.
Самое большое удовольствие она получала от туфель. Возможно, в этих туфлях она была ростом с маму. Точно этого, конечно, нельзя сказать, ведь мамы с ними не было.
Когда Габи напяливала все на себя и сжимала под мышкой маленькую черную бархатную сумочку, тетя Вильма говорила:
— Барышня, вы так элегантны, что я не могу не пригласить вас в кондитерскую на чашку какао со сливками.
И они вместе отправлялись в кухню, где тетя ставила перед Габи на красивый поднос чашку с какао и большую вазочку со взбитыми сливками и Габи могла положить себе в чашку столько сливок, сколько хотела. Если она даже пять раз подряд накладывала себе сливки и они белым облачком чуть не вылезали из краев чашки, тетя Вильма только говорила:
— Ешь, заинька, сколько захочется.
Побывали они в зоопарке, катались на пароходе, но Габи это быстро наскучило, и она предложила тете сойти и отправиться домой, однако тетя Вильма ответила, чтобы Габи спокойно дожидалась, пока они вернутся в то место, откуда отплыли.
Тетя Вильма знала, что любимое развлечение Габи — покопаться в сундуке у нее дома, однако каждый раз спрашивала:
— Куда мы пойдем, заинька?
Было так хорошо, что ее спрашивают, — ведь можно выбирать! И Габи выбирала:
— К тебе!
Но однажды тетя Вильма пришла не за ней, а отправилась в больницу к Шарике. И когда звонил телефон — Габи обычно вертелась рядом — и она слышала слегка искаженный аппаратом знакомый приятный голос тети Вильмы, девочка напрасно ждала, что мама скажет: "Поди оденься получше". Теперь тетя Вильма интересовалась только Шарикой.
И все же самые большие неприятности произошли на уроке тети Ирмы, обучающей пятиклассников. Однажды ока вызвала Габи к доске и велела прочитать стихотворение "Осенний ветер шелестит". Лучше Габи в классе читала стихи только Магди Широ; Магди делала глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, а потом шпарила без остановки. И Габи тоже читала стихи без запинки. Тетя Ирма всегда хвалила ее и, обращаясь к классу, говорила: "Вот так нужно декламировать — отчетливо произнося слова, правильно расставляя ударения, потому что в стихах форма не менее важна, чем содержание". Габи и на этот раз приготовилась читать, как обычно: слегка откинула назад голову, расправила плечи и произнесла вкрадчивым тоном, как это делала, когда собиралась блеснуть своей декламацией:
— "Осенний ветер шелестит", стихотворение Шандора Петефи.
Однако тетя Ирма, неожиданно подняв руку, остановила Габи.
— Ковач, — обратилась она к сидящему на последней парте мальчику, — тебя, очевидно, стихи не очень интересуют. Встань и расскажи нам, что ты знаешь об осени.
Ковач поднялся и тупо уставился прямо перед собой, как всегда, когда его вызывали отвечать. Он, конечно, ни слова не мог сказать об осени. Ковач вообще ничего не мог сказать. Тетя Ирма терпеливо выспрашивала у него о том, что происходит осенью с деревьями и кустами, желтеют ли, опадают ли листья. Но расспрашивать Ковача бесполезно. Все равно что к классной доске обращаться.
