— А знаете, как он отблагодарил меня? — спросил Кеччо. — Я одолжил ему так много денег, что он не решается просить еще. Теперь же за мной оказался небольшой должок по налогам, так он прислал за ним сборщика. А когда я сказал, что сейчас заплатить не могу, он вызвал меня к себе и сам потребовал денег.
— И что ты сделал? — спросил Маттео.
— Я напомнил ему о деньгах, которые он мне задолжал, и он сообщил мне, что частные долги не имеют ничего общего с долгом перед государством, заявив, что я должен заплатить, а иначе все будет, как того требует закон.
— Он, должно быть, рехнулся, — удивился Маттео.
— Он рехнулся, рехнулся от гордости и не понимает, что живет не по средствам.
— Говорю вам, это больше терпеть нельзя! — воскликнул Лодовико.
— И меня предупреждают, что он грозится заткнуть мне рот, — добавил Кеччо. — На днях он беседовал с Джузеппе Элбисиной и сказал ему: «Надо бы Кеччо поостеречься. Он может зайти слишком далеко и узнать, что рука правителя не такая мягкая, как рука друга».
— Я тоже слышал его слова, звучащие, как угрозы, — вставил Алессандро.
— Мы все слышали, — кивнул Лодовико. — Если Джироламо выходит из себя, он не думает, что говорит, и тогда становится ясно, какие планы вынашивают он и его молчаливая жена.
— Теперь, мессир, вы понимаете, в каком мы положении, — обратился ко мне Кеччо. — Под нами бушует огонь, а земля так тонка, что мы вот-вот провалимся в самое пекло. Вы должны пообещать более не искать повода для ссоры с вашим соотечественником, этим Эрколе Пьячентини. Он один из фаворитов Джироламо, и тот не позволит его тронуть. Если вы убьете Пьячентини, граф воспользуется этой возможностью, чтобы арестовать нас всех, и нас будет ждать судьба флорентийских Падзи[13]. Вы обещаете?
— Я обещаю отложить месть до более благоприятного времени.
— А теперь, господа, мы должны разойтись, — подвел Кеччо итог нашей встречи.
Когда мы прощались, Алессандро повернулся к Маттео.
— Завтра ты должен привести своего друга к моей сестре. Она будет рада видеть вас обоих.
Мы ответили, что безмерно счастливы такому предложению, и Алессандро и Лодовико Пансекки оставили нас.
Маттео задумчиво посмотрел на Кеччо:
— Кузен, все это выглядит как заговор.
Кеччо даже вздрогнул.
— А что делать, если люди недовольны Джироламо.
— А ты? — настаивал Маттео. — Как я представляю себе, тебя не очень-то волнует, дерут с людей налоги или нет. Ты же знал, что рано или поздно налоги вновь будут брать сполна.
— Разве он не оскорбил меня, прислав ко мне сборщика за долгом?
— И это все? — Маттео пристально смотрел на кузена.
Кеччо опустил глаза, но потом вновь встретился взглядом с Маттео.
— Нет, — наконец ответил он. — Восемью годами раньше я был Джироламо ровней, а теперь я его слуга. Мы дружили, он любил меня как брата, а потом появилась его жена, дочь Франческо Сфорцы, приблуда, и постепенно он отдалился от меня. Стал холоден и сдержан, начал показывать, что он здесь хозяин, и теперь я не больше чем гражданин среди граждан, но никак не ровня правителю.
Кеччо какое-то время молчал, но на лице читалось неистовство его эмоций.
— Все это касается тебя в той же степени, что и меня, Маттео. Ты — д’Орси, а д’Орси не рождены слугами. Когда я думаю, что этот человек, внебрачный ребенок папы, относится ко мне так, словно выше меня по происхождению, у меня перехватывает дыхание. Я хочу кататься по полу и рвать на себе волосы. Ты знаешь, что д’Орси знатны и богаты уже три столетия? Медичи бледнеют перед ними, потому что они были горожанами, а мы — всегда дворянами. Мы изгнали Орделаффи, потому что они хотели поставить над нами незаконнорожденного ребенка, и мы должны смириться с этим Риарио? Клянусь, я этого не вынесу.
— Хорошо сказано! — кивнул Маттео.
— Джироламо уйдет, как ушли Орделаффи. Бог свидетель, я в этом клянусь!
Я взглянул на Маттео и увидел, что страстность Кеччо зажгла и его: лицо раскраснелось, глаза сверкали, голос стал хриплым.
— Но не повторяй свою же ошибку, Кеччо, — предупредил он. — Больше никаких правителей со стороны. В Форли должны править д’Орси.
Какое-то мгновение Кеччо и Маттео смотрели друг другу в глаза. Потом по телу первого пробежала дрожь, словно к нему вернулось благоразумие, он повернулся к нам спиной и вышел за дверь.
Маттео в задумчивости покружил по комнате и, повернувшись ко мне, сказал:
— Пошли.
Мы направились в нашу гостиницу.
Глава 4
На следующий день мы пошли к донне Джулии.
— Кто она? — спросил я у идущего рядом Маттео.
— Вдова!
— Что еще? — спросил я.
— Позорище Форли!
— Очень интересно, но с чего у нее такая репутация?
— Откуда мне знать? — смеясь, ответил он. — С чего у женщины возникает такая репутация? Она свела Джованни даль Эсти в могилу; ее завистницы говорили, что она отравила его, но это, конечно, сплетня, пущенная скорее всего Клаудией Пьячентини.
— И давно она вдова?
— Пять или шесть лет.
— Как она прожила эти годы?
Маттео пожал плечами:
— Как обычно живут вдовы! Лично я не понимаю, почему женщина в таком положении должна оставаться добродетельной. В конце концов молодость уходит, и ее лучше использовать в полной мере, когда она еще при тебе.
— Разве у нее нет родственников?
— Есть, конечно, отец и два брата. Но они ничего не слышат, или им на все наплевать. А кроме того, возможно, это всего лишь слухи.
— Ты говоришь так, будто все подтверждено фактами.
— Э, нет. Наверняка я знаю только одно: она далеко не глупая женщина. И раз уж репутация безнадежно испорчена, почему не вести себя так, будто все это правда?
— Что-то ты разволновался, — со смехом сказал я.
— Есть такое. — Маттео пожал плечами. — Я осаждал эту твердыню добродетели. Она отбивала все мои штурмы, взрывала прорытые мной тоннели, короче, так решительно оборонялась, что я обессилел и снял осаду. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить шесть месяцев на комплименты и лесть без уверенности, что в итоге тебя все-таки ждет награда.
— Очень уж практично ты смотришь на жизнь.
— Для меня, ты знаешь, одна женщина не отличается от другой. В конце все сводится к одному. И после того как тебя несколько лет носит по свету, поневоле приходишь к выводу, что нет разницы, брюнетки они или блондинки, толстые или тощие…
— Ты говорил все это донне Джулии? — спросил я.
— Более или менее.
— И как она отреагировала?
— Какое-то время сердилась. Пожалела о том, что не сдалась раньше, но время уже ушло. Это стало ей уроком!
Мы подошли к дому, и нас тут же провели к хозяйке. Донна Джулия очень вежливо поприветствовала нас, одарила меня взглядом и продолжила разговор со своими друзьями. Не составляло труда заметить, что все мужчины из окружения вдовы пребывали в той или иной степени влюбленности в нее, потому что следили глазами за каждым движением и боролись за улыбки, на которые донна Джулия не скупилась, одаривая то одного, то другого.
Маттео превзошел остальных в лести. Я полагал, что он смеялся над ней, но она выслушивала все с серьезным видом, и, похоже, ей нравилось.
— Ты не рад, что вернулся в Форли? — спросила она.
— Мы счастливы от того, что ходим по земле, на которую ступала твоя нога!
— За время своего отсутствия ты стал таким учтивым.
— А каким мог быть результат, если каждый день я думал об очаровательной Джулии?
— Боюсь, в Неаполе тебя занимали другие мысли. Говорят, женщины там ослепительно красивы.
— В Неаполе? Дорогая моя, за все время отсутствия в Форли я не видел лица, которое могло бы сравниться с твоим.
Глаза Джулии засверкали от удовольствия. Я отвернулся, находя весь этот разговор глупым. Подумал, что смогу обойтись без лицезрения красоты мадонны Джулии, и решил больше не приходить сюда. Заговорил с одной из женщин, находившихся в зале, и время потекло незаметно… В какой-то момент Джулия прошла мимо меня в сопровождении одного из своих кавалеров и украдкой бросила взгляд в мою сторону, но я сделал вид, что ничего не заметил. Вскоре она вновь прошла рядом со мной, задержалась, будто хотела что-то сказать, но все же промолчала. Я подумал, что ее задело мое безразличие к ней, и, улыбнувшись, принялся с удвоенной силой очаровывать даму, с которой беседовал.
— Мессир Филиппо? — вскоре позвала меня Джулия. — Я буду вам очень признательна, если вы уделите мне минутку для разговора.
Я с улыбкой направился к ней.
— Мне не терпится услышать о вашей ссоре с Эрколе Пьячентини. Я уже слышала дюжину версий.
— Я удивлен, что наглое поведение невоспитанного мужлана вызывает такой интерес.
— Мы же должны о чем-то говорить. В этом смысли Форли не отличается от любого другого города. Я только знаю, что он вас оскорбил, а потом вам не позволили должным образом отомстить ему.