И тут новый душераздирающий вопль донесся из парка. Казалось, что он прозвучал совсем рядом – под самыми окнами виллы Геката.
– Это уж точно не белые павлины, – сказала мадам де Жюн.
– Дикие кошки. – Князь Салина встал из-за стола и подошел к темному окну. – А дождик-то перестал.
В окно заглянула луна – вид у нее в разрыве косматых туч был нездоровый, блекло-зеленый. Заглянула и снова скрылась.
Хотя в столовой не ощущалось ни малейших сквозняков, пламя свечей в двух канделябрах, стоявших на столе, дернулось, заплясало, фитили затрещали. И эти две свечи в двух разных канделябрах одновременно погасли.
– Когда дождь, у меня всегда мигрень, – пожаловалась мадам де Жюн.
– А у меня подагра, – горько констатировал князь Салина. – Будь она неладна. Ногу грызет, словно старый вурдалак кость на кладбище.
Йохан взглянул на жену Либби. Она сидела молча, не поднимая глаз. И была прекрасна в своем глубоком трауре, черный атлас и кружево оттеняли благородную бледность ее щек и нежность кожи. Тонкие пальцы теребили салфетку.
Йохан вспомнил, как они вдвоем убивали Готлиба, как душили его в потной мокрой постели и как жена его Либби этими своими тонкими прекрасными пальцами с почти мужской силой удерживала его судорожно дергавшиеся ноги.
Он ощутил тошноту, дурноту. Свет померк перед глазами. Казалось, что потухли все свечи в столовой. Но нет, они горели. Кроме двух.
Я ее возненавижу, – подумал Йохан, – А она меня. Ничто уже не будет так, как прежде…
Либби отложила салфетку и поднялась.
– Я отлучусь на минуту, мне надо проверить малыша, – сказала она, стараясь улыбаться гостям. – Угощайтесь, дорогие мои, сейчас подадут еще вина.
Шелест кринолина… черный атлас…
Этот звук уже не напоминал шипение ядовитой змеи, как тогда в коридоре, когда они спешно покидали место убийства. Плотный шелк просто шуршал.
Где-то в недрах дома послышался какой-то негромкий стук. Словно от сквозняка хлопнула дверь или окно.
– Замок теперь будет поглощать все ваше время, – сказала мадам де Жюн, обращаясь к Йохану. – Судя по описаниям, это великолепное поместье.
Йохан рассеянно кивнул. Он глядел на пламя свечей. Оно казалось таким желтым, болезненно-желтым, похожим на горячий гной.
– Там ведь у вас виноградники? – спросил князь Салина, оживляясь. – И сколько бочек вина вы производите?
Йохан начал подробно рассказывать и сам не заметил, как увлекся. Замок Ландскрон, сама мысль о том, что он теперь его полновластный хозяин, могла победить любую хандру, любую тревогу!
Разговор зажурчал, превратившись в обычную вежливую беседу за ужином.
Либби Кхевенхюллер из столовой направилась прямо в детскую. В этот раз она никого не обманывала. Она действительно хотела проверить маленького Франца и его няню. Перед ужином Либби уже навещала малыша. Франц только что поел, кормилица хвалила его за то, что он ничего не срыгнул.
Подхватив атласные юбки, Либби плыла по коридору. Взгляд ее привлекла дверь бельевой, распахнутая настежь.
Она удивилась и заглянула туда. Бельевую освещал лишь сальный огарок свечи. По полу разбросаны пеленки, словно их уронили чьи-то неловкие руки. А на стуле, свесив голову на грудь, сидела няня Франца Эрика – молодая крестьянская девушка, привезенная семьей Кхевенхюллер из замка Ландскрон.
Либби остолбенела. Поза и вид молодой няньки, распластавшейся на стуле и не отреагировавшей на появление хозяйки, в первый момент привели ее в замешательство, а затем вызвали острую тревогу. Сначала она решила, что нянька пьяна. Протянула руку, потрясла девушку за плечо. Голова няньки откинулась назад. Либби испугалась еще больше, решив, что девушка умерла. Но тут она заметила, что нянька дышит. Эрика спала. И продолжала спать этим странным сном, похожим на морок, несмотря на все усилия хозяйки ее разбудить. Либби трясла ее что есть сил, но глаза няни были закрыты. Она мерно дышала, но не просыпалась.
Либби испуганно оглядела бельевую: пеленки разбросаны. Няня пришла сюда за чистыми пеленками для Франца… И что? Рухнула на стул, вот так, в одночасье, мертвецки заснув? А Франц? Малыш один в детской? Няня всегда спала там, она не оставляла малыша одного, и вот теперь…
Что происходит?
Либби выбежала из бельевой и ринулась по коридору в детскую. Она открыла дверь и сразу поняла – что-то не так.
Холодно в детской.
Окно настежь, и ночной ветер колышет легкие занавески.
В детской – кромешная тьма. Обычно по ночам тут всегда горит ночник, потому что маленький Франц боится темноты. Но сейчас ночник погашен.
Кроватка Франца…
Либби сделала шаг через порог и…
Этот звук.
Шорох в темноте. Царапанье и какое-то хлюпанье, чавканье.
Либби прижала руку к груди. Эта тьма в комнате – как чернила. Здесь гораздо темнее, чем за окном в парке.
Снова этот звук. Хруст. Словно что-то с силой оторвали.
Либби повернулась и побежала в бельевую за свечой. Она не могла объяснить себе тот факт, что испугалась этой тьмы в детской и сразу не подбежала к кроватке, где спал ее долгожданный первенец.
Свеча… надо взять свечу и посветить.
Надо увидеть, что там.
Схватив свечу и оставив так и не проснувшуюся няньку в бельевой, она бегом вернулась к двери детской и высоко подняла свечу над головой, освещая темное пространство комнаты.
Но огарок давал слишком мало света. Она увидела темные углы, ковер на полу и…
Стеганое атласное одеяльце Франца валялось на ковре. По нему расползлись алые пятна. Тут же на ковре валялись маленькие кружевные подушки – они были все пропитаны алым.
– Франц, детка!
Либби медленно, потому что ноги в одночасье стали ватными и отказывались ее нести, прошла по ковру к подушкам.
Они были пропитаны свежей кровью. На ковре – лужа крови и что-то там белеет.
У Либби потемнело в глазах.
Снова этот звук. Хруст. Хлюпанье.
Угол, где стояла кроватка ребенка, по-прежнему был темным.
Либби сделала еще несколько шагов и споткнулась обо что-то.
Как во сне она наклонилась и подняла это с пола.
Это была оторванная, отгрызенная по колено детская ножка. Ножка младенца.
Либби издала душераздирающий визг и выбросила руку со свечой перед собой, словно защищаясь.
Пятно света упало на темный угол с кроваткой.
Оттуда, из тьмы, с пола поднималось нечто.
Оно не походило ни на человека, ни на какое другое существо, известное Либби.
Приземистое, заросшее шерстью, тощее, но полное мощной первобытной силы.
Как угли сверкнули глаза.
Пасть ощерилась.
В скрюченных руках… нет, это были лапы – цепкие, с кривыми когтями – было зажато тельце ребенка.
На глазах Либби тварь поднесла младенца к морде и вцепилась в него зубами.
Либби визжала от ужаса. Она не осознавала происходящее. Она не знала, кто и что эта тварь, обликом похожая не на человека, нет, и не на зверя, а на дикую, небывалую в природе помесь, на жуткого демона с окровавленной пастью.
Крик Либби разнесся по всему дому. Он потряс виллу Геката до основания.
Тварь грозно зарычала. Выдрала из тельца ребенка кусок плоти, а затем швырнула останки в Либби.
Либби ощутила удар в живот. Тельце ее первенца упало к ногам. Его кровь обагрила ее кринолин.
Тварь в два прыжка на четвереньках пересекла детскую и вспрыгнула на подоконник. Она обернулась, сверкнула глазами. Черты ее странным образом изменились, словно из-под звероподобной маски выглянуло другое лицо – знакомое, но не менее жуткое, мертвое. Это длилось лишь мгновение.
А затем чудовище пропало в черном прямоугольнике окна.
По всему парку в страхе орали белые павлины, разлетаясь по кустам, словно комья снега.
В доме слышались голоса слуг, гостей.
Йохан Кхевенхюллер кричал: «Либби, что случилось?»
Первыми в спальню прибежали дворецкий и горничная Франческа, за ними перепуганные Эмиль Ожье, князь Салина, Йохан и мадам де Жюн.
Они увидели Либби в центре комнаты, среди разбросанных подушек, пропитанных кровью. У ее ног лежало растерзанное тельце Франца.
Либби не могла вымолвить ни слова, она лишь визжала и визжала на тонкой высокой ноте ииииииииииииииииииии!!!
И протягивала к ним руки – в левой был зажат огарок свечи. А в правой – оторванная по коленку ножка младенца.
Кровь из разрыва тяжелыми каплями падала на пол.
Глава 4
Эмоции художника
10 ноября 1893 года. Вена
Тридцать лет спустя после событий на вилле Геката
– Это просто легенда. Темная суеверная небылица.
– Однако эта темная суеверная небылица сводит его с ума.
Разговаривали двое молодых людей в просторной комнате с большими окнами, заставленной подрамниками с холстами, столами, на которых громоздились картон, банки с красками, кисти, растворители, банки с олифой и скипидаром, запачканная краской ветошь.
