Я закурил гаванскую сигару, стоимости которой хватило бы на то, чтобы одна индийская семья завтракала, обедала и ужинала в течение десяти дней.
Мне стало легче.
Я потрепал Батьку по загривку:
— Прорвемся.
Он вильнул хвостом:
— Они не пройдут!
Он дал мне лапу.
Жаль, рядом не было стены, на которой я мог бы нацарапать пару гуманистических лозунгов.
«Человек себя покажет!»
Когда можно уцепиться за надежду, мне нет равных. «Я — чемпион. Человек победит, потому что он сильнее!»
Короче, я мошенничал как мог. Но главное — я выиграл. Я снова взял Батьку на поводок и открыл дверцу машины. Он прыгнул на сиденье. Конец маленькой психологической драмы.
Я остановился у Шваба и позвонил в питомник. Никто не подошел. Я отыскал номер Джека в справочнике. И признался ему во всем.
— Почему, собственно, вы все это мне рассказываете?
— Подержите собаку, пока я не уеду из Штатов. Я заберу ее с собой.
— Идите к черту. Отвезите ее в питомник без негров. Есть отличный питомник в Санта-Монике. Просто роскошный. Даже мэр Йорти не сделал бы лучше[9].
— Тогда дайте мне телефон Киза.
— Что вы от него хотите?
— Хочу с ним поговорить.
— Знаете, он черный мусульманин. В лучшем случае вы поможете ему достать билет в Мекку. You’ll only help him to get his ticket for Mecca. Если не ошибаюсь, мусульмане имеют на это право, если приносят пророку Мухаммеду пять скальпов со светлыми волосами или пять пар розовых ушей.
— Если он вернется к вам, вы заберете собаку?
— It’s a deal. Договорились. Представляете, у меня две сотни змей, переполненных отличным ядом, и никого, кто мог бы его извлечь. Киз — специалист по ядам. В общем, здесь у меня нет его телефона. Позвоните мне завтра в контору.
На ночь я запер Батьку в гараже, оставив ему королевское угощение.
Джин я не сказал ни слова. Она не знала, что Батька вернулся.
В гостиной проходило очередное собрание активистов.
Джин Сиберг с четырнадцати лет принадлежит ко всевозможным обществам борьбы за равноправие. Из-за этого между нами возникают довольно серьезные разногласия. Мои метания в поисках равенства и братства проходили между семнадцатью и тридцатью годами, а так как у нас двадцать четыре года разницы, я категорически отказываюсь заново переживать эту медленную агонию. Я знаю слишком много случаев, когда подобные попытки заканчивались неудачей, и не хочу добавлять к ним свою.
Когда я вошел в гостиную, все умолкли. И правильно сделали. Так случается нередко. Достаточно взглянуть на меня, чтобы слегка поумерить пыл. Ибо я знаю, что в «хорошем лагере» мерзавцев и рвачей не меньше, чем в «плохом».
Обстоятельства того собрания, о котором я говорю, как будто нарочно сложились так, чтобы подтвердить мою правоту.
Через несколько недель один из присутствовавших на нем мерзавцев, облачившийся в черную кожу, если можно так сказать, по случаю, попытался немного пошантажировать, под благородным предлогом gaming whitey, игры в «заводного белого».
— Мисс Сиберг, у нас есть компрометирующее вас письмо, в котором вы соглашаетесь передать братский революционный привет африканским студентам Парижа… Там даже есть имя одного из лидеров «Черных пантер»… Если мы это опубликуем, ваша актерская карьера в Америке…
Джин ответила:
— Публикуйте.
Через несколько минут она уже плакала. Мисс Сиберг еще в том возрасте, когда можно в чем-то разочароваться.
Я подождал, когда она заплатит свою контрибуцию, то есть когда гостиная опустеет, и отправился спать.
На другой день я получил телефон Киза и позвонил ему. Детский голос сообщил, что папы нет дома.
— Вы не скажете, где я могу его найти?
Девочка с волнением спросила:
— Вы из-за животного?
— Да, это очень важно.
На другом конце провода перешептывались.
— Папа в «Блинном домике», в Фэйрфаксе.
Я добыл адрес «Блинного домика» и отыскал Киза, который сидел перед горой блинов с кленовым сиропом. На голове у него была одна из тех мусульманских шапочек, которые кажутся вырезанными из карпетов. Он очень приветливо поздоровался со мной и острием ножа указал на свободный стул. У него были необычайно белые и острые маленькие зубы. Я открыл было рот, чтобы приступить к своей защитительной речи, но Киз перебил меня:
— Знаю, знаю, просто в тот день я немного не выдержал. I’m sorry about that. Мне очень жаль… Это мои уши меня подвели.
— Ах, уши, — повторил я с понимающим видом, хотя не понял ровно ничего.
— У меня чувствительные уши. Я больше не мог выносить его воя. Я вздул его, ну, ну примерно как разбивают радио, от которого слишком много шуму…
Он задумался, не переставая жевать. Я помню, что снова поймал на его лице выражение, которое не могу назвать иначе как scheming, оно появляется у людей, исподволь разрабатывающих какой-то план.
— Отвезите его в питомник. Я сам им займусь. На это уйдет немало времени. Но я уверен: у меня получится. — Он разрезал на четыре части сочащийся янтарем блин. — У меня всегда получается.
— Вы хотите, чтобы я предупредил Джека?
— Не стоит. Я закончу с этим и вернусь к работе. Привезите собаку к полудню. — Ел он с аппетитом. — Прекрасный зверь. Жаль было бы его потерять. — Он улыбнулся мне своими острыми зубками. — Вы знаете, что после Уоттса белые платят за хорошую сторожевую собаку до шестисот долларов?
Я ничего не ответил, встал и ушел. Этот мерзавец явно принимал меня за белого.
Глава III
Я отвез Батьку в питомник и объявил Кэрратерсу о скором возвращении его драгоценного помощника. Змеи снова будут отдавать свой яд на пользу человечеству. Джек как раз пил утренний кофе, прислонившись к решетке обезьянника. Какое-то существо с короткой черной шерстью, чуть крупнее уистити, пыталось у него из-за спины окунуть в кофе палец. Время от времени Джек протягивал обезьянке ломтик хлеба с маслом, от которого они по очереди откусывали.
— У меня тут полная непруха с кенгуру, — сообщил он. — Сегодня утром мать семейства устроила взбучку папаше — какие-то домашние неурядицы. Не могу понять, что происходит в этой семейке. Я не один раз пытался разобраться в психологии кенгуру, но у меня ничего не вышло. Говорят, что австралийцы похожи на американцев, но о кенгуру такого не скажешь. Ну что с ней такое, с этой заразой? У моего парня нет другой самки, так в чем же дело? Меня это злит, потому что сегодня днем они должны показывать бокс в пользу корейских сирот. А старик сейчас не в состоянии драться. Он жутко запуган. Понимаете, кенгуру — они все немножко с приветом. Несколько лет назад я держал одного, так он грохался в обморок каждый раз, как я впускал к нему течную самку. Он начинал быстро-быстро хватать ртом воздух, как кролик, а потом терял сознание. Впечатлительный. Самку это так оскорбляло, что она с разбега прыгала на нему всей своей тяжестью. Психология, приятель, доставляет одни неприятности. Кофе хотите? Нет? Так что, Киз возвращается и сам займется нашей собачкой?
— Да, Киз славный парень.
Ной отпил глоток кофе. Вид у него был задумчивый.
Мгновение он смотрел на меня своими бледными глазами, потом отвел взгляд.
Обезьяна протянула руку и вырвала у него бутерброд.
— Змеи его тоже очень любят, — сказал Джек. — Киз — настоящий чародей. — Он выплеснул остатки кофе на траву. — Никогда не видел такого злобного типа. — В его голосе послышалось уважение. — Приятно посмотреть, как… Ладно, пора идти поднимать моральный дух моему кенгуру. — Он искоса посмотрел на меня. — Зачем вы все это делаете?
— Что?
— С собакой.
— Я хочу спасти ее, вот и все.
— Как же… You bet. Что вы, собственно, пытаетесь доказать?
— Да, в общем, ничего.
— Да ладно, приятель. Знаю я вас, интеллектуалов. Вы пошли на принцип? Хотите доказать, что это излечимо?
— Да, это излечимо.
— Конечно, конечно. Но все придется начинать сначала. Вам понадобится лет сто. Хотя, если у вас будет Киз…
— Что, если будет Киз?
— Вы в хороших руках. Он спец по ядам. Be seeing you. Счастливо.
Он ушел. Обезьянка, повиснув на прутьях решетки, тянула ко мне руку и пронзительно кричала.
Глава IV
Я вернулся в Арден. Селия, наша испанская знакомая, сказала, что какой-то человек уже дважды приходил поговорить со мной и придет снова после полудня.
Шесть часов вечера. Я сидел в патио, перед бассейном.
Джин отправилась собирать пожертвования для школы Монтессори, которой она помогала вот уже год. Одна из целей этого учреждения — воспитать негритянских детей «без ненависти». Это написано черным по белому в проспекте. Воспитание без ненависти. Если именно в этом состоит их отличие от других школ, то у этой фразы глубокий подтекст.
