— Какой инцидент? — заинтересовалась я.
— После премьеры в фойе театра был устроен банкет, для своих, — выразительно играя глазами, пояснил Любимцев. — Все шло нормально, но надо же было такому случиться! Вдруг Лиза выплеснула бокал вина в лицо Виноградовой. А та, в свою очередь, обзывая ее… — Любимцев замялся. — Ну, вы понимаете, на все буквы алфавита. — Он кокетливо закатил глазки.
— Шлюхой, что ли, обозвала? — решила я прервать его витиеватое жеманство.
У Любимцева разлилась по щекам краска. «Надо же, какой застенчивой, боже мой!» — подумала я.
— Ну, вы сами понимаете, что говорят в подобной ситуации! Конфетку в рот не кладут… Но главное — Виноградова, вцепившись в волосы Лисицыной, обещала отомстить, кого-то там нанять, чтобы ее убили, со свету сжили, ну… и все такое прочее… Вы же понимаете, что это нонсенс!
Любимцев с каждой фразой распалялся все больше и больше: чувствовалось, что он входит в роль, вживаясь в образ духа театра, коим, собственно, являет собой в каждом театре его администратор.
Он еще много говорил о том, что представители театральной богемы, увы, в нынешние времена не умеют себя вести даже на элементарном бытовом уровне, и пожаловался на то, что многие актеры и актрисы вовсю ругаются матом. А по поводу женщин доверительным шепотом сообщил, что в былые времена в театральных училищах и институтах на уроке режиссуры и мастерства девочек учили, как правильно курить на сцене. Сейчас же все абитуриентки знают это лучше своих преподавателей.
— Курящая женщина — как это ужасно! — закончил свой пассаж Любимцев.
Я лицемерно согласилась с Николаем Львовичем и не стала доставать из сумочки сигареты. После высказанной с таким пафосом тирады по поводу утраченной морали прошлого века меня как-то сразу потянуло на свежий воздух — посидеть на лавочке, выкурить парочку сигарет, обдумывая детали дела. Однако Николай Львович, вошедший в раж, и не думал останавливаться.
Далее минут пятнадцать он разглагольствовал о вреде курения, приводил даже медицинские статистические данные, почерпнутые из различных источников, заметил, что в какой-то хрестоматии для актеров недвусмысленно говорится о том, что никотин портит кожу лица и голосовые связки. И, следовательно, вызывает негативную реакцию организма в целом — и в верхней, и в нижней его части. При последних словах Любимцев покраснел и опустил глаза.
— Приступим к нижней части, — язвительно заметила я, улучив момент и вклинившись в его страстный монолог.
— То есть? — В глазах Любимцева появилось некое подобие испуга.
— Я знакома с нравами богемы, поэтому считаю правомерным задать этот вопрос — были ли у Лизы любовники?
Лицо Любимцева вспыхнуло, как пионерский костер.
— Лю-бов-ники? — задумчиво протянул он. — Ну, какая же актриса без любовников — это безнравственно! Женщину должны хотеть, и не только муж. Ну, не мне вам объяснять…
Администратор снова опустил глаза. Я почувствовала, что очень скоро могу не сдержаться и нахамлю этому коротконогому ханже. Но работа есть работа, и мне оставалось только мысленно вздыхать и продолжать выслушивать лекцию, которую можно было смело назвать «Пережитки девятнадцатого века».
— Был у нас тут один… Граф Кулимин, его все так называли. Этот роман берет свои истоки в те достопамятные времена, когда Лизонька и Лорочка учились в театральном училище. Кулимин был старше на курс…
Сами понимаете, одаренная личность, несколько экспансивен, экстравагантен и, я бы даже заметил, — для мужчины красив.
На лице Любимцева отразилось подобие зависти.
В принципе, все было понятно — маленький человек, всегда вынужденный самоутверждаться, чтобы выжить, в мире сцены он лишь добрый дух театра, несколько старомодный, уютный и маленький в этом огромном плюшевом кресле. Мне даже стало немного жаль Любимцева, который вряд ли хотел на самом деле, чтобы его жалели. Скорее он хотел произвести впечатление человека объективного. Это проглядывало даже в оценке неприятных ему личностей.
— Ну, конечно, женщины любят таких, как он, — высоких, сильных и удачливых. Но если эта грубая глыба умеет еще и стишки рифмовать, они из него будут лепить Ромео или рыцаря времен Генриха Четвертого!
— И что же, Лизе удалась работа скульптора?
— Простите, не понял?
— Ну, вылепила она рыцаря для себя? Из того, что, так сказать, было?
— Я бы высказался несколько иначе. Скорее, это он слепил из них обеих послушных себе гризеток.
— Из обеих — это из кого? Из Лисицыной и Виноградовой одновременно?
— Можно сказать и так. Хотя, если честно, у него таких Лисицыных и Виноградовых была целая галерея. Вот тогда-то, еще до прихода на профессиональную сцену, и началась взаимная неприязнь между Лизой и Лорой.
— Простите, а где сейчас граф Кулимин? В каком поместье нынче обитает? — окончательно перейдя в общении с Любимцевым на ироничный тон, спросила я.
— Его сиятельство ныне возглавляет Театр русской комедии, это находится на остановке «Техстекло», в здании Дворца пионеров.
Любимцев произнес последние слова с явной гордостью за то, что он сам работает в театре, который находится в центре города, а не у черта на куличках в задымленном заводскими трубами Ленинском районе. К тому же драматический театр, в котором работал Любимцев, являлся академическим, а не неким сомнительным новшеством в театральном мире Тарасова.
Надо сказать, общение с господином Любимцевым не прошло даром для меня. Среди словесных нагромождений и стереотипов избитых фраз, которыми нередко грешит творческая интеллигенция, я уяснила для себя несомненную связь Виноградовой, Лисицыной и Кулимина в этом любовном треугольнике. Ко всему прочему исчезновение Лизы в Баку при всем том, что ее соперница Виноградова работала теперь в том же городе, не могло не настораживать.
Существенным замечанием со стороны Любимцева было то, что обе эти женщины были несдержанны, следовательно, поведение как одной, так и другой могло быть неадекватным. К тому же Виноградова на том банкете, когда произошел инцидент из-за роли, поклялась отомстить Лисицыной.
Николай Львович, на которого я, по-видимому, произвела благоприятное впечатление, почти влюбленными глазками посмотрел на меня. Вероятно, я была в его вкусе. Увы, этого нельзя было сказать обо мне. Я представляю, в какой шок он бы пришел, если бы увидел меня с сигаретой. Женщина в его представлении скорее всего должна была носить роброны и чепцы, а в руках держать вязальные спицы.
— Да-да, совсем забыл… — быстро зашептал Любимцев. — С Кулиминым — все понятно, дело прошлое. В конце концов, он человек нашего круга. Насчет ее мужа — Бена — это и так понятно, мы все знали, он просто прилагательное к имени существительному.
Но… Всему есть предел… Важно соблюдать чувство меры.
— О чем это вы?
— Представляете, через год после того, как Лиза ушла из театра, она внезапно появилась у нас на фуршете: бенефис у одной из актрис. Собрались все наши, приехал сам губернатор… Ну, и Лиза, надо сказать, отчудила. Даже Вера Михайловна, вахтерша, и та была в шоке!
— Что же такого она могла сделать? Опять поскандалила?
— Хуже, хуже! Я, конечно, интернационалист… — Любимцев прижал руки к груди. — В конце концов, Махмуд Эсамбаев чеченец, а Муслим Магомаев — азербайджанец. Но она к нам с таким кадром!.. Он и по-русски-то с пятого на десятое разговаривает, на пальцах объясняется. Весь такой черный, бородатый, в красном костюме. Глаза хищные, мне показалось, что он не против изнасиловать всех женщин в театре, даже Веру Михайловну, вы уж простите меня…
Любимцев перекрестился, глядя на косяк двери, — вероятно, изнасилование Веры Михайловны в его представлении было равносильно смертному греху.
— Какое хамство!.. Мы, конечно, Лизе сделали замечание, но боялись, что с ней снова случится истерика. Она, видите ли, любит его… Да я вам покажу его фотографию, вы сами сделаете выводы. Осталась, знаете, после того фуршета. Я любитель собирать старые фотографии.
Любимцев полез в нижний ящик шкафа, а я уже мысленно приготовилась увидеть знакомое лицо Аслана Исмайлова. Хотя, откровенно говоря, наговоры администратора театра в адрес Исмайлова плохо вязались с тем образом, который предстал передо мной сегодня утром.
Администратор аккуратно раскрыл передо мной альбом на нужной странице. На большой групповой фотографии среди деятелей культуры и искусства каким-то чудом сбоку примостился долговязый джигит, в чем-то похожий на Басаева, в смешном красном костюме и не менее смешном пестром галстуке поверх сиреневой рубашки. Даже на фотографии выделялся его массивный перстень на руке с огромным красным камнем. Его темная волосатая рука ласково придерживала талию моей одноклассницы, верной жены и любящей матери Елизаветы Лисицыной, урожденной Степановой.
