— О, Господи. Ты хоть жив? — испугана увиденным, автоматически отстраняюсь назад. В панике втягиваю в себя воздух.
Что делать? Ему нужна помощь, а сама вряд ли смогу справиться. Приходит мысль, что он может быть уже мертв и от этого кровь стынет в жилах. Нужно успокоиться. Паникой здесь не поможешь.
Вырываю из снега его руку, снимаю с себя перчатки, прижимаю пальцы к запястью. Кожа холодная как лед, но нащупываю пульс, бьющийся ритмично. Жив, просто без сознания. Нужно его расшевелить. Хватаю ладонями за щеки, легонько трясу за плечо.
— Давид, очнись, — тревожно шепчу, наклонившись к нему довольно близко. — Давид, нам нужно отсюда выбраться.
Он вообще не реагирует, лежит неподвижно, кожа бледная. Тащу за руку, стараюсь хоть немного сдвинуться с места. Он тяжелый, присыпанный снегом. Если не придет в себя, ничем не смогу помочь.
Может, сделать ему искусственное дыхание? Но как это делается не совсем знаю, но все равно неуверенно наклоняюсь над ним. Собираюсь коснуться его губ, когда из них вырывается легкий стон.
— Давид, ты меня слышишь? — радуюсь и легонько трясу за плечи.
Он недовольно стонет уже громче, с усилием открывает глаза и морщится от боли.
— Где я? — рассеянно спрашивает хлипким голосом. Затуманенным взглядом оглядывается вокруг, потом останавливается на мне. — Что случилось?
— Нас засыпало снегом, — объясняю, разгребаю его плечо и помогаю подняться. Давид садится, касается своей головы, на пальцах остается бурая кровь. Он шипит от боли. — Кажется ты сильно ударился о дерево. Хорошо, что пришел в себя. Я не знала, что с тобой делать.
Уже осознанно он смотрит на меня, потом на верх над головой.
— Лавина сошла с горы, но небольшая иначе нам было бы не до смеху, — уверенно говорит, и раздраженно дополняет. — Я говорил тебе убираться отсюда. Но нет, что-то хотела доказать мне.
Он набирает в горсть снега и аккуратно протирает окровавленное лицо, не трогая раны. С чувством вины, раскапываю ему ноги.
— Все же остались живы и это хорошо, — говорю в оправдание, опустив глаза.
Понимаю, что здесь моя вина. Сама поперлась в запретное место и не слушала советы Давида.
Он громко кричит, когда докапываюсь до его ноге.
— Что такое? — отстраняюсь, не понимая причин такой реакции.
— Нога сильно болит, — скрипит сквозь сжатые зубы, прищурив глаза. — Кажется, она сломана.
Я с ужасом смотрю на парня. Как он теперь пойдет по этим крутым склонам?
Глава 6
— Что нам теперь делать? — снова спрашиваю, переполненная страхом.
Давид сидит спертый до ствола, бледный и уставший от боли. Солнце прячется за серыми облаками, срывается пронзительный ветер. Погода портится мгновенно. Нужно отсюда выбираться, но Давид не может идти, а я не могу его оставить.
— И телефона нет, оставила в коттедже, — бедствую я.
— У меня есть, во внутреннем кармане, — вяло говорит парень и тянется рукой к серой лыжной куртке, расстегивает молнию.
— Чего же ты молчал? — подскакиваю к нему, хватаю с рук телефон и разочарованно вздыхаю. — Он разбит.
Весь экран в мелких трещинах, жму на кнопку, чтобы включить, и это бесполезно.
Я обессиленно сажусь возле Давида, смотрю на его рану. Кровь перестала идти, но лоб хорошо напух. Парень плохо выглядит, весь дрожит. Еще холодный ветер пронизывает нас насквозь, бросаясь мелкими снежинками. Будет снегопад.
Снимаю с себя шарф и аккуратно набрасываю ему на голову, затем перематываю на шее. Хорошо, что моя бабушка любит плести длинные шарфы. Ими можно обмотаться, как мумия. Парень внимательно смотрит на меня и благодарно кивает.
— Может нас уже ищут, — обнадеживающе бормочу. — Все-таки прошло достаточно времени.
— Надежда, тебе нужно оставить меня и идти к лыжной трассе, — дрожащим голосом говорит Давид. — Иди за помощью.
— Я не оставлю тебя самого, — сжимаюсь и кутаюсь в воротник куртки. — Ты замерзнешь, пока придут спасатели. Да и в такую погоду даже не знаю, найду ли дорогу назад.
— Тогда мы замерзнем оба, — делает вывод, дует на руки и прячет их под шарф.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мы выдержим, — решительно говорю и подрываюсь с места. — Я тебе это обещаю.
Когда-то на каникулах в бабушкином селе, я с местными детьми строила из снега избушку. Вырывали в сугробе нору, стелили мешки, сидели там и радовались своим умениям.
Сегодня нужно вспомнить детство.
Найти строительный материал не так уж и трудно, а вот отломить хорошую ветвь от дерева и притащить к нашему месту, заняло большую часть времени и усилий. Я выбираю пышные густые елки, ветви которых стелются прямо по земле. Ломаю там, где могу справиться и тащу по снегу к Давиду. Ветер усиливается, снег лепит в глаза и сил остается все меньше и меньше. Но я не могу останавливаться. Если парень останется на открытом небе в такую погоду, его просто заметет с головой.
Когда считаю, что ветвей достаточно, обхожу ствол старого дерева, на которое опирается Давид. Со стороны склона начинаю разгребать снег. Освобождаю дерево из белого плена, руками нагребаю весь лишний снег по бокам. Углубляюсь все глубже, стараюсь приминать выстроенные стены ладонями, но они все равно часто осыпаются, и приходится разгребать снова. Снег сухой, кучи держаться не хочет, и этим усложняет мне работу.
Когда добираюсь до мерзлой земли, от изнеможения не чувствую рук. Я вырыла довольно глубокую нору, получилось три стены, по сторонам снежные сугробы, посредине ствол дерева. Здесь ветер не дует, снег залетает только с горы.
Теперь очередь ветвей. Заношу их в яму, устилаю низ, немного по бокам. Пышная елка упруго вибрирует под коленями, слегка покалывая тонкими иглами. Это уже не сидеть на холодном снегу.
Вылезаю из имитированной избушки и иду к Давиду. Устало опускаюсь возле него на колени, перевожу дыхание. Парень не двигается, лицо полностью прикрыто моим шарфом, только закрытые глаза виднеются, весь белый, засыпанный снегом. Метель разыгралась нешуточная, и если оставить его здесь, он замерзнет насмерть.
— Давид, — трясу его за плечо и стряхиваю снег. — Ты должен подняться. Я помогу тебе пройти несколько метров.
Он шевелится, хило открывает глаза.
— Меня тошнит и голова крутится, — еле слышно шепчет. — Вряд ли смогу идти.
— Ты должен, — говорю жестче, подозревая у него сотрясение мозга. — Я сделала небольшую защиту от ветра и снега. Иначе можешь не дожить, пока нас не найдут. Вставай.
Я поднимаюсь на ноги, хватаю его за руку и тяну. Не собираюсь с ним нянчиться, иначе совсем раскиснет и не будет меня слушать. Он едва поднимается, я ему помогаю, обнимаю за плечи, закидываю его руку на себя, служу подпоркой. Его сильно качает, несколько раз сильный ветер чуть не бросает нас обоих. Сломанная нога искривлена в неправильном углу и я стараюсь не смотреть на неприятное зрелище. Давид стонет от боли после каждого резкого движения, но молчит.
Несколько метров ходьбы вниз по склону, у нас занимает достаточно приличный отрезок времени. Не представляю, как он мог бы подняться на холм, с которого скатились. Единственный выход, устроить его в нору, которую вырыла и укрыть от вьюги.
— Я оставлю тебя здесь и пойду за помощью, — говорю, помогая парню залезть внутрь. Его слабый вид сильно волнует меня.
Он садится на мягкую подстилку из веток, опирается на ствол дерева. Тяжелое дыхание вырывается из его губ, блестящие глаза не отводят от меня взора.
— При таком снегопаде нельзя что-то разглядеть, — болезненно произносит. — Оставайся со мной.
Он прав. Густая белая стена накрыла всю местность. Даже ближайшие деревья я не в состоянии разглядеть.
— Хорошо, — соглашаюсь. — Но как только погода улучшится, я уйду.
Беру длинные ветви, которые я оставила на последок, и тесно складываю их над головой Давида. Спираю на вылепленные снежные стены, образуя хоть какую-то крышу.
Вдруг приходит в голову одна мысль.
— Мне придется забрать шарф от тебя, — говорю Давиду, заглянув в хижину. — Он красный, хорошо выделяется на белом фоне. Возможно, спасатели будут рядом, тогда могут заметить его.
