Архиерей ответил рассеянно:
– Того, который под руку попадется.
Этот ответ произвел в толпе большое движение.
Архиерей между тем потребовал журнал академический того года, в котором обучался поэзии, и вызвал архимандрита Карпинского.
Затем, разогнув журнал, нашел архиерей в нем отметку, сделанную рукой учителя Карпинского.
Отметка эта не одобряла ученика Флиоринского и удерживала его в том же классе еще на один срок. Седобородый архимандрит стоял перед епископом красный.
Архиерей с запальчивостью бурсака произнес:
– Ложная ваша отметка весь академический журнал пакостит. Я ее не истреблю, пускай пакость эта свидетельствует о вашей слабости. Отметка эта тем вызвана, отче, что я двадцать пять лет тому назад, проходя мимо вас, не поклонился. Но, помня священное писание – не воздавать ни злом, ни досаждением за досаждение, удовольствуюсь только выговором и отпускаю от себя без всякого надрания.
Памятливость Кирилла Флиоринского действительно была изумительна.
Архиерейское служение совершалось им с обычным благолепием. В служении помогали ему многочисленные священники.
Пышность архиерейского облачения, свет двойных и тройных подсвечников, дикириями и трикириями называемых, увеличивали блеск богослужения.
Особые опахала изображали над головою епископа дуновение святого духа.
Тяжелые парчовые ризы окружали его сиянием, но яростный нрав не оставлял сердца разочарованного парижанина.
И он в алтаре одному трикирием бороду подожжет, иному клок волос вырвет, иному кулаком даст в зубы, иного пхнет ногою в брюхо.
Все это он делал при чрезвычайно, на всю церковь, бранном крике.
Особенно он бушевал в ту пору, когда его облачали в священные одежды.
Можно сказать, что он тогда был похож на храброго воина, отбивающегося от окруживших его неприятелей.
Киевские священники, ему не подчиненные, избегали служения с Кириллом, боясь за личную свою сохранность.
И трудно было узнать в этом бушующем в алтаре яростном человеке того грустящего парижанина, который вспоминал о городе мира ночью в Броварах.
Ставленческая контора
Доверенность, Гавриилу оказанная, приносила плоды.
Ческой волос и кошельками на букли в цвет одежды привлек он к себе сердце бурного епископа.
В Севске учредил епископ контору, назвал ее «Ставленческой конторой», велел в ней присутствовать ризничему и письмоводителем быть Добрынину.
Такса в конторе была такая.
За производство дела, за выучку катехизису, за бумагу, за письмо и прочее – семь рублей.
С дьякона пять рублей, а с посвящаемых в стихарь три рубля пятьдесят копеек, с тем чтобы через несколько месяцев собранную сумму делить на всех певчих.
Такса была написана собственноручно епископом и прибита в конторе на стене для исполнения собственноручно Гавриилом.
Это дело казалось епископу безгрешным, так как оно малой ценой освобождало просителей от тяжелых взяток. Но при всей безгрешности такса эта противоречила манифесту 1746 года, по которому было приказано во время объезда епархии архиереем на подводы и ни на что от духовенства денег не требовать. А за поставление с священника брать два рубля, а с дьякона один рубль.
Всех кандидатов на священство и дьяконство обучал катехизису иеромонах Иринарх, который был человек с латынью.
Иринарх и брал с посвящаемых по архиерейской таксе.
Добрынину же поручено было свидетельствовать всех стихарных в чтении, писании, знании церковного устава и катехизиса и свидетельство это подписывать.
При свидетельствовании каждый должен был положить в кружку три рубля пятьдесят копеек, а в руку – сколько хотел.
И в руку всякий клал для скорости.
Поэтому Добрынин имел порядочное белье и платье.
Это родило во всем архиерейском штате, а особенно в консисторском секретаре, жестокое негодование и зависть.
В этом году благоугодно было преосвященному приняться самому за обучение Добрынина, своего келейника и еще двух певчих латинскому языку и арифметике.
Добрынин понимал, что архиерейское учение будет не легкое, поэтому сыскал для арифметики в городе купца, который прежде был у винного откупщика бухгалтером, но за пьянство лишен сего достоинства.
Учителя этого Добрынин держал на своем вине и так узнал, как счислять, слагать, вычислять, умножать и разделять.
Поэтому Добрынин всегда являлся к архиерею с исправным ответом на заданные уроки, а соученики его вместо ответа протягивали к архиучителю руки для битья по ним деревянной лопаткой, называемой «паля».
Когда дошли в учении до извлечения корня квадратного и кубического, то архиерей перешел к наглядному методу обучения и велел сделать деревянный куб порядочных размеров.
Эту геометрическую фигуру часто бросал архиерей в лоб непонятливого ученика, причем приказано было, чтобы все разом бросались за этой геометрической фигурой под стул, под канапе, под столики, если она туда закатится, и подавали ее архиучителю.
Поэтому извлечение корня кубического в архиерейских покоях было похоже на игру в мячик.
Еще не был извлечен окончательно кубический корень, как пал на землю снег. И архиерей поехал в город Рыльск, в Белополье и в прочие селения для осмотра благочиния.
Нужно было ехать в лучшие монастыри, попокоиться, попировать и получить подарки.
В Рыльске епископ говорил поучение к народу, наполненное гонением на староверов, и тут же, при народе, приказал одного из староверов, обер-офицера в отставке, Сисоя Воропанова, обстричь и бороду ему ножницами обрезать.
Волос воропановский, говорят, по отъезде архиерея опять отрос.
Купцы же, выслушав с христианским терпением речь архиерейскую, угостили его жирным обедом, пивом, медом, добрыми наливками и остались по-прежнему при старой вере у своих промыслов.
Гавриил же речи архиепископа записывал и пожинал плату от ставленников, потому что в разъезде епископ делал и производство.
Лошади везде ставились бесплатные, харчи не стоили ничего, и все поющие и предстоящие имели великие и богатые милости.
Именины
Января восемнадцатого был день именин его преосвященства.
От доходов своих сделал себе Гавриил Добрынин новую пару платья. Нарядясь в нее, пошел он поздравить поутру его превосходительство. Архиерей, увидя Гавриила в европейском платье, спросил:
– Давно ли ты сделал обновку?
– Ко дню тезоименитства вашего преосвященства, – ответил Добрынин.
Дав всем благословение и отпустивши всех, сел Флиоринский на канапе и сказал Гавриилу следующее:
– Послушай, Добрынин, ты знаешь, что у меня сегодня много прошено гостей к обеду; знаешь, сколь я люблю порядок, и знаешь, сколь я нетерпелив там, где я вижу непорядок; посуди же и познай: могу ли я быть нынешний день спокоен? Ты знаешь, что у меня келейный Васильев, от которого должен зависеть весь порядок, любит хлебнуть через край; человека не имам! Иному бы моему брату, русскому архиерею, было сие нечувствительно, но я француз! Я имел случай быть в Париже недолго, но не буду и не желаю иметь случая выбить из себя порядка и чистоты парижской. При таких моих обстоятельствах нужна мне твоя служба, которую прими ты на нынешний день вместо моего келейного. Я надеюсь, что ты и в сем случае не меньше мне угодишь, сколько я был тобою доныне доволен.
Добрынин отвечал, что, прося снисхождения к своей неопытности, он в то же время предложение архипастырское принимает и постарается не сделать проступков против правил парижских.
Архиерей, после сего взяв Добрынина за руку, привел в свой кабинет, поручил ему шкаф с серебром и комод с бельем.
Добрынин принял на себя полномочия диктаторские и потребовал из консистории двух канцеляристов, стряпчего, двух подканцеляристов и двух копиистов.
Стряпчему приказано было быть на кухне и каждое кушанье записывать, чтобы блюдо не заблудилось и не попало вместо архиерейского стола к какому-нибудь старцу в келью, чем раньше и самому Добрынину пользоваться приходилось.
Буфет Добрынин принял на себя. Остальная рать была приставлена к перемене тарелок.
За столом кушали персон до пятидесяти.
Нужно было поддерживать честь дома архиерея; поэтому, отозвавши в буфет воеводского лакея, спросил Добрынин:
– Что хорошие господа пьют, когда встанут из-за стола?
Лакей ответствовал:
– После обеда хорошие господа пьют кофей, но к кофею нужно набрать гостиный десерт. Но где сыскать в архиерейском доме кофе?
Служители, собранные для открытия кофе, показали, что кофе есть. Но где оно хранится, знает один келейник Васильев.
Немедленно келейник Васильев был сыскан и приведен. Но оказалось, что он, встретя в буфете рюмки, поставленные на подносе, обратился к ним, как магнитная игла к северу, и затем бросился на них, как Дон-Кихот Ламанчский бросился на кукол, представляющих рыцарскую драму.
Многие рюмки были разбиты, остальные валялись на полу, опустошенные и опрокинутые.
