Было ей лет двадцать пять, и жила она при архиерейской сестре.
Дело было невыгодное.
Добрынин подумал, что и он сам архиерею вроде как бы свой и архиерей хочет спустить с рук сразу двоих свойственников.
Днем Кирилл был гневен. За обедом бросил в Добрынина яблоко с такой силой, что кресла откатились на аршин назад.
Вечером архиерей сидел в спальне на постели и стриг маленькую собачку, ласково говоря с ней по-французски.
Добрынин вошел, и сделал монастырский артикул в ноги, и произнес:
– Нижайше прошу ваше преосвященство уволить меня от теперешней должности к прежней.
Архиерей бросил ножницы на одеяло, вздернул нос. Недостриженная собачка, тявкая, соскочила на пол.
– Маловер, – произнес архиерей, – почто усомнился еси?
Потом, помолчав еще несколько секунд, архиерей вскочил из-под одеяла, неодетый, и побежал в кладовую.
Добрынин молчал в недоумении.
Из темной кладовой вдруг вылетел рыжий лисий мех, потом другой, третий – и так всего до восемнадцати.
За лисами вышел сам архиерей.
– Вот возьми, – сказал он, – сделай себе шубу. Сукна на покрышку можешь сам купить.
И, помолчав, прибавил:
– Деньги имеешь.
Итак, соорудилась эта шуба, которая была как бы мирным трактатом, а о сватовстве замолкла на некоторое время всякая речь.
Заговоры и собеседования, доносы и прочее монастырское
Часто бывали у архиерея в покоях консисторский член Иринарх Рудановский и учитель латинского языка Садорский. Вместе с Добрыниным представляли они собою одну компанию.
Садорский называл Рудановского отцом, а Добрынина братом и другом.
Таким образом, получилось, как бы святое семейство.
Садорский был человек опытный и небрежно-льстивый.
Нужно сказать, что, по обычаю, епископ не имеет права подавать прошения о переводе в другое епископство.
Перевести может святейший синод, так сказать, по собственной воле.
Поэтому епископы хлопочут путями окольными.
Все люди севские ждали, когда же наконец уедет епископ Флиоринский.
И вот показал Добрынин Рудановскому письмо, выкраденное у преосвященного.
Письмо было ответное от синодского обер-секретаря Остолопова. Очевидно, епископ просил о переводе, потому что Остолопов подписал следующее:
«Я хотя истинный вашему преосвященству друг, но мое дело по синоду сейчас такое, что услужить вам в рассуждении перемещения не вправе, да и впредь уверять не осмеливаюсь».
Прочтя сие выкраденное письмо, Рудановский послал в синод прошение о переводе его на житье в какой-нибудь малороссийский монастырь.
У Рудановского был брат в синоде, и перевод последовал.
Теперь остался Садорский с Добрыниным.
Добрынин думал, что они будут играть дуэт, но Садорский решил сыграть соло.
Однажды пришел из рощи архиерей мрачный.
Соглядатаи донесли Добрынину, что Садорский имел с епископом свидание наедине.
Архиерей сел в кресло, потер руками бороду, лоб и спросил с досадой и смятением:
– Какие у вас с Иринархом происходили обо мне разговоры?
– Обыкновенные, – отвечал Добрынин.
– А письмо, – возгласил архиерей, – какое письмо ты показывал Иринарху?
Нападение было сделано не врасплох.
Добрынин был воспитан в монастыре и привык держать тайную дружбу даже с крысой, если она имела вход к какому-нибудь схимнику и могла о нем что-либо донести. Поэтому он отвечал с твердостью и сладостью:
– Письмо я показать не усомнился потому, что в нем не было никакого секрета, и мы читали его с сожалением, что другие недостойные архиереи перемещаются, а ваше преосвященство, столь образованием прославленное, не вознаграждается достаточно.
– Нет, неблагодарный, – сказал архиерей, – не тебе меня обманывать. Признавайся во всем, это смягчит твою участь.
Нужно было признаваться, по крайней мере за Садорского, – таково монастырское правило, – а кроме того, нужно было, так сказать, перейти в наступление.
Добрынин произнес:
– Я все, что могу припомнить, донесу чистосердечно. Прошу только терпения меня выслушать.
– Вон все! – крикнул лихой владыка.
– Когда в разговорах наших, – продолжал Добрынин, – доходило до вашего преосвященства, то я и Садорский оба согласны были в том, что вы обидно поступаете с людьми, к вам приверженными. Ругаете вы повсеместно и рукам волю даете даже и при всех людях, отчего натурально подчиненный теряет к вам преданность. Потому мы сердечно желали, чтобы ваше преосвященство получило большей степени епархию, для того чтобы сердце ваше, так сказать, смягчилось, а нам остаться покойными.
– Ба! – крикнул архиерей. – А кто научил тебя этакому красноречию? А терпение где? – еще сильнее гаркнул он.
Тогда, по монастырскому обыкновению, бросился Добрынин архиерею в ноги и произнес:
– Что я всю истину сказал, подтвердит и Садорский.
– А он почему знает? – лукаво спросил архиерей, закрасневшись.
– А он, – отвечал Добрынин, – письмо ваше меня достать подучил и сведения о вас под рукою собирал, он же и смутил душу вашего преосвященства в отношении меня.
– Нет, – отвечал архиерей, – он человек благородный, и тебя истреблю прежде него.
Преосвященный, под видом посещения киевского митрополита, посетил Иринарха Рудановского, которого Добрынин успел обо всем известить.
Иринарх с Добрыниным в речах не разбился. И архиерей утвердился в мысли, что главный враг его Садорский.
Поскучнел Киев во время этого посещения.
Смотрел Добрынин знаменитую лавру, зашел и в бурсу.
Есть многие сельские и иногородние отцы, которые желают видеть сыновей своих учеными, но по бедности не в силах их содержать.
Помощью вкладов щедрых обывателей и помощью монастырей при каждой семинарии устроены просторные избы с печью или с двумя. Эти избы снабжаются от монастыря отоплением и больше ничем.
Избы эти мазаночные, то есть состоят из плетня, обмазанного изнутри и снаружи желтой глиной, и небеленые.
Крыша на них соломенная. Окна круглые.
Здесь живет бурса подаянием и грабежом.
Добрынин, осмотревши это учреждение, решил, что даже жизнь служки у архиерея легче.
Но и эту жизнь бурсаков считали вредной в плане государственном.
Бурса украинская отличалась от бурсы великорусской.
Великорусская бурса состояла из сыновей священников и была, так сказать, лишена всякого значения политического. Бурса же украинская, киевская, состояла из людей разного происхождения. Здесь обучалось и сплачивалось украинское шляхетство, и отсюда люди выходили не только в монастыри.
Поэтому было обращено на бурсу киевскую внимание. И новый киевский митрополит Гавриил Кременецкий занимался русификацией.
Была через два года разрушена деревянная вольная бурса и построена каменная одноэтажная.
Но в нее принимали уже только сыновей священников.
Говорил митрополит, что необходимо порвать связь духовенства с малороссийским гражданством и заключить его в рамки духовного сословия.
Был Гавриил гостеприимен, потому что существовала старая украинская тенденция, Гавриилом не оспариваемая, чтобы и на именины митрополита и на рождество божье подносили Гавриилу шелк, и сахар, и белый хлеб, и лимоны, и сахарные головы.
И только в новый год можно было прийти к Гавриилу без приноса.
Так на это-то место и метил епископ севский, но место это было занято плотно.
Удалось только Флиоринскому пообедать за столом Гавриила Кременецкого.
Тот держался за обедом просто и хвастался своим простецким происхождением.
Был Гавриил Кременецкий сыном войта местечка Носовки, киевского полка. Это должно было, по мнению правительства, смягчить горечь украинцев.
Ел он за столом вяленую рыбу тарань и приговаривал:
– Мать меня с малолетства этою рыбою выкормила.
А потом в разговоре же отодвинул от себя епископ киевский тарелку с оборванными рыбными хвостами и головами и сказал:
– Жил я долго в Питере и привык к тамошним обрядам и обыкновениям. А теперь не знаю; мне ли следовать малороссийским обыкновениям или малороссияне должны приноравливаться к моим питерским ухваткам?
Весь сидящий за столом свято-киево-митрополичий штат, приподнявшись благочестиво и благоговейно, ответствовал в один голос, что весь Киев должен себе за образец взять его святейшество.
После молчания непродолжительного пришлось приподняться и нашему принцу-архиерею.
Видя, что действие уже сыграно и что здесь работают политически и вяленая рыба и питерские ухватки, произнес Кирилл Флиоринский:
– Ваше преосвященство заслужили то у отечества, чтобы себя никоим образом не переделывать.
На этом действие и закончилось.
Невеселым вернулся Кирилл в маленький Севск.
Здесь опять приступлено было к дознанию. Выяснилось, что сам Садорский держал над епископом шпионаж через певчих, которые дежурили у архиерея.
Певчие же обучались у Садорского латинскому языку и, так сказать, находились у него в палочной зависимости.
