– Значит, вы хотите заменить мои творения бездарной мазней Володьки Момро! Пожалуйста! Но вас засмеет не только весь Зимнегорск, но и ваши же друзья-ученые.
– Помню, над моей диссертацией тоже смеялись некоторые недоброжелатели! Но директором НИИ все-таки стал я, а не тот, кто смеялся. Они сейчас ловят каждое мое слово и наперебой стараются исполнить любой каприз. Должен заметить, что некоторые эскизы вашего коллеги Момро мне понравились. В них есть и глубина проникновения в суть проблемы, и ширина понимания. Кроме того, он запросил впятеро меньше вас, значит, главное для него искусство, а не деньги. «Корыстной душе не подняться до высот познания из бездны низменных животных инстинктов», – говорил академик Ячек. И он был прав.
– Я творил, не покладая рук, лишая себя и сна, и отдыха! Я засыпал прямо на своих творениях, подобно перелетным птицам, спящим в воздухе и во сне машущим крыльями! – Филь-Баранов смахнул подступившую слезу, открыл кейс и достал бутылку водки. – С вами невозможно разговаривать. Чтобы прийти в себя, мне необходим глоток этого зелья, которое все ругают, но всё же пьют, – он налил полный стакан водки и, от волнения забыв, кто рядом с ним, по привычке протянул собутыльнику.
Крыло тоже по привычке взял, в три глотка осушил стакан и закашлялся. Анатолий Ильич протянул ему корку черного хлеба – занюхать. Борис Сергеевич понюхал корку, потом съел и открыл было рот, чтобы продолжить спор, но, осознав, что взял хлеб из рук своего недруга, вздохнул и присел на нагретый солнцем камень. Филь-Баранов раздраженно выдернул из руки Крыло стакан, снова наполнил до краев, выпил, прочувствованно выдохнул и закрыл глаза.
– Напрасно вы со мной так грубо разговариваете, – наконец сказал он. – Душа художника ранима, как душа ребенка.
– Мы, люди науки, имеем не менее ранимые души, но жизнь приучила нас стойко переносить обиды, ибо зачастую нас способны оценить не современники, но лишь потомки. Мы творим для будущего, иногда – для очень далекого будущего.
Филь-Баранов молча налил полстакана и протянул доценту.
– Мне больно вовсе не от вашей критики, я к критике привык, ибо непонимание окружает истинного художника. Мне больно от сравнения с таким ничтожеством, как Момро.
Доцент выпил, по-солдатски занюхал водку рукавом и, подняв голову, задумчиво посмотрел на здание бани. При этом крупный нос доцента органично вписался в конфигурацию строения и как бы стал его неотъемлемой частью.
– Да-а-а… Нелегко творческим людям понять друг друга, ибо взгляды их нередко устремлены в противоположные стороны.
– Ой как нелегко, – согласился Филь-Баранов, выпил свои полстакана и с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку. – У каждого свои взгляды, своя система ценностей, свои мерила жизни и творчества. Но когда истинные творцы ссорятся, такие бездари, как Момро, радуются, – Анатолий Ильич поднял голову, рассматривая баню. При этом его тяжелый подбородок органично вписался в конфигурацию архитектурных деталей бани, став их неотъемлемой частью. – Возможно в своей критике вы, уважаемый доцент, и правы. Хорошо, я переделаю интерьер филиала. Я в рубище пойду по Зимнегорску, буду просить подаяния, но все силы вложу в этот интерьер, и он будет не хуже, чем в Виннице, а возможно, и на Мадагаскаре.
– Не надо! – громко сказал доцент, – Это я недооценил ваш талант, ибо большое видится на расстоянии. Эйфеля тоже ругали за его башню, а потом она стала символом не только Парижа, но и всей Франции! Я убежден, что оформленный вами филиал моего НИИ со временем будет олицетворять не только Зимнегорск, но и весь Северо-Запад, – доцент инстинктивно потянулся к бутылке, но, увидев, что та пуста, разочарованно вздохнул.
Перехватив взгляд ученого мужа, Филь-Баранов вдруг засобирался.
– Я сбегаю. Тут недалеко.
– Я вас обидел, мне и бежать за бутылкой. Ибо негоже попрекать художника политыми потом копейками, которые он зарабатывает на кусок черствого хлеба.
И доцент Крыло потрусил к ближайшему магазину. Художник Филь-Баранов с пониманием смотрел вслед.
Наблюдающий эту сцену Егор хотел было подойти к Филь-Баранову, но решил не мешать продолжению доверительной беседы между наукой и искусством.
Глава 5
Открытие филиала ХЛОР НИИ
Выложенные кирпичами слова «Зимнегорския бани. 1835 годъ.» на фасаде здания с тяжелыми, как слоновьи ноги, колоннами сменила лоснящаяся обожженной керамикой надпись: «Санкт-Петербургский ХЛОР НИИ имени академика В. О. Ячека. Зимнегорский филиал». Под ней двустишье Филь-Баранова гласило:
Любой, вошедший в сей дворец,Здесь не прислужник, но творец!
За три часа до официального открытия филиала ХЛОР НИИ в охраняемое здание каким-то образом сумел просочиться художник Владимир Момро, не оставив следов ни на окнах, ни на дверях.
Он привидением бродил по помещениям, освещенным ущербной луной и тусклыми лампочками сигнализации. Запавшие глаза на мертвенно-бледном лице Момро зловеще сверкали, штаны удерживались на тощем теле подтяжками, впивающимися в костлявые плечи. Руки с растопыренными пальцами болтались, как плети.
В холле Момро наткнулся на портреты великих ученых от Аристотеля и Сократа до академика Ячека и доцента Бориса Сергеевича Крыло, тщательно выписанные рукой Анатолия Ильича Филь-Баранова. Сразу бросалось в глаза, что ни у одного из корифеев науки прошлого, ни у современных ученых не было носа значительнее и крупнее, чем у доцента. Нос Бориса Сергеевича убедительнее любых диаграмм и графиков символизировал рост человеческих познаний от древности до нынешних времен.
Коридор бывшей бани, превращенный рекламным дизайнером Филь-Барановым в галерею афоризмов, был исписан высказываниями Б. С. Крыло под заглавием: «Заметки Бориса Сергеевича Крыло, сделанные им по разным поводам и в разное время».
«Молодой ученый! Не торопись с выводами. Семь раз отмерь, один раз отрежь, отмерь отрезанное, покажи его учителю и лишь потом делай выводы». Б. Крыло.
«Не научное звание красит ученого, а ученый – звание. Ученый может обойтись без звания, а звание без ученого мертво». Б. Крыло.
«Не люби себя в науке, а науку в себе!» Б. Крыло.
«Человечество движется вперед ногами ученых! Не хромайте!» Б. Крыло.
«Ложные авторитеты – это колдобины на пути науки, ибо на них спотыкаются и в них же падают. Обходя колдобины, не спотыкайся на ровном месте!» Б. Крыло.
«История впрягла ученых в колесницу прогресса, которая тащит за собой человечество». Б. Крыло.
– Этот доцент Крыло такой же неуч, как и Филь-Баранов, – констатировал Момро.
Тяжело дыша, Момро поднимался по мраморным ступеням на второй этаж. Стены вдоль лестницы были покрыты изображениями, смутно напоминающими наскальные рисунки.
На первом могучий детина в холщовой рубахе, подпоясанный шнурком с кистями, налегал на плуг, который тащила лошадь-тяжеловоз. Под изображением петляла вязь:
Нет, не зря мозолим рукиПлугом изысканий.Прогрызем гранит наукиМы клыками знаний!
– Только не сломай зубы и не попади к стоматологу, – тихо посоветовал Момро.
Далее мускулистый юноша в греческой тунике и с волнистыми волосами, прижатыми алой лентой ко лбу, жадно пил из кубка, какие можно увидеть на полках ветеранов спорта с надписью: «За первое место в лыжной гонке 1975 года на первенство общества «Труд». Юношу вдохновляло двустишие Филь-Баранова:
Старайся, ученый! Без лени и скукиДо дна осуши ты кубок науки!
– Хорошо пошла! – загробным голосом сказал Момро и ядовито улыбнулся.
Чуть выше по лестнице на стене бежал паровоз, окутанный паром. Из окна выглядывало закопченное лицо машиниста, напряженно всматривающегося вдаль из-под мозолистой ладони. Сбоку на паровозе было написано:
С рельс не сойдет науки поезд,Ведь главное не цель, а поиск!
– У Филь-Баранова начались глюки! – констатировал Момро.
Момро не без тайной зависти и злорадства еще полюбовался бы работами своего заклятого врага, но звезды на небе начали таять, сквозь окна в филиал НИИ вползало раннее утро. Где-то прокукарекал петух, и послышались хрипловатые спросонья голоса.
Момро развернулся и стал спускаться. Внизу он едва не столкнулся с человеком, обремененным тяжелым подбородком.
– Конъюнктурщик и халтурщик! – голос Момро звучал слабо, как затихающее лесное эхо.
– Бездарь и неумеха! – ответил Филь-Баранов, его голос был сиплым после вечернего возлияния.
– Алкаш! – отрезал Момро.
– Язвенник! – парировал Филь-Баранов. – Пока толстый иссохнет, худой издохнет.
– Пока алкаш протрезвеет, трезвый поумнеет, – ядовито произнес Момро.
– Пустая голова никогда не поумнеет, а талант не пропьешь.
– Талант не пропьешь, потому что его нет! Ремесленник!
– Маляр!
Момро поднял костлявую ногу, чтобы пнуть Филь-Баранова, но зацепился за собственные штаны, висящие мешком, и упал на костлявый зад, ударившись о мрамор ступеньки, продолжая ехидно улыбаться врагу-антиподу. Анатолий Ильич поднял руку, чтобы наконец врезать по ненавистному лицу, но, увидев входящих в холл людей, поднял вторую руку и захлопал, как бы приветствуя аплодисментами их появление.
