она с утра купила специально для него и теперь изо всех сил старалась не съесть.
Калитка была не заперта, но встретил их не отец, а свежий железистый запах крови, который Милли сразу узнала, хотя не так часто ей приходилось нюхать кровь, разве что на рынке в мясном ряду.
Она ринулась в дом, Мадина попыталась её удержать, но Милли выскользнула из цепких рук, как змейка, и устремилась на этот запах – по коридору, вниз по лестнице, в лабораторию. Тяжёлая дверь с шестью замками была распахнута, и Милли с порога увидела отца. Голова запрокинута, лицо отрешённое, будто он закрыл глаза и повторяет про себя состав лекарства, прежде чем приступить к приготовлению. А вот ниже шеи он весь покрыт потемневшей кровью, кожа на груди свисает лохмотьями, а под ней… Милли не досмотрела, потому что Мадина схватила за руку, повернула к себе, а потом прижала к её лицу резко пахнущий платок и удерживала его до тех пор, пока всё вокруг не перестало существовать.
Милли очнулась в незнакомом доме, в чужой постели, и у неё не было ни секунды блаженного неведения, она сразу вспомнила всё, и тело отца встало перед глазами. Она ещё не знала, но картина разгромленной лаборатории и мертвеца, привязанного к стулу, осталась с ней надолго. Не только перед сном, когда она закрывала глаза, – достаточно было на минуту задуматься, отвлечься от повседневных дел, и перед ней снова возникало спокойное лицо, окровавленная кожа и обнажившаяся плоть, которую она не успела разглядеть тогда и теперь день за днём была вынуждена всматриваться в призрак. Казалось, если она сможет увидеть всё до конца, то наваждение её покинет.
Но в тот первый день своей новой жизни она просто повернула голову и увидела бледную Мадину, лежащую рядом. На секунду показалось, что она не дышит и тоже мертва, и все мертвы, одна Милли обречена быть живой среди трупов. Она зажмурилась и закричала, и кричала до тех пор, пока сильные руки не встряхнули её, как куклу. Ласковый голос, противоречащий жёстким, почти грубым прикосновениям, зашептал «тихо, тихо, тихо», а потом она снова ощутила знакомый горький запах и утонула в беспамятстве.
В следующий раз она открыла глаза и сразу увидела вполне живую Мадину, которая подала ей стакан с водой. Кисловатый привкус насторожил Милли, она испугалась, что опять провалится в сон, но это был всего лишь лимон. Жажда не отступала, она проглотила воду залпом и сразу потянулась за кувшином. Мадина подождала, пока она напьётся, проводила в туалет, затем отвела обратно в ту же маленькую светлую комнату, и там они наконец-то поговорили.
Вернее, говорила Мадина, а Милли только слушала, потому что всякий раз, когда она открывала рот, губы не подчинялись. Не онемела, нет, но при любой попытке заговорить наваливалось полное и окончательное ощущение бессмысленности. Мадина сказала, что отец убит, но на этом дело не кончилось, за их городским домом следят, и потому они будут жить тут, в тайном горном убежище. Отец специально приготовил его на случай беды, про него не знала ни Милли, ни кто-либо из друзей. И оставаться в нём придётся не месяц и не два, а годы, здесь она будет учиться, тренироваться и, да, лаборатория у них есть, так что и работать тоже.
– Я обещала твоему отцу, – мрачно закончила Мадина, – что ты выживешь и вырастешь сильной. Поверь, я не в восторге от перспективы торчать тут с тобой, но Генрих… он был хорошим человеком, так что ради него, не ради тебя.
Милли могла бы ответить, но зачем? Что бы она ни сказала сейчас, разве это вернёт отца? Разве время отмотается назад, как рулон узорчатой ткани, и вернёт её в ту точку, где он был жив и обнимал её тёплыми большими руками, а его кожа не висела кровавыми лохмотьями и под ней… Не думать.
Потянулись долгие вязкие дни, каждый из которых ничего не стоил, потому что ничего не мог изменить. Милли вставала с постели, умывалась, ела, совершала пробежки по окрестным холмам, читала книги и выполняла задания, но только когда Мадина требовала. Если та с утра не входила к ней в комнату, то день не начинался и Милли не вылезала из-под одеяла. Но внешняя апатия не означала, что она пребывала в равнодушии. О нет, Милли испытывала ужас и гнев, и все силы тратила на то, чтобы удержать остатки рассудка в узде, не заорать и не утонуть в красных беспощадных волнах. Потому что сразу, едва удалось начать связно мыслить, она поняла, что отец умер из-за неё. Она бездумно приняла в подарок кристалл и уехала развлекаться, а в это время пришли воры, которые знали, что драгоценность должна быть в доме. Они пытали отца, пока Милли любовалась белым городом, ела нежную форель, безмятежно спала, перебирала всякий хлам в лавочках и покупала жёлтую булку – а они его убивали. Будь кристалл на месте, забрали бы и ушли, но теперь из-за глупой жадной Милли отец мёртв.
Она ненавидела себя и за то, что ничего не предвидела. Она, гордящаяся своим умением просчитывать мир в мелочах, проглядела катастрофу. На кой чёрт все её таланты, если она не осознала смертельной опасности у себя под носом?
А ещё она всё никак не могла вспомнить, что было там, у него на груди, и это сводило с ума, особенно по ночам. Отец появлялся, и взгляд снова и снова устремлялся к его ранам. Казалось, если их разглядеть, то умрёшь от страха и отвращения, но и не смотреть нельзя, это оскорбляло его память. И неведомые голоса шептали ей «посмотри», и она пыталась, но видела только размытое бурое пятно.
Однажды показалось, что она нашла выход. Учебник по физиологии научил её, что человеческая плоть в целом похожа, а значит, под кожей отца было примерно то же, что и под любой человеческой кожей. И когда эта простая идея пришла в голову, Милли, ни минуты не медля, спустилась в лабораторию и открыла шкаф с инструментами.
Мадина не знала, какое чутьё привело её, наверное, услышала шаги на лестнице и удивилась, что они необычайно тверды – ведь девчонка в последнее время двигалась, как тень. А тут топала уверенно и целеустремлённо. Мадина последовала за ней почти сразу же и как раз успела увидеть резкий взмах скальпеля и широкую полосу крови, текущую по бледной ляжке. Милли быстро и бестрепетно резала свою ногу, видимо,
