— Знаешь, а ты прав насчет дурных вибраций, — сказал я. — Я их тоже почувствовал — они исходят от одного неприятного типа, который постоянно тычет людям в больные места. Прямо как те фараоны, которые ловят кайф, допрашивая умников, разряженных вроде тебя.
Сорон перевел на меня свой властный взгляд, и я почувствовал, как все вокруг словно затрепетало. В воздухе повисло напряжение, и я забеспокоился, не вздумает ли Сорон — а значит, и все остальные — наброситься на меня.
— Итак, адвокат, ты считаешь, что мы всего лишь играем в какую-то игру? — спросил он уверенным, сдержанным тоном.
— Тот, кто устанавливает правила, может называть это как ему заблагорассудится.
— Ты сам точно такой же игрок. — Ткнув пальцем в мою сторону, Сорон обвел глазами собравшихся. Многие одобрительно закивали. — Вот ты явился сюда — сильный, умный, уверенный в себе. Но все, что тебе известно на самом деле, — так это правила твоей собственной — и весьма ограниченной — игры.
— Ну, это уже казуистика, — холодно возразил я. — Ты актер, но мне доводилось и раньше видеть похожие представления. К тому же меня всегда утомляли любительские спектакли.
— Каждая твоя сентенция — не более чем игра слов, призванная доказать, что я не знаю того, что знаешь ты. Но тебе доступен лишь твой ограниченный мирок, приятель. И он очень узок. К тому же у тебя нет монополии на знания.
— Монополия — это самая грандиозная игра, изобретенная системой тупоголовых, — хихикнул Крот.
— Точно! — тут же поддакнули остальные. Сорон едва заметно улыбнулся и неожиданно перевел глаза на Кальвин, которая начала говорить.
— Я не знаю, откуда у тебя взялись деньги для меня, — произнесла она высокомерно. — Но тебе лучше поскорее убраться отсюда. Они мне не нужны.
Глаза Сорона стали жесткими, но улыбка по-прежнему не сходила с лица — и это сбивало с толку. Однако за этими глазами я почувствовал холодную расчетливость.
— Я бы хотел поговорить с тобой наедине, — как можно терпеливее произнес я. — Я все тебе объясню. И если у тебя возникнут сомнения насчет того, что делать с деньгами, я могу помочь.
— Ты можешь объяснить мне все прямо здесь, мистер Адвокат, — холодно ответила девушка. — Мы все — одно целое, одно племя, один разум. Поэтому все, что ты собирался сказать мне, должны услышать и они.
Я посмотрел на Сорона. Он больше не улыбался и пристально смотрел на Кальвин. Я подумал — быть может, он пытался внушить ей какую-то мысль и, кажется, не очень-то обрадовался ее ответу.
Но Кальвин, видимо, не замечала его взгляда. Она смотрела на меня надменно и презрительно, как могут смотреть только девятнадцатилетние бунтари.
Мне ничего не оставалось, кроме как попытаться поговорить с ней наедине попозже. А сейчас я мог сообщить лишь общее положение дел, а также выяснить, что она намерена делать.
— Деньги завещал тебе брат твоего деда. Ты никогда не встречалась с ним, да и ему было знакомо лишь твое имя. И тем не менее он распорядился поделить свое состояние между самыми молодыми из его дальних родственников. Как он выразился, чтобы “обеспечить им счастливое будущее”. Твоя часть — это где-то около двадцати тысяч долларов — будет находиться под опекой два года, пока тебе не исполнится двадцать один, однако оговорено, что ты можешь ежемесячно получать проценты в виде некоторой суммы денег. Что ты на это скажешь?
— Я уже сказала. — Она посмотрела на меня без малейшей заинтересованности. — Мне не нужны деньги. Я больше не нуждаюсь в обществе, в котором все основано" на деньгах. Я живу здесь совершенно другим, более возвышенным, и порвала все связи с коррумпированной системой, лишенной каких-либо духовных ценностей. Деньги только испортят то, чего я достигла.
Глаза Кальвин были холодными и отрешенными, но я чувствовал, что смог бы заставить ее передумать — только бы мне удалось вырвать ее из компании шизанутых дружков. Меня больше всего беспокоил Сорон, который, руководствуясь собственными соображениями, мог повлиять на решение Кальвин. А этот парень отлично осознавал, как недешево стоит прокормить душу. Итак, первое, что мне предстояло сделать, — это переубедить ее насчет Сорона.
Пока я стоял, раздумывая, как тяжело заставить человека изменить свое мнение и, черт меня подери, браться за труд профессионального переоценщика ценностей, как внезапно все остальные повернулись и уставились на окружающий лес. Именно оттуда выскочил совершенно ополоумевший бородатый хиппи с длинными патлами и вытаращенными глазами, похожий одновременно на снежного дикаря и тронувшегося умом индусского гуру, который истошно орал:
— Копы! Копы! Копы!..
Глава 3
Это всех привело в смятение. Несколько полуобнаженных дикарей рвануло к палаткам, остальные бросились под прикрытие деревьев.
— Бегущий Олень! Крот! — спокойно, но властно и отрывисто окликнул парней Сорон. — Заберите это барахло. Обе упаковки. И все в реку.
— Вот черт! Да чтобы я своими руками... — простонал Бегущий Олень.
— Надо парень, надо, — пробормотал Крот. — Если мы этого не сделаем, то на нас навесят дело о хранении наркотиков.
Нырнув в палатки, они выбрались оттуда с блоками из-под сигарет и потащили их к реке. На берегу они вытряхнули содержимое коробок в воду. Крот громко заулюлюкал и засмеялся. Бегущий Олень мрачно посмотрел на него.
— Да будет тебе! — толкнул его локтем Крот. — Это своего рода жертвоприношение. Так сказать, символический ритуал. Возвращение того, что просвещает дух, великому коловращению жизни, во имя вечного движения вперед...
— Мать твою так, парень! Да ведь мы только что выбросили “травки” не меньше чем на пятьдесят баксов, — простонал Бегущий Олень. — Перестань юродствовать.
Истерически заходясь от смеха, Крот принялся разрывать сигаретные блоки на мелкие кусочки и благоговейно, словно лепестки розы, ронять их в воду.
Сорон отошел на середину поляны и стоял там, всматриваясь в лес и прислушиваясь.
Белая Скво высунула из палатки свою непомерно большую голову и крикнула:
— У нас тут все чисто, Сорон. Пускай приходят! — Потом она выбралась из палатки и встала рядом с Сороном, вызывающе, на индейский манер, скрестив на груди руки.
Выскочившая из другой палатки Бац-Бац тоже подошла к Сорону. Она взяла его за руку, но он даже не повернул головы, продолжая всматриваться в деревья, словно был антенной, принимающей какие-то сигналы. А сигналов хватало: было слышно, как остальные члены племени гикали и выкрикивали:
— Мы здесь, мистер Боров! Эй, свиньи, свинушки.., мы здесь! — Они вопили и скакали, как свора сорвавшихся с цепи недоумков с вытравленными кислотой мозгами... И тут меня словно озарило. Кислота! А эти глаза! По меньшей мере половина из них — а может, и все — сидели на кислоте[2]! Значит, они дурманили свои тыквы ЛСД!
— Ну и ну! Черт знает что тут устроили! Совсем с ума посходили? — проревел появившийся из леса полицейский сержант.
Он подталкивал хихикающего Крота к центру поляны, где сгрудились остальные хиппи. Половина из них буквально валилась с ног от хохота, и шестерым копам, возглавляемым сержантом, приходилось поддерживать их, чтобы те попросту не попадали на землю.
— Эй! Послушайте! Мы все должны возлюбить фараонов! — насмешливо выкрикнул Голем. Это имя, как я понял из криков остальных, принадлежало тому первобытному дикарю, который предупредил об облаве. — Сконцентрируемся на этом. На чистой, единой и всеобъемлющей волне любви к фараонам!
Все, кроме Сорона, с энтузиазмом загалдели и заржали. Лишь он один стоял посредине этого бедлама, всем своим видом выражая спокойствие и превосходство и глядя куда-то мимо полицейских.
— Давайте! Все вместе! — подбадривал остальных Голем, и все, даже Крот, угомонились и теперь смотрели на полицейских с блаженным и умиротворенным выражением лиц! Их глаза сияли каким-то неземным восторгом, на губах играла улыбка Мадонны, а чувства так и перехлестывали через край и плыли, плыли...
— Шайка грязных дегенератов и наркоманов! — в отвращении скривив губы, сплюнул сержант. — Вы все арестованы за хранение.
— Господи помилуй, за хранение чего?! — выкрикнул Бегущий Олень.
Сержант подал знак одному из полицейских, и тот подошел к нему.
— Майк, что ты нашел в палатке? — спросил сержант. Тот протянул ему белый конверт.
— По-моему, это марихуана, сержант, — сказал он. Потом, взглянув на хиппи, ухмыльнулся.
— Вы не могли найти это в палатке, — вмешался я.
— Кто это сказал? — полицейский Майк посмотрел на меня так, будто я дал ему пинка под зад.
— Рэндол Роберте, — с профессиональным спокойствием произнес я. — Я адвокат из Сан-Франциско и поверенный вот этой девушки, мисс Стилвелл.
Полицейский и сержант с людоедским интересом принялись изучать меня, лишь теперь обратив внимание на мои габардиновые брюки от костюма и белую, мокрую от пота рубашку с засунутым в карман красным галстуком.
