Сверчевский приосанился.
– Во-первых, сам Квашнин. Очень умелый ловец душ, по-настоящему опасный враг. Остальные все к нему относились с огромным пиететом: «уважаемый профессор», «наш уважаемый председатель». Там вообще все друг друга называли уважаемыми. «Наш уважаемый дипломат», «наш уважаемый писатель», «наш уважаемый богослов». И меня тоже сразу – «наш уважаемый ученый». Это после доклада, во время обсуждения. Хотя я почти не участвовал, был в потрясении…
– Еще бы, – усмехнулся Филипп. – Поди, не чаял поскорее ноги унести.
– Ничего подобного! – Кандидат сызнова рассердился. – Я решил, что должен собрать как можно больше информации. Что если это только верхушка айсберга? Говорил я во время нашей первой встречи про верхушку айсберга, Соломон Акимович?
– Говорили. И не ошиблись. Вы, Кирилл Леонидович, вообще всё правильно сделали. Как и подобает честному советскому ученому. «Счастливая Россия» – штуковина хитрая, у нее щупальцев больше, чем у осьминога. Ничего, мы их все отследим, это уж наша работа. Вы пока товарищу Бляхину про тех, кого лично видели, расскажите.
– Сейчас. – Физик потрогал дужку очков. Чуть прищурился в пространство. – Итак, Квашнин… Мягкоречивый, седая бородка клинышком, очки. Он был довольно старый – лет шестидесяти, я думаю…
– 1872-го гэ рэ, – вставил Шванц. – С 1932 года на пенсии, но продолжал работать каталогизатором в ГАФКЭ, Госархиве феодально-крепостнической эпохи. На службе характеризуют как политически отсталого, но никаких сомнительных разговоров ни с кем никогда не вел. Конспирировался.
– …Потом Кролль, Сергей Карлович. Его все называли «уважаемый дипломат», хотя дипломатом он был при царе, а сейчас я не знаю…
– Работал в артели книжных переплетчиков, мастер по золочению. – (Это капитан сказал Бляхину.) – Хорошо зарабатывал, сволочь. До семи сотен в месяц.
– Переплетчик? – поразился Сверчевский. – Надо же. А по виду такой… авторитетный. Все его очень почтительно слушали. Резкий, насмешливый ум. Каждое слово к месту… Потом еще писатель – ну этого я знал и раньше. Не лично, а по имени. Артур Свободин. Красивый такой, веселый, моего примерно возраста.
Про писателя Свободина слышал что-то и Филипп, но читать не читал. В газете, наверно, что-нибудь мелькало. Или, может, по радио.
Шванц дополнил информацию:
– Артур Свободин – псевдоним. Настоящее имя Лука Трофимович Кумушкин, девятьсот третьего гэ рэ, член Союза писателей. Уже бывший. Сразу после ареста исключили. Давайте про четвертого, Кирилл Леонидыч. Как можно подробнее. Он товарища Бляхина больше всего интересует.
Чего это? – подумал Филипп, косясь на капитана, но физику кивнул:
– Очень интересует.
– Постараюсь… Его все называли «брат Иларий». Или «уважаемый богослов». Фамилия не звучала, ни разу. Тех же примерно лет, что Квашнин и Кролль. Бородка жидкая, очки с толстыми стеклами, зубы вставные – плохонькие, потому и видно, что фальшивые. Даже не знаю, что про него еще сказать… Он при мне почти не раскрывал рта, только слушал и улыбался. Улыбка такая… странная. Не от мира сего. Голос тонкий, тихий, будто извиняющийся. Я, собственно, его голос слышал, только когда мы знакомились. Говорит: «Брат Иларий». Я сначала даже не понял, в каком смысле брат. Потом сообразил: как раньше монахи. Он и похож на дореволюционного монаха, откуда-нибудь из дальнего монастыря. Даже волосы, длинные, хоть на макушке большая плешь… Что еще? Ей-богу, даже не знаю…
– А ничего больше не нужно. – Шванц похлопал физика по плечу. – Спасибо вам просто наигромаднейшее. Очень помогли. И что нашли время зайти, за это тоже великое чекистское спасибо. Без таких, как вы, нам было бы трудно работать.
Сверчевский вскочил, глаза налились слезой.
– Это вам спасибо, товарищи! Я сын крупного царского чиновника, потомственного дворянина, тайного советника… Ну вы-то всё про меня знаете. Мои предки четыреста лет эксплуатировали крепостных, но пролетарская власть сняла с меня каинову печать, простила, дала образование, дала интересную работу, дело всей моей жизни! Как же я могу вам не помогать?
– Феликс Эдмундович тоже из потомственных дворян. – Капитан качнул головой на портрет. – Ильич – генеральский сын. Не в происхождении дело, товарищ. Человек не выбирает, кем родиться. Зато выбирает, кем станет. И вы сделали в жизни правильный выбор.
Он обхватил Сверчевского за плечо, повел к двери.
– А как насчет моей записки про наукограды? Ознакомились? Что скажете? – торопливо спрашивал информатор, замедляя шаги. – Мне очень важно ваше мнение.
– Дал ход, а как же. Идея перспективная. Мы со своей стороны поддержим. Большое дело, великое. Ну, счастливо вам.
Уже из тамбура физик с чувством сказал:
– Только ради великих дел и имеет смысл жить. Таких, как ваше, – защита родины от врагов. Или как мое – наука.
– Идейный, – сказал Бляхин, поднимаясь. Сидеть за начальническим столом при начальнике было неправильно.
– Да. И полезный. Главное, внешность очень подходящая. Вот тебя с твоими четырьмя классами и даже меня с моим неоконченным коммерческим училищем интеллигенция за своего не примет. У Квашниных этих классовое чутье острей, чем у пролетариата. По разговору, по словечкам, по интонации, по мимике, по тысяче мелочей сразу определяют, кто свой, кто чужой. А Сверчевский по всем параметрам для них кровь от крови. От него они не таятся. Он ведь не в первый раз нам мышь в зубах приносит. Но раньше была мелочевка всякая – аспирантская болтовня, анекдот, антисоветский слушок. А тут, гляди-ка, притащил большущую крысу. И не за награду старается. Я ему говорил: спасибо, молодец, заслужил премию. А он с возмущением: не надо мне ничего, я ради партии сам всё отдам, жизни не пожалею. Им, таким вот сверчевским, очень важно ощущать себя хорошими. Что делают великое дело, стараются ради народа, ради партии и счастливого будущего человечества. Как шлюха, которая не за деньги, а за удовольствие. В публичных домах таких все девки презирали. – Шванц хмыкнул. – С наукоградом этим своим носится, как дурень с писаной торбой.
– Значит, не будет хода его проекту?
– Есть уже проект, понадежней этого. Не надо никаких поселков для ученых. Гораздо проще, дешевле и эффективнее посадить целый институт или конструкторское бюро по вредительской статье, в особую зону, под круглосуточный контроль, и пусть искупают вину высокими научными показателями. Кормить калорийно, поощрять семейными свиданиями или культмероприятиями, а волынщиков и бездарей отправлять на настоящую зону, другим для примера. Самая лучшая научная атмосфера получится и самые высокие показатели. Сто процентов.
Они стояли друг напротив друга, и Филипп в очередной раз подивился, какого капитан маленького роста. Когда сидит, кажется, что великан: голова крупная, плечи широкие, руки мясистые – вся стать при нем. А поднимется – невысокому Филиппу едва до уха. Это потому что ноги очень короткие.
– «Счастливороссы» эти – их сколько всего? Только те, кого перечислил физик? Историк, дипломат, писатель, богослов – и всё? Четверо?
Шванц комично развел руками:
– Чем богаты. Остальных прицепим. Дело техническое.
– Еще вопрос. Почему он про Квашнина этого сказал «был»?
– Потому что, к большому нашему горю, «уважаемого председателя» больше нету. Застрелился при аресте.
Филипп про себя удивился – как это старик профессор оказался таким шустрым, но вслух сказал коротко:
– Непорядок.
– Болваны исполняли. И я тоже хорош, пустил на самотек. – Капитан больше не мог стоять на месте, опять покатился по ковровой дорожке, от стенки к стенке. – Хотя кто мог подумать? Такая овца! Постучали к нему ночью, и нет бы придумать что-нибудь, ведь не к идиоту пришли – тупо: «Откройте, телеграмма». Он через дверь: «Минутку, халат накину». И вдруг – бах! У него, коллекционера сучьего, пистолет на стене висел, заряженный. Якобы тот самый, из которого Якубович подстрелил Грибоедова.
Якубович – это, кажется, оперуполномоченный с третьего этажа, такой с ворошиловскими усиками, соображал Филипп. А Грибоедов – какая-нибудь контра.
Переспросил для верности:
– Якубович – это который с усами?
– Знаешь? – удивился Шванц. – Вот тебе и четыре класса. Да, тот самый. По ориентировке было известно, что у Квашнина над диваном висит допотопный арсенал: шпага, турецкое ружье с насечкой, дуэльный пистолет, но кто же знал, что пистолет стреляет? Там пуля воттакущая, с черешню. Полбашки снесла профессору. И остались мы, Бляхин, без главаря. А это для процесса большущая проблема. И для нашего отдела тоже. Как это мы преступную организацию выявили, а предводителя упустили?
Почему Якубович стрелял из старинного пистолета и как пистолет потом попал к Квашнину, Филипп не понял, но выяснять не стал. Возник другой вопрос, по существу.
– А другого руководителя назначить? Дипломата этого, или попа, или писателя? – Хоть Бляхин работал на Лубянке недавно, но уже знал, как это делается – штука нехитрая. – Остальных-то ведь взяли?
