– А другого руководителя назначить? Дипломата этого, или попа, или писателя? – Хоть Бляхин работал на Лубянке недавно, но уже знал, как это делается – штука нехитрая. – Остальных-то ведь взяли?
– Кролль и Кумушкин у нас. Я тебе их покажу, когда ознакомишься с материалами. А вот «брат Иларий» исчез. И это, Бляхин, второй наш брак. Надеюсь, что поправимый. Рядовых членов, боевую ячейку, вредителей на производстве мы потом быстро подберем. Многие уже взяты и разрабатываются по другим делам. Переквалифицируем, организуем доппоказания. Тогда можно будет выходить на процесс. Дело получится громкое. Проявишь себя как следует – верти дырочку для знака «Почетный чекист». Сам знаешь: дело на контроле у самого Малютки.
Про кого это, Филипп не сразу скумекал, а как дошло – заморгал. Раньше капитан себе такого не позволял – при Бляхине над ростом товарища наркома надсмехаться. Подумалось уныло: опять силой своей куражится. Мол, теперь мне на тебя начхать, все твои карты – шестерки.
Но сказал, ясно, не про то, а проявил скромность:
– Куда мне «Почетного», у меня чекстаж маленький.
– Не прибедняйся. Чекстаж у тебя побольше, чем у меня, – с восемнадцатого года, так в анкете прописано. И навык есть. Я почему тебя решил привлечь? Потому что читал протокол допроса, как ты Рогачова сломал. Ты был всего только свидетелем на очной ставке, а так отработал, что следствию потом и делать ничего не надо.
Вот когда стало совсем страшно. Знает про Рогачова! Всё знает! Рыл, копал, вынюхивал. А и как скроешь? Факт есть факт: отслужил при враге народа с восемнадцатого года аж до тридцать четвертого, личным помощником.
– Я при враге народа Рогачове состоял по партзаданию, от товарища Мягкова. В порядке оперативного наблюдения.
– Да знаю я, знаю. – Шванц плеснул ладонью, будто кот, ловящий муху. – Чего ты растревожился? Если б не по заданию, тебя бы здесь не было. Тебя нигде бы не было. Долго ты его пас, Рогачова?
– Долго. С самого, можно сказать, начала, – соврал Бляхин. Тут его было не проверить.
На самом деле ни с какого не с начала, а с двадцать седьмого года, с 10 мая. Памятный денек. Таких за всю бляхинскую жизнь, может, всего четыре или пять наберется. Были хорошие, были и плохие. Одни вспоминать приятно, другие хочется навсегда забыть. А нельзя. Плохое учит жизни не хуже, чем хорошее. Даже лучше. Например, нынешнее число – четырнадцатое октября одна тысяча девятьсот тридцать седьмого, когда судьба взяла резкий вираж. Затем и афишка в карман положена, для долгой памяти.
10 мая 1927-го тоже был поворот такой крутизны – Филипп думал, под откос его снесет. Всем дням день…
Тогда оппозиция в очередной раз активизировалась – в связи с китайскими, что ли, событиями, уже не припомнить. Филипп мотался между Рогачовым и товарищем Мягковым, отвозил секретные записки, а иногда передавал на словах чего не доверишь бумаге. Привык он к Мягкову Карпу Тимофеевичу (Рогачов его называл «Котофеичем», прямо в глаза). Товарищ Мягков с Филиппом тоже вел себя по-свойски, интересовался личной жизнью, даже с вопросами бытоустройства, бывало, содействовал, чего от Рогачова никогда не дождешься.
Тот разговор, в кабинете у товарища Мягкова, начался, как обычно. Филипп передал конверт, с которым был послан. Товарищ Мягков прочел, потер круглую макушку. Потом поглядел как-то особенно и вдруг говорит:
– У Панкрата, я знаю, вчера гость был.
– В записке сказано? – удивился Бляхин. Ему-то Рогачов велел, чтоб про важного посетителя ни-ни, никому.
– Нет, – улыбнулся своей всегдашней лукавой улыбкой товарищ Мягков. – В записке ничего нет про то, что к Панкрату вчера потихоньку заглянул зампредсовнаркома товарищ Орджоникидзе. Но мне, Филя, очень нужно знать, о чем они меж; собой в такое позднее время толковали. У Панкрата от тебя секретов нету – входишь, заходишь к нему без стука. Так о чем они шушукались?
Бляхин набычился. Ответил вежливо, но со всем достоинством:
– Извиняюсь, товарищ Мягков, но я у Панкрата Евтихьевича состою на полном доверии. Вам бы понравилось, если б товарищ Рогачов стал вашего секретаря Унтерова про такое расспрашивать?
Хозяин кабинета больше не улыбался.
– Мой Унтеров не скажет. Потому что Панкрату его прижать нечем. А ты мне скажешь. И вот почему.
На стол лег фотоснимок, глянцевый. Бляхин глянул – вострепетал. Обложка формуляра. Поверху казенная шапка: «Петроградское охранное отделение», а ниже писарским почерком «Бляхин Филипп Владимиров, 1896 г.р., стажер».
Зажмурился. Сильно затошнило. И вдруг, как наяву, зазвучал из прошлого тихий голос, казалось, навсегда забытый: «Гляди, шестерка. Прихлопну – мокро будет». Было это в совсем другой жизни, про которую думалось, что давно сгинула она, навеки похоронена. Ан нет, с того света, из сырой земли просочилась. Выходит, сама папка сгорела, а копия осталась? Копию, положим, снял покойник дядя Володя, но как она к Мягкову-то попала?!
А тот словно услышал. И ответил – так же тихо, вкрадчиво, как мертвый голос из восемнадцатого года:
– Тут такое дело, Филя. В двадцать пятом в Ленинграде на станции бывшая Николаевская-Товарная рыли фундамент для склада. Откопали сундучок, весь набитый фотокопиями личных дел из Охранки. Сотрудники, осведомители, провокаторы. Полезная штука. Как говорится, одних уж нет, а те далече, годы-то были лихие, разбросало людишек, но кое-кто сыскался. Вот ты, например. И в очень интересном месте, близ моего дорогого друга Панкрата Рогачова. Ты думаешь, я с чего тебя привечать стал? Вот с этого. Ждал, когда всерьез пригодишься. Настало время, Филя. Пригождайся.
Филипп молчал. Что тут скажешь? Что ошибка, что я-де не «Владимирович»? Но установить, что он в 1918 году менял отчество, – вопрос времени. Нет, не оправдаешься.
– Давай мы с тобой обмен сорганизуем, – мирно продолжил товарищ Мягков. – Ты мне расскажи подробненько, о чем Панкрат с Григорием Константинычем толковали, а я эту неприятную фоточку прямо при тебе сожгу.
По правде говоря, не было ничего такого уж секретного в том, о чем Рогачов с товарищем Орджоникидзе вчера говорили. Про строительство большого тракторного завода на Урале и какого правильного человека поставить директором. Ну, Филипп и пересказал что слышал, а сам, оцепеневши, всё на карточку смотрел.
Товарищ Мягков не обманул. Чиркнул спичкой, сжег. И сказал утешительно:
– Всё, нету ее. И не бойся, копию с копии я не делал. Я и фотографировать-то не умею. Живи себе, Филя, вольным соколом. Никто ничего знать не знает, только ты да я.
Но Бляхин уже сообразил, что товарищу Мягкову теперь фотка без надобности. Всё, на крючке у него Филипп, на леске. Куда потянет, туда и поплывешь.
Так оно после и было до самого конца – не бляхинского конца, а рогачовского. Ходил Филипп к новому своему Патрону, и докладывал, и рогачовскую записную книжку тайком показывал. Потом, когда Рогачова разоблачили, товарищ Мягков не бросил Бляхина, взял к себе в секретариат. Оценил.
Конечно, при товарище Мягкове положение у Филиппа было не то, что при Рогачове. Там Бляхин был главный многолетний помощник, а у Патрона таких имелся минимум десяток. С другой стороны, Рогачов со своим тяжпромом совсем оторвался от партработы и прежней силы давно уже не имел, даром что был полный член ЦК, а товарищ Мягков только кандидат. Теперь, из нынешнего тридцать седьмого года яснее ясного, что всё получилось к лучшему. Не подвела Филиппа планида. Если бы Рогачов в декабре тридцать четвертого не сгорел, то сгинул бы позже, и помощник вместе с ним. Таких медведей-дореволюционщиков, как Рогачов, уже всех на распыл пустили. Потому что много о себе понимали. Теперь спрос на других людей и другие качества. Как говорил Патрон, ныне время не заслуг, а услуг.
Эх, Патрон, Патрон, дорогой Карп Тимофеич, как же теперь без тебя?
А капитану Филипп сказал еще раз, для ясности – твердо:
– Сам понимаешь, товарищ Шванц. Кабы я в рогачовских делишках хоть сколько-то был замешан, не взял бы меня товарищ Мягков в свой аппарат.
Начальник засмеялся, ткнул Бляхина пальцем в живот.
– Ты чего, оправдываешься, что ли? Брось. Тебя тыщу раз проверили, прежде чем ко мне назначить. Я про Рогачова вспомнил, чтобы свое восхищение выразить. У меня есть протокол той очной ставки. Музыка!
Подкатился к столу, вынул из стопки папку, раскрыл. Сам уселся на край, заболтал короткой толстой ножкой, зашелестел страницами.
– Вот с этого места. Ты закончил давать показания, как Рогачов на «Съезде победителей» убеждал делегатов голосовать против товарища Сталина – он, мол, и так пройдет, но будет меньше зазнайничать, а то совсем обронзовел…
Филипп быстро вставил:
– Они потом – все делегаты, на кого я дал показания, – оказались членами контрреволюционного блока. Следствием установлено.
– Понятно, что оказались. Это неинтересно. – Шванц водил пальцем по строчкам. – Интересно, как ты Рогачова сделал – тот ведь три недели был в глухой отрицаловке. Ага, вот! Читаю. Образцово, между прочим, протокол составлен.
