Подследственный Рогачов: Чего его слушать, Бляхина. Он предатель. Шестнадцать лет при мне был, всюду. И предал. Какая вера предателям? А Панкрат Рогачов никогда никого не предавал. И себя не предаст. Не дождетесь. Свидетель Бляхин: Никогда никого не предавали, гражданин Рогачов? Ой ли. А вот эту фоточку припоминаете?» Дальше пояснение: «Свидетель достает и показывает фотографический снимок», а что на снимке – не написано. Интересно, расскажи.
– Бывшая рогачовская любовница, – охотно объяснил Филипп. – Троцкиста Бармина. Когда они разругались, Рогачов ее карточку порвал и на пол кинул, а я поднял, склеил, взял на сохранение. Как чуял, что пригодится.
Тоже, между прочим, важный был день, та очная ставка. Из хороших дней, которыми не грех погордиться. Тот бы снимок, с Барминой, дома на стенку повесить, где почетные грамоты и памятные фотокарточки, но жена заругается – что за чужая баба, поэтому Бляхин склеенную фотку хранил у себя в запертом столе.
– Как же ты догадался, что каменного Рогачова можно карточкой сломать? – Шванц глядел на Филиппа с любопытством. – Из протокола ни хрена не понятно. И что за письмо ты ему после этого поминаешь?
– Это в двадцать девятом было. По почте пришло, лично Рогачову, без обратного адреса. Я распечатал, я личные тоже открывал. Гляжу – от Барминой. Мятое всё. Она, Бармина, тогда уже года два как сидела. В Верхоянлаге. И что, зараза, удумала? Прямо в письме было написано. Завтра, мол, меня повезут в район на допрос по старому делу, брошу сложенный листок на землю, когда будут выводить из «воронка». Может, подберет кто-нибудь добрый и нетрусливый. А на обороте крупно так: «Очень прошу отправить по такому-то адресу П.Е.Рогачову». И ведь отправила сволочь какая-то, в конверте, с маркой, честь по чести, – опять, как и тогда, поразился Бляхин.
– Что было в письме? Любовь-морковь?
– Нет, только в самом конце чуть-чуть: если же, мол, письмо отнесут в милицию, то быстро вычислят, кто писал, и тогда прощай, Рогачов. Какой ты ни есть, а никого другого за всю свою жизнь я так сильно не любила. Вроде этого как-то.
Вспомнил, как тогда затрясся Рогачов, дочитав письмо. Даже глаза рукавом вытер. Он в двадцать девятом был уже не такой орел, как в Гражданскую.
– А остальное в письме было про что?
– Брехня всякая про Верхоянлаг, про тамошние порядки. Что чекисты лютуют в сто раз хуже царских жандармов. Про «ледник», про «клоповник», про «крысятник». Про то, что баб, кто провинился, запускают в барак к уголовным, а мужчин – в «петушатник». Что она, Бармина, хотела в знак протеста руки на себя наложить и обязательно наложит, но пусть Рогачов знает, на какую судьбу он и его сталинская свора – прямо так, извиняюсь, было написано – определил своих старых товарищей.
– Слыхал я про Верхоянлаг, – кивнул Шванц. – Он по тем временам ходил в передовых, давал показатели. И что Рогачов на письмо?
– Велел мне съездить, проверить, правда ли. Сказать начлагу, что Барминой интересуются в ЦК. Это чтоб с ней было особое обращение. Да в протоколе про всё это есть. Я на очной ставке рассказал про это его вредительское распоряжение. А в двадцать девятом сразу же просигнализировал товарищу Мягкову.
– Да, я прочитал. Но я вот чего не понял… – Капитан перевернул страничку. – …Вот. «Свидетель Бляхин: Как вы мне тогда в глаза-то посмотрели, помните? Когда я вернулся-то? И ничего больше не спросили. Предали вы ее, Бармину вашу. Ту самую, которая вас раненого по кронштадтскому льду тащила. Про которую вы во сне чуть не каждую ночь бормотали: „Вера, Верочка“. Кабы вы не меня, порученца, послали, а сами отправились, да не поездом, а на аэроплане, как на заводы по срочному делу лётывали, всё бы иначе вышло». И дальше: «Подследственный Рогачов: Что иначе вышло бы? Ты же тогда сказал, что поздно приехал, она умерла в лазарете от пневмонии». И дальше явно какой-то пропуск. Что там было, расскажи.
Филипп прищурился, вспоминая приятное.
– Следователь не стал записывать и правильно сделал. А сказал я Рогачову вот что. «Наврал я вам тогда, после возвращения из лагеря. И вы очень хорошо поняли, что вру. Хотели меня спросить, но не стали. Побоялись. Ни от какой она померла не от пневмонии. Нагрубила начальнику, он ее и отправил в барак к уголовным. На ночь. Наказание такое. За трое суток до моего приезда это было. Урки там, сорок человек их в бараке, вашу Бармину к столу привязали и полночи пялили еще живую, а потом еще полночи уже мертвую. Вот вам и Вера-Верочка». Ну а дальше в протоколе есть, я думаю…
Да, вон оно как у него с Рогачовым перевернулось, подумал Бляхин, дивясь причудливой судьбе. Как в пролетарском гимне: кто был ничем, тот станет всем. И наоборот. Сам Панкрат Рогачов перед маленьким человеком Филиппом Бляхиным тогда, после тех слов, весь будто сдулся, сжался. И завыл, и носом захлюпал, и зарыдал. Да-а, есть что вспомнить…
– В протоколе написано: «Подследственный долго плачет». А потом сразу: «Подследственный Рогачов: Я слыхал, у вас теперь приговор сразу после суда исполняют? Прямо в тот же день? Значит, так, гражданин следователь. Всё, что тебе надо, я подпишу, но не сейчас, а прямо накануне приговора. Не раньше. Так что отправляй дело скорей в суд, это в твоих интересах». И действительно, подпись под признанием обозначена тем же числом, что приговор. – Шванц отложил папку. – Молодец, Бляхин. Красиво. Покажи себя таким же психологом на деле «счастливороссов», и мы с тобой отлично сработаемся. Даже если товарищ Мягков, храни его Аллах, выздоровеет.
И блеснул хитрым глазом, засмеялся.
Пошел к сейфу, вынул четыре папки: три тонкие, одна толстая.
– Начинай знакомиться с вешдоками. Документация, изъятая на квартире Квашнина. Он, представь себе, хранил эту погань прямо на книжной полке. Очевидно, для пользы будущих поколений. Начни вот с этой, с доклада самого Квашнина. Увидишь: это не «липа», какие сочиняют после душевного разговора со следователем в «Кафельной», а самый что ни на есть натюрель. Для суда – чистое золото. Там карандашом мои пометки, ты ничего своего не приписывай. Будут соображения – пиши на отдельном листе, приложишь. Давай, товарищ Бляхин. Иди, работай. Как говорится, приятного чтения.
(ИЗ МАТЕРИАЛОВ ДЕЛА)НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ ПО КОРРЕКЦИИ ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА РОССИИ
Доклад, произнесенный на заседании кружка «Счастливая Россия» 29 июля 1937 года.Вступление. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Уважаемые друзья!
Мы живем в страшное, ночное время. Впереди, по-видимому, грядет тьма еще более черная, и тем не менее я верю, что вслед за кромешной ночью и кровавым рассветом придет утро, которое принесет свежесть, солнечное тепло и свет. Ибо, если в это не верить, ничто не имеет смысла – ни наши мысли и чувства, ни наши беды и радости, ни наши поражения и свершения. Лично я решительно отказываюсь соглашаться с тем, что в моем, в нашем с вами существовании нет смысла. Я знаю, что вы тоже с этим не согласны – в противном случае мы не встречались бы и не беседовали бы о том, о чем мы беседуем. Вероятно, соотечественникам, всем этим так называемым «советским людям», одурманенным советской пропагандой (ст. 58-прим) или просто задавленным тяжелым бытом, послушай они наши дискуссии, мы покажемся полоумными мечтателями. Но о чем и мечтать темной ненастной ночью, если не о наступлении утра? К тому же мне представляется, что эта комната сегодня остается единственным островком нормальности в окружающем нас обезумевшем мире (Отщепенство, лютая ненависть к сов. действительности).
Вы знаете, с какой целью создан наш кружок. Мы с вами устали от многолетних, бессильных интеллигентских сетований – шепотом, в своем кругу – на «ужасный век, ужасные сердца»; нам надоело бесконечно обсуждать скрытое значение передовиц в газете «Правда» и анализировать нюансы в речах советского вождя; нам надоело жаловаться и предвещать друг другу новые беды. Они, эти беды, конечно, будут – я начал с этого свой доклад, но нас с вами, при всем различии наших взглядов, объединяет деятельный взгляд на реальность. Мы верим, что жизнь можно и должно менять к лучшему. При этом, как люди ответственные и образованные, мы очень хорошо понимаем: всякой успешной деятельности предшествует ясное целеполагание. Для того чтобы построить нечто пригодное для жизни (а хорошо бы еще и красивое), нужно сначала составить ясный план строительства. Нужно понимать, что именно и с какой целью ты собираешься строить.
Мы договорились, что задачей нашего кружка будет обсуждение будущей России – здоровой, отболевшей всеми болезнями роста и залечившей раны, разумно устроенной, одним словом, счастливой России. Договорились мы и о главном: что такое «счастье», когда речь идет о жизни целой страны. Это отнюдь не только материальное благополучие (хоть и оно тоже), а такое общественное устройство, при котором всякий гражданин имеет ничем не ограниченную возможность развиваться как личность, заниматься любимым делом, жить осмысленно и с достоинством. Сегодня в мире таких стран еще не существует, так что позаимствовать опыт негде, да и в любом случае все народы живут по-разному, повсюду существует собственная специфика. Именно этому спектру вопросов – российской разновидности государственного «счастья» – мы и решили посвятить деятельность нашего кружка. Может быть, материалы наших дискуссий когда-нибудь пригодятся людям, которые в иной, более благоприятной ситуации займутся уже не планами, а практическим строительством.
