Что я мог рассказать малолетке? О каком страшном воспоминании из детства может идти речь? Я ему признался, что ничего не помню, ничего такого, что можно назвать по-настоящему ужасным. Было плохое, но чтобы самое плохое – такого не было. Не стану же я ему рассказывать о бабае или как меня напугала собака?
– Не помню, – сказал я ему.
– Так не бывает, – сказал он.
– Но я правда не помню.
– Если не вспомните, – сказал он, вдруг резко повзрослев, – то бесплатного сеанса не будет. Мы расстанемся, и вы никогда – слышите? – никогда не выйдете на новый уровень!
Он показал на обтянутую дерматином дверь у себя за спиной, которую я поначалу принял за убежище.
– И навсегда – слышите? – навсегда останетесь жалким неудачником.
Меня замутило. Слово «навсегда» в сочетании с «неудачник» при быстром повторении, вот так: «неудачник-навсегда-неудачник-навсегда-неудачник-навсегда-неудачник-навсегда» – сливается в шипящее звуковое дерьмо, напоминающее «несчастье».
41
Его последние слова посеяли сомнение. Я не хотел вспоминать, но вспоминал и боялся не вспомнить.
Мы сидели друг перед другом, мой взгляд блуждал по комнате, пока снова не уперся в малолетку. Передо мной сидел мальчик, а я, взрослый дядька, слушал его в надежде, что он откроет какую-то тайну, и я прозрею, и снова вернусь к веселой жизни, полной кинематографических приключений. Но кто откроет? Этот шкет?
Я чувствовал себя идиотом, который играет в игру, где меня делают идиотом и у всех серьезные лица, потому что речь идет о деньгах.
– Ладно, – сказал я, – к черту халяву.
Халява – это когда дают бесплатно: милостыню, похлебку, сеанс у психоаналитика. Встал и пошел к выходу.
Малолетка растерялся. Не знаю, какие у него были планы, знаю только, что он хотел развести меня на бабло и действовал тонко, но я прозрел.
– Подождите, – слабая попытка задержать меня. – Возьмите анкету, попробуйте дома.
– Засунь ее себе в жопу.
42
Рвота расплылась по полу. Я вспомнил, как обрыгался в детском саду. Все из-за молока. Нянечка заставила вытирать. Я вытирал, рыгал, вытирал и т. д. Моя рвота состояла из той дряни, которой нас кормили на обед. Так называемое первое, второе и третье. В животе оно смешалось, пропиталось слизью и желчью и вывалилось наружу.
Моя теперешняя рвота ничем не отличалась от детской. Воняла так же. Запах детства. Странное чувство дежавю посетило меня. Дежавю – это всегда странно, таинственно и малоизученно. Вспомнилась пословица про «Повторение – мать учения». Все пословицы, какие знаю, узнал в детстве. Потом они только повторялись.
43
Малолетка добился своего. Я вспомнил. В детстве я так обрыгался, что это стало моим самым первым воспоминанием, будто жизнь началась с блевотины.
Я спрашивал любого зэка, и оказалось, что я не один такой. Кто-то помнил себя с момента, когда ему в три года вырвали аденоиды, то есть о боли и крови. Кто-то с первого испуга и унижения, когда его, сидящего на горшочке, сильно наказали за то, что обрисовал фломастером обои. В любом случае жизнь каждого начиналась в одиночестве, с боли, слез, грязи и унижений, потому что жизнь начинается тогда, когда остается самое первое воспоминание. И часто – это воспоминание о том, как было плохо и никто не пришел на помощь.
44
С мерзким чувством, что забытое дерьмо возвращается, я покинул здание.
– Чертовы аналитики, – бормотал я, вытирая рот рукавом. – После них только хуже.
«Чертовы психоаналитики…»
Где-то я слышал эту фразу. Реплика из американского кино. Смешной фильм про неудачника, которого все достало. Он психанул, пошел к доктору, а потом, выйдя от него, сказал: «Чертовы психоаналитики! После них только хуже!»
Помню, он шел и матерился во весь голос, отражаясь в зеркальных витринах. Это выглядело стильно. Так стильно, что самому хотелось стать таким же незадачливым и очень злым, которого все достало. Он шел по улице в расхристанном пальто, а перепуганные прохожие уступали ему дорогу. Он был типичным неудачником из кино: небрит, слегка пьян и очень нервный, но весь кинозал завидовал ему (как он идет, как делает, как ругается) и мечтал стать таким же неудачником. Девочки влюблялись в него, я видел по глазам, и любили все полтора часа экранного времени, пока шел фильм. Мужчины, серьезные мужчины, у которых все в порядке, глядя на него, мечтали в одночасье растерять весь порядок и обрести такую же размашистость в движениях, словно он идет, а углы домов сами прогибаются, чтобы не мешать ему ходить и размахивать руками. Это все режиссер. Это он так устроил, чтобы люди завидовали неудачнику, чья жизнь сплошное дерьмо.
45
Я спускался с холма. Ноги сами несли. Ветер попутный, на душе легко, будто сделал дело и гуляю смело. Спускаться хорошо. Не нужно думать, говорить, ничего не нужно. Я отражался в витринах, орал и матерился, а перепуганные прохожие уступали дорогу. Все было как в кино про неудачника, которому я завидовал. Углы домов волшебно прогибались, а злые менты отводили взгляды в сторону. Тюрьма была далеко. Километрах в пятнадцати.
Я вспомнил о газете. Это все добрые силы. Это они подстелили газетку, чтобы я плавно спустился с горы. Без них я бы на нее не поднялся. Зачем же нужен малолетка? А для того, чтобы кричалось в кайф:
– Чертовы психоаналитики!!! После вас только хуже!!!
46
В тюрьме отобрали все книги. Менты сказали: «Не положено». Можно только две: Библию и Уголовный кодекс. У меня были разные книги, но такие, что на воле время от времени запрещаются. Библии и Кодекса не было. Мне разрешили оставить одну книгу в желтой обложке. Я сказал менту, что она, как Библия, тоже религиозная. Мент полистал, увидел на картинке толстого Будду с кругом вокруг головы, как рисуют на иконах, и снял запрет.
Стал я жить в тюрьме при помощи желтой книги. Она мне сделала всю отсидку. Из-за нее я видел все в желтом свете. Это была книжка про Будду и людей, которые ему подражали. Она состояла из мудрых фраз. Я открывал ее наугад и читал первую случайную фразу, от чего становилось если не хорошо, то лучше.
Белый цвет и черные буквы отвлекали от окружающей среды, слишком пестрой и болезненной для глаз. С красками был перебор. Они сильно перемешивались, и получалась грязь, похожая на рвоту. Желтая книга спасала от тошноты. Она была глотком чистой воды знойным днем на мусорнике.
47
Я был не один такой. Был там парень, он послушался ментов и выбрал Библию. Его окружали сплошь ангелы и бесы. Бесов было больше, почти десять к одному.
Другой тоже послушался ментов и выбрал Уголовный кодекс. Он выучил наизусть все законы и лазейки между ними. В тюрьме его прозвали Адвокатом. Адвокат долго сидел в тюрьме, почти дольше всех. Боролся за свободу. Чем больше боролся, тем дольше сидел.
Зэки жили при помощи разных вещей и воспоминаний, но в основном – при помощи телевизора. Они смотрели фильмы про бандитов, ментов и восточные единоборства. Потом, в своих разговорах, повторяли фразы из фильмов и подражали голосам актеров. Особенно Мелкий. Он считал себя бандитом и заехал в тюрьму за убийство. Повторил эпизод из фильма, где толпа малолеток забила насмерть отставного полицейского – ветерана вьетнамской войны и почетного гражданина городка. Его любимый фильм – «Бригада». Бандитский сериал. Мелкий, подражая главному герою фильма, разговаривал теми же словами, с теми же интонациями, что и главный бандит. Того, кто играет бандита, я знаю. Он не бандит и бандитом не был, в тюрьме не сидел, преступлений не совершал. Он актер. Играет чужие жизни и озвучивает чужие мысли. Перед тем как стать актером, был студентом. Учился подражать. Есть специальные заведения, где профессионально обучают подражать или повторять фантазии из чужих голов. Его отец тоже бандитом не был. Был актером, но без обучения в спецзаведениях. В свободное от самодеятельности время чертил чертеж в конструкторском бюро. Дедушка был мастером на заводе, где делают комбайны. Бандитов не видел, но слышал, что бывают такие в тюрьме.
Бандитские фразы, которые Мелкий любил повторять, придумал сценарист фильма. У сценариста схожая с актером история. Он просмотрел великое множество бандитских фильмов, в основном англоязычных, с гоблинским переводом, и захотел придумать свой, такой же бандитский, только лучше. Вышло хуже. В итоге Мелкий взял за основу своего существования результат чужой неудачи.
Глядя на Мелкого и на всех, кто живет в тюрьме, можно подумать, что настоящих бандитов не бывает. Такие же бандиты, как я – режиссер. Вся тюрьма забита такими, как Мелкий, и такими, как я.
48
Зэки подчиняются ментам. Менты подражают бандитам, которые подражают бандитам из кино. Менты слушают шансон и разговаривают как бандиты, потому что бандитскими фразами легче оскорбить и страшнее напугать. Иногда менты приносят журналы от религиозной общины Свидетелей Иеговы. Зэки, как дрессированные, разглядывают их. Подчиняются скуке. В журналах красочные картинки Царствия Небесного. Они выгодно контрастируют с тюремной серостью. На них приятно смотреть. Есть фотографии улыбающихся людей с чисто вымытыми волосами и красивыми белыми зубами. Люди разные, разных национальностей, полов и возрастов, но зубы у всех одинаковые: белые, как у негров, идеально ровные и чистые. Кто-то надеется, что зэки начнут подражать людям с красивыми белыми зубами, но зэкам, с их порченными чифирем и дешевым табаком пеньками, больно смотреть на красивые зубы. Они делают из журналов тарочки для самокруток и скуривают их.
