Верите ли? Этот самый высокоученый осел поворачивается к Маке и начинает реветь, а она усмехается, нежно-розовая, как спелый персик, ох, лучше не вспоминать, так и бросает то в жар, то в холод.
Мы все захлопали.
– Дорогой сеньор Архимед, а теперь будьте добры показать, где здесь находится самый щедрый в здешней округе кабальеро, который почтил своим присутствием наше просвещенное собрание?
И тут образованнейший осел поворачивается ко мне и снова ревет, а я вижу, что Мака довольна, и хлопаю, и все идиоты за мной. Потом осел показал самого доброго во всей провинции хозяина постоялого двора, самого добросовестного полицейского и, наконец, молодую девушку, которая через полгода выйдет замуж. Тут уж все завопили от восторга, я тоже, и идиоты за мной.
Архимед удалился. Макарио объявил, что «по особому контракту Большому римскому цирку удалось залучить к себе знаменитую звезду, оригинальный номер, единственный в мире зад, способный произвести подряд тысячу залпов».
Симеон Пукало выступил вперед с гордым видом.
– Я люблю быть точным, сеньоры. В животном мире нам известны многоножки, среди людей же, что я и намерен вам продемонстрировать, встречаются многопукалы. Но прежде, чем начать свое выступление, я хотел бы попросить кого-либо из вас, оказавших нам честь своим присутствием (а Мака просто помирает со смеху!), взять на себя труд вести счет точно и беспристрастно.
Он вытащил доску и мел.
– Ну-ка, вы человек грамотный, считайте-ка, – приказал я толстяку, который нам прислуживал. А Мака все помирает со смеху!
– С вашего разрешения, я начинаю салютом из двадцати залпов. Раз, два, три!…
Это звучало точь-в-точь, как пушечные выстрелы с борта «Адмирала Грау».
Я был поражен. Пукалы мне в жизни встречались, да вот недалеко ходить, Арутинго, от его стрельбы цветы в садах вянут (недаром покойный Ремихио прозвал его «орудийный зад»). Однако с этим чудом никому не сравниться. Окончив салют, Пукало с улыбкой обратился к публике:
– Может быть, найдутся желающие купить еще несколько залпов?
– Куплю три дюжины.
– По одному солю залп.
– Плачу!
Пукало изменил позу, нацелился и тридцать шесть залпов прозвучали один за другим.
– Дамы и господа, если среди присутствующих имеется скептик, Фома Неверный, прошу извинить за сравнение, который, чтобы окончательно убедиться, захочет услышать еще, прошу поднять руку.
– А можно еще пятьдесят залпов?
– По одному солю залп, сеньор де ла Торре.
– Давай.
И он потряс всех.
Я еще не видел, чтоб люди так хлопали.
Однако после тридцати оглушительные залпы стали реже.
– Тридцать три… – считал наш толстяк.
Тридцать четвертый был еле слышен. А тридцать шестой и вовсе напоминал вздох кокетливой любовницы.
– Плачу вдвое!
– Ваши сто и еще сто, – отвечал Пукало. Он вошел в азарт.
– Еще вдвое! – воскликнула моя королева, чуть не падая от хохота.
Симеон набрал воздуху, покружился, как балерина, повернулся к нам задом и начал снова.
– Тридцать пять… Тридцать шесть… тридцать семь.
После пятидесятого выстрела публика разразилась бурными овациями. Артист, улыбаясь (еще бы не улыбаться, пятьсот солей загреб!), объявил, что по случаю национального праздника бесплатно дает двадцать один залп. А Мака помирала от смеха!
Глава пятая
О том, как нехорошо, когда у человека начинаются колики (иллюстрированная примерами)
– Сколько времени наших в тюрьме продержат?
– Тридцать дней, – отвечал стражник.
Жители Янакочи вздохнули с облегчением. С тех пор как время то шло вперед, то останавливалось, в зависимости от приказаний судьи Монтенегро, «месяц» или «тридцать дней» – большая разница, месяц может тянуться и целый год – от урожая до урожая. Кто знает, какой сейчас месяц? И даже если это известно, кто знает, сколько в нем дней? Прошлый июнь длился всего три дня, а июль, напротив того, тянулся девяносто дней, и конца ему не было видно. И потом, даже если знаешь, какой сейчас месяц, все равно не поможет. Месяцы налетают один на другой, сливаются, сплетаются… ничего не поймешь! И дни тоже. Никто не знает, какой сегодня день – то ли средосенье, 19 мартваря, то ли четвергница, 37 июлибря бог весть какого года. Заключенные нашли более эффективный способ считать время: всякий день, который, по расчетам властей Янакочи, мог почесться субботой, альгвасил приносил судье курицу. Такой примитивный прием возымел свое действие: через тридцать дней капрал Бехарано – тоже смягченный с помощью тех же средств – сообщил, что сержант Астокури подписал приказ об освобождении.
А накануне Агапито Роблес вдруг ощутил страшные боли в желудке. Напоили его мелиссовым чаем, надеялись, что пройдет, но к ночи боли так усилились, что Агапито – а он уж чего только не вытерпел в своей жизни – со стонами корчился на постели. Встало солнце, осветило зелено-бледное, покрытое каплями пота лицо выборного.
– Умираю, – прошелестел он. – Отравили меня.
Дрожь пробрала членов Совета Янакочи. На прошлой неделе некий скотокрад, которого поймали в Мичивилке, предупреждал их: «Берегитесь! Говорят, судья собирается отравить вас».
Мается Агапито, а тут как раз стражник Ромуло вызывает его.
– Здесь, – простонал выборный.
– Почему не встаешь, когда вызывают?
– Болею я, сеньор Ромуло.
– Что с тобой?
– Живот болит, сеньор.
Агапито опять скорчился.
– Судья тебя к себе зовет. Поднимайся!
Подняли земляки Агапито, а он даже и стоять-то не может. Ушел стражник. Прошло немного времени – сам сержант Астокури в камеру является.
– Вот уж не везет тебе, Агапито! Как раз сегодня хотел я отпустить вас всех, да только сейчас получил официальную бумагу. Вас вызывают в суд, об убийстве дело.
– Об убийстве?
– Судья Монтенегро обвиняет вас, как участников убийства Амадора Леандро, пеона из поместья «Уараутамбо».
– Но ведь Эктор Чакон сидит в тюрьме в Уануко за это преступление, сержант.
– Не сознается он. А суду требуются виновники. Судья считает, что. Амадор Леандро был убит по вашему приказанию. А ты, как выборный, должен представить оправдания.
– Кому, сержант?
– Судье.
– Доктору Монтенегро?
– У нас разве другой судья есть?
– Не буду я представлять оправдания этому извергу.
– Отказываешься?
– Отказываюсь, сержант.
Сержант Астокури вышел. Агапито Роблес все стонал. В полдень снова отворилась дверь, вошел судья Монтенегро в сопровождении четырех стражников.
– Что с тобой, сын мой? – спросил судья ласково. И Агапито тотчас же стало легче…
– Живот болит, доктор.
– А почему ты энтеровиоформ не примешь?
– Денег нет, доктор.
– Можно ли так мучиться, когда таблетка всего-то полсоля стоит.
Доктор опустил руку в карман, достал монету, подозвал стражника Паса.
– Ступай, купи энтеровиоформ, а если его нет, то мехораль.
Пас вышел из камеры с разинутым от изумления ртом.
Агапито больше не чувствовал боли – до того растерялся.
– Правда, что ты не желаешь представить оправдания? – добродушно спросил судья.
– Мы с вами враги, доктор, – отвечал Агапито.
– Может, думаешь, что я буду несправедлив?
– У нас с вами серьезный спор, доктор. Я лучше представлю оправдания перед судом в Уануко.
– Но ведь отправлять тебя туда, да еще под охраной, денег стоит. Придется тебе оплачивать расходы. А ты и так бедный. Зачем еще тратиться?
– Мы враги, доктор, – упорно твердил Агапито.
– Мы враги, когда речь идет о земельной собственности. Да у кого, скажи ты мне, пожалуйста, нет тяжбы с соседом? А тут дело совсем другое, тут – преступление. Как судья, я обязан поступать по закону. Разве осудил я когда-нибудь невиновного? Можешь ты это сказать?
Молчание.
– Ну так как?
Выборный колебался.
– Не знаю я, доктор.
– Мне известно, что ты ни в чем не виноват. Мне просто нужны формальные показания, чтобы закрыть дело. Лучше уж поскорее закончить расследование, а то еще кого-нибудь обвинят зря. Надо разъяснить все разом.
– Ну тогда…
– Спасибо за доверие, Роблес. Жду тебя в суде.
И судья вышел. Не скоро пришли в себя члены Совета Янакочи. Никогда еще не видали они судью Монтенегро таким добрым, таким покладистым.
– Судьюто не узнать вовсе! – сказал де ла Вега.
– Вот бы он таким был, когда насчет земли мы прошения подаем, совсем по-другому бы дело повернулось, – промолвил Рекис мечтательно. – Люди меняются с годами. Что ж, может, и судья тоже переменился. Может, он такой теперь все время будет, так и беспокоиться нам не о чем. В Янакоче многим уж надоело воевать-то с ним.
Боль почти совсем утихла. От доброты судьи, от свежего воздуха, от вида оживленной улицы Агапито Роблесу с каждой минутой становилось лучше. Сопровождаемый стражником Пасом, он пересек площадь и вошел в здание суда. Судья Монтенегро, секретарь суда Пасьон и писарь Дель Карпио ожидали его.
