Каждый день я приносил и уносил ей подносы с едой, и с каждым днем мы разговаривали чуть-чуть больше. У меня развязался язык, мне не стоило никакого труда рассказать ей о себе, о моем брате, и в конце концов она поверила, что мы с Маттео не предадим ее. Мы стали союзниками, друзьями навеки, раскрыли друг другу сердца. Я понял, что нашел свое истинное призвание.
А потом она показала мне дневник, спрятанный внутри томика «Упадка и крушения Римской империи» Гиббона. Она вела его, чтобы не сойти с ума. Я рассказал ей то немногое, что знаю о мистере Линкольне — она называла этого человека Его Светлость, — и по ее просьбе переписал дневник. Я старался, чтобы моя рука не дрожала, иначе почерк получился бы неразборчивым. То, что было нужно, я рассказал Маттео, и вместе мы выработали план бегства. Мы не знали, куда идти, где прятаться, знали только, что должны бежать.
Это и вернуло ее к жизни, призналась она позже. Заставило ее снова думать. Строить планы. Помогло увидеть будущее в мире, который чуть не уничтожил ее. Помогло родить ребенка. Помогло, несмотря ни на что, сохранить надежду.
Но она так никогда и не смогла вернуться к нормальной жизни. Да она и не хотела, после всего…
Я люблю ее, хоть и не могу любить. Люблю ее даже сильнее, потому что не могу.
Что может занять в нашей жизни место женщины?
Для меня это вопрос не из легких.
* * *
Нет, для тех мук, что терзают нас, исцеления не существует. Мерано никогда не считался шикарным курортом, таким, как, например, Монтекатини, а теперь и совсем захирел. Здесь безлюдно и тихо. Сейчас тут всего несколько гостей, и они, по крайней мере до прибытия мистера Дрябли, держатся замкнуто. Как и мы. Синьор Гольдини, говорливый управляющий, восторгается нами, потому что мы забронировали номера на очень долгий срок, а я, кроме того, щедро даю на чай, поэтому он охотно выполняет мои маленькие просьбы. Он заботится, чтобы никто не нарушал наш покой, когда Ариэль неважно себя чувствует, а это случается довольно часто. Для Брайони он вызвал из соседней деревни милого патриархального старичка — здешнего педиатра. За несколько месяцев Мерано превратился для нас в тихую гавань. Здесь, после бегства из Бельгии, мы могли спокойно укрываться на глазах у всего света, и никому не пришло бы в голову искать нас в этом курортном местечке. Наш побег…
Нет, нет, нет, хватит об этом. Мне нужно очень многое рассказать вам, и побег подождет. Прежде всего мне нужен послеобеденный моцион.
Понимаете, кастратам, как и всем увечным, на водах всегда делается легче. Мы греемся на солнышке, и каждый день кажется нам чуть теплее вчерашнего. Мы радуемся, что дни текут так скучно, с приятным однообразием, благодарны персоналу за то, что он не сует нос в наши дела, любуемся тихим журчанием воды в источнике. Мы встаем с первым солнышком и идем в бюветы пить теплую, солоноватую минеральную воду, насыщенную радоном; подозреваю, в нее добавляют чуть-чуть мышьяка, чтобы улучшить пищеварение.
Или, скорее, убить то, что еще осталось от пациента.
Маттео встает, молча указывает в сторону парка и уходит. Он почти разучился говорить, хотя иногда лепечет что-то ласковое, когда успокаивает Брайони. Когда она начнет говорить, то наверняка будет шепелявить, как он: «Томатино».
— Он за две недели и слова не произнес, — говорит Ариэль, глядя ему вслед. Его плечи сгорбились.
— С Графом Скорбей какая-то женщина, — говорю я, чтобы отвлечь ее. — Блондинка, хорошенькая, явно при деньгах. Она плачет. Нет, погоди-ка. Теперь она вопит на кого-то. Гм. Что бы это значило? Как это у женщин получается — одновременно горевать и повелевать?
— Откуда я знаю? Сколько ей лет?
— Она моложе, чем можно дать на вид. — Когда она встала, мне подумалось, что у нее на щеках, наверное, отпечатались все папилярные линии — так долго она сидела, уткнувшись лицом в ладони. — Может быть, его дочь. Или молодая жена, которую он бросил, приехала умолять его вернуться домой. Или любовница, которая отдала в залог все драгоценности. — Она уходит, я долго смотрю ей вслед. — Она совсем не похожа на него. И не похожа на любовницу. Хотя… кто ее знает!
В эту минуту мимо нас вздумалось пройти мистеру Дрябли. Он приподнимает широкополую панаму, потом вдруг поворачивается на каблуках и плюхается на шезлонг рядом с Ариэль. Она поднимает на него глаза и цепенеет. Воздух вокруг нее словно густеет. Он напугал ее так, что бедняжка не может пошевелиться. Он пришел не просто так — ему что-то нужно от нее. Волны желания поднимаются от его покрытого испариной лба, как предзакатный туман над источником.
Мистер Дрябли утирает лицо накрахмаленным платком. Этот платок — единственная неизмятая деталь его бежевого льняного костюма, свисающего мешком с обрюзгших плеч. Не могу понять, почему ему вздумалось надеть галстук, отдыхая на водах. Это напоминает мне Хогарта, а Хогарта я не люблю.
— Добрый день. Мне кажется, сегодня потеплело, — заявляет он, будто не замечая моего хмурого взгляда. Он облизывает мизинец и поднимает его, определяя, откуда дует ветер, хотя ветра сегодня нет. — Крайне забавно. Как было бы хорошо, если бы разразился шторм. Чудовищная буря. О, да. Просто превосходно. — Он откидывается на спинку шезлонга и обмахивается платком. Я замечаю инициалы: Дж. Дж. А.
— Джаспер Джеймс Адлингтон, — представляется он. — Бизнесмен. Homme d’affaires. К вашим услугам.
— Томас Смит. А это миссис Хантер.
— Очень рад. А где, разрешите спросить, прелестное дитя?
— С моим братом Мэтью.
— Понятно. Мужчина в роли няньки. Божественно. Как бы я хотел, чтобы у меня в детстве была такая же нянька. — Он испускает удовлетворенный вздох. — Давно отдыхаете в Мерано? Должен признаться, мне здесь страшно нравится. Все так ветхо, так преувеличенно, так по-итальянски. Должен сказать, они мастера все путать. То потеряют твои вещи, то, когда они нужны, их не найдешь. И что они едят — одну лапшу! Невыносимо для пищеварения.
За этой пустой болтовней он возится с носовым платком, но я замечаю, что его взгляд на кратчайшую долю секунды метнулся вбок, на великолепное кольцо на пальце Ариэль. В нем огромный изумруд цвета ее глаз, по бокам — два желтых бриллианта, вделанные в золотую оправу, такую широкую, что она доходит до костяшки пальца.
Ага, мистер Дрябли, значит, вы охотник за драгоценностями, путешествуете с курорта на курорт в поисках состоятельных одиноких дам. Наверное, успели понять, что в Мерано богатой добычи не жди.
— Кто вы такая? — вдруг спрашивает он у Ариэль. — Зачем вы здесь?
Она вздрагивает от страха.
— Что? — спрашивает она. В ее голосе звенит паника. — Что? Почему вы сказали так? — Она вскакивает столь поспешно, что шезлонг с громким стуком опрокидывается. — Почему вы сказали так? Чего вы хотите? Кто вас послал?
И мистер Дрябли, и я спешим ей помочь, но она отшатывается. Ее лицо заливает смертельная бледность.
— Отойдите! — кричит она. — Отойдите от меня!
Он удивленно смотрит на нее. Такое отчаяние в голосе женщины захватило его врасплох. А источник журчит и журчит, ему дела нет до нас.
— Прошу прощения, — говорит он, водружает на место шляпу и, манерным жестом засунув в карман носовой платок, бочком удаляется.
Надо же было ему среди всех бессмысленных фраз выбрать именно эти слова! Как бы мне хотелось исколошматить этого суетливого жирного идиота! Теперь она захочет уехать отсюда, как раз тогда, когда я начал понемногу успокаиваться. Проклятье. Как ей удается балансировать на самом краю обрыва? Томазино, ты дурак, если решил, что это легко.
Кто вы такая? Зачем вы здесь?
Ариэль опускается на другой шезлонг. Ее лицо серо, как пепел, она дрожит всем телом даже под теплыми лучами солнца. Я опускаюсь на колени, стараясь не коснуться ее.
— Давай найдем Маттео, — говорю я.
— Пусть он уйдет. Пусть он уйдет, — шепчет она снова и снова. Плотно обхватив себя руками, покачивается взад-вперед.
— Он ушел. Не волнуйся, он ушел.
На мое плечо падает тень. Я поднимаю глаза и вижу Графа Скорбей. Его пальцы, замечаю я, такие же тонкие и изящные, как его тросточка, а глаза своеобразные, светло-карие, в золотистых искорках.
— Чем могу помочь? — спрашивает он с характерным итальянским акцентом.
— Она очень испугалась, — говорю я ему. — Не могу объяснить, почему. — Не знаю откуда, но у меня возникло чувство, что с ним можно поговорить. У меня одно из моих знаменитых озарений. Мне кажется, этому человеку можно доверять. Может быть, все дело в выражении его глаз — в них нет никаких потайных мотивов, кроме искреннего сочувствия. — Будьте добры, найдите моего брата. Он гуляет в парке с ребенком.
Граф раскланивается и быстрым шагом уходит. Я пытаюсь заговорить с Ариэль — так, ни о чем, просто чтобы словами успокоить ее. На мое счастье через пару минут к нам спешит Маттео и кладет ей на руки маленькую Брайони. Ариэль все еще бледна, как смерть.
