На следующий день мы все сидим у источника, потягиваем горьковатую минеральную воду и всем телом впитываем тепло. Лоры нигде не видно, и, когда к нам подходит Леандро, я боюсь спросить, виделся ли он с мистером Дрябли. Я машу ему, он, как обычно, раскланивается и присаживается рядом со мной. Он достает из кармана большое кольцо из желтой резины и протягивает ей.
— Подарок от жены деревенского механика, — сообщает он. — Говорит, это полезно, когда режутся зубки.
Ариэль удивленно смотрит на него, я беру у него кольцо, чтобы ей не пришлось касаться его пальцев. Не забыть бы сказать графу наедине, чтобы не делал неожиданных жестов. Она кивает с благодарностью.
— Не стоит, — говорит он. — Как только рождается ребенок, вам никогда уже не избавиться от бремени любви, царящей в вашем сердце, даже если у него режутся зубки и он плачет всю ночь напролет.
Она прочищает горло, но не может произнести ни звука.
— Расскажите о вашей дочери. Если вы не против, — быстро подсказываю я. Я знаю, именно это сказала бы Ариэль, будь она способна говорить.
— Если вам угодно, — отвечает он и искоса смотрит на Ариэль.
Она кажется очень маленькой и жалкой, как потерянное дитя, и мое сердце трепещет от сострадания. Леандро откидывается на спинку и прикрывает глаза.
— Ее волосы были почти такого же цвета, как у вас, но глаза — темно-карие, почти черные, — говорит он. — Она тоже любила отдыхать на водах. Ее любимым курортом был Стабиане, потому что это ближе всего к Помпее. Она была очарована руинами древнего города и верила, что наша семья происходит от рода Менандра, потому что, когда я достиг совершеннолетия, мой отец подарил мне золотые монеты и небольшие статуэтки. А ему эти вещи передал его отец. Она любила историю, моя Беатриче. Больше всего ей нравились греческие легенды об оракулах. Благодаря им она и познакомилась с Лорой, хотя та была на пять лет младше. Они жили в школе-интернате в Швейцарии, и моя Беатриче пожалела эту девочку, потому что та была такой застенчивой, одинокой, все время плакала, скучала по маме. Каждый вечер Беатриче садилась у постели маленькой белокурой Лоры и рассказывала легенды. Они вселяли в нее мужество. Она была удивительным ребенком.
Вдруг Ариэль встает, подходит к Леандро и, не говоря ни слова, протягивает ему маленькую Брайони. От изумления я теряю дар речи. Она никогда не разрешала брать своего ребенка на руки никому, кроме Маттео и меня.
Он поднимает на нее глаза, молча берет Брайони на руки и нежно целует мягкую прядь белокурых, чуть рыжеватых волос на голове малышки. Та уютно устраивается у него на коленях. Не будь этот джентльмен таким сдержанным, я уверен, у него на глазах выступили бы слезы.
Ариэль ошибалась. У нее все еще хватает сил пожалеть мужчину.
* * *
Маттео с Брайони, как всегда, ушли искать бабочек в парке, а мы сидим на нашем обычном месте.
— Оракулы никогда ничего не объясняли, — говорит ей Леандро. — Они говорили загадками. А уж слушатель должен был сам расшифровать смысл их слов и поступать так, как сочтет нужным.
Мои предчувствия тоже никогда ничего не объясняют. Если я доверяюсь им, они меня не подводят. Наверное, во мне воплотилась древняя мудрая жрица. Вот так посчастливилось — приютить в себе душу девственницы-весталки.
— В коридоре у меня стоит мраморный барельеф — Ахилл на пути в Трою. В одном городе произошла большая битва, и Ахилл ранил копьем местного царя. Рана никак не заживала, и Ахилл спросил совета у оракула. Жрица сказала, что он достигнет Трои только в том случае, если царь, которого он чуть не убил, согласится его туда отвести. — Леандро пробежался пальцами по тросточке. — Царь тоже посоветовался с оракулом, и ему сообщили, что он, раненый, должен исцелить того, кто его ранил. В этом вся суть легенды. Раненый может исцелить врага, который его ранил.
— Кажется, я понимаю, — медленно произносит Ариэль. В ярких лучах солнца я замечаю, что она бледнеет. — Неужели на этой проклятой земле еще сохранились оракулы? — добавляет она, обращаясь не столько к Леандро, сколько к себе самой.
— У меня нет ответа, — говорит Леандро, — но моя экономка, Катерина, она strega, вы в Америке назвали бы ее ведьмой. Я прошу у нее совета во всех духовных делах.
Теперь я понимаю, что большинство людей смутились бы от такого разговора, но нам он почему-то кажется совершенно естественным. Он должен происходить именно здесь — где журчит источник, ветер шелестит в кронах кипарисов, а наша жизнь принимает такой причудливый оборот. По правде говоря, я думаю, это именно те слова, в каких нуждается сейчас Ариэль.
Но все нарушается с внезапным приходом Лоры. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, укрывшись от солнца под широкими полями соломенной шляпы, она приносит шезлонг и плюхается в него с мелодраматическим вздохом. У нее типичный английский цвет лица — кремово-белый, не испорченный веснушками; щеки раскраснелись от жары, большие голубые глаза полны застенчивого лицемерия, волнистые светлые волосы стянуты на затылке в простой хвост. В ушах поблескивают превосходные жемчужные серьги в обрамлении бриллиантов. Она скидывает сандалии, расстегивает верхнюю пуговицу на блузке и красивым жестом расправляет пышную юбку. Проклятье. От этого узора в красно-белый горошек у меня сразу разболелась голова. Впрочем, и от нее тоже. Она замечает, что я поморщился, и недовольно жмурится.
— Пялиться невежливо, — говорит она.
Ариэль и Маттео переглядываются. Иногда мне кажется, будто эти двое владеют телепатией, и я им чуть-чуть завидую. Я устраиваю все дела, веду переговоры, а ему достается благодарность за то, что он улавливает ее малейшее желание. Но для того Бог и создал братьев, чтобы испытывать ваше терпение!
Они оба встают, вежливо раскланиваются с Леандро и уходят. Ариэль держит Брайони на руках. Поделом этой гордячке Лоре.
— Вижу, я помешала, — говорит она Леандро. — Но мне нужно с вами поговорить. Сейчас же. Это очень важно и срочно.
— Ты в самом деле помешала, — спокойно отвечает он. — И, думаю, ты должна извиниться перед моими друзьями.
— Простите. — Она пожимает плечами. — Теперь, будьте добры…
Я понимаю намек, но мне почему-то не хочется вставать. С того дня, как мы покинули дом в Бельгии, никто еще не пытался мною командовать, и уж не этой сопливой британке указывать мне, что делать.
Но у Леандро манеры лучше, чем у меня.
— Мы обсудим это наверху, — говорит он и уходит в парк.
Лора, надув губки, сует ноги в сандалии. Она была бы очень хорошенькая, если бы не эта капризная гримаса.
— Полагаю, он рассказывал вам печальную историю о своей Беатриче, — говорит она. — Почему же вы не спросили его, кто отец ребенка? Леди Беатриче была не таким уж оплотом добродетели. Ничего подобного. Совсем не такая милая душечка, какой ее представляет дражайший папаша.
— Мне казалось, она была вашей лучшей подругой.
— Была.
— Не хотел бы я быть вашим врагом, — говорю ей я.
— Пошел ты к черту, — бросает она и удаляется.
* * *
— Полагаю, я должен принести вам извинения, — говорит мне Леандро немного позже, когда мы встречаемся, чтобы пропустить по маленькой на ночь.
— Полагаю, вы ничего не должны, — отвечаю я. — Вы не виноваты, что она такая стерва.
— Да, это так. Наверное, самое простое объяснение в том, что многие из тех, кого она любила, покинули ее. Ей легче быть злючкой, чем остаться один на один со своим горем.
— Вы очень проницательны.
— Да. Но нелегко слушаться суррогатного отца, особенно теперь, когда Беатриче с нами нет. Лора вышла замуж за первого же человека, кто сказал, что любит ее, хотя в глубине души понимала, что его больше интересуют ее деньги. А когда появился наследник, Эндрю, ее муж, стал еще заносчивее и высокомернее. Дети еще совсем малы, и, боюсь, бедняжке некуда деваться.
— Сколько лет ее детям?
— Руперту три года, Кассандре два.
— Почему она не взяла их с собой сюда?
— Они дома, с няньками, там им хорошо. Таковы уж английские обычаи. — Он спокойно развернул «Монте-Кристо» и закурил. Мы взглянули на дальний столик, туда, где сидела Лора с мистером Дрябли. Заметив, что мы обратили на них внимание, они в шутливом приветствии приподняли бокалы с мартини.
— Мужчины такого сорта легко предсказуемы, — говорит Леандро. — Цепляются за свои ритуалы, мнят себя особенной породой, выдумывают манеру поведения и возводят ее в ранг закона. Можно предположить, что человек, получивший хорошее образование и обладающий всеми мыслимыми преимуществами, должен обладать и представлением о том, что хорошо, а что плохо, но в одиночку у них никогда не хватает сил на серьезные дела. Им постоянно нужна публика, хотя бы для того, чтобы выслушивать их ничтожное мнение.
