– Вы часто бываете здесь? – нарушил Смоки молчание.
– Нет, – спокойно ответила Дейли Элис. – В Городе не бываю. А здесь иногда, когда у папы есть дела, или… ну и всякое такое.
– Он ведь доктор.
– Не совсем. Во всяком случае, он больше не практикует. Теперь он писатель. – Она улыбалась, а Софи опять хихикала у нее за спиной. Дейли Элис продолжила разговор с таким видом, словно ее целью было проверить, сколь долго она сможет сохранять невозмутимость. – Он пишет рассказы о животных, для детей.
– Вот как?
– По одному в день.
Смоки заглянул в ее ясные смеющиеся глаза цвета темного бутылочного стекла и как-то необычайно странно себя почувствовал.
– Они, должно быть, не очень длинные, – проговорил он, с трудом сделав глоток.
Смоки не мог понять, что́ с ним происходит. Конечно же, он влюбился – и влюбился с первого взгляда, но раньше он тоже влюблялся – и всегда тоже с первого взгляда, однако ни разу не испытывал того, что испытывал сейчас: внутри его словно росло что-то – и росло неумолимо.
– Он пишет под именем Сондерс, – продолжала Дейли Элис.
Смоки притворился, будто напрягает память в попытках вспомнить это имя, но на самом деле силился доискаться до причины, почему у него сделалось на душе так чудно́. Это занятное ощущение перетекло к нему в руки, лежавшие на сдвинутых коленях; он пристально в них всмотрелся: они казались тяжелыми, как чугун. Смоки переплел непослушные пальцы и произнес:
– Замечательно!
Девушки расхохотались, и Смоки расхохотался вместе с ними. В приливе нового чувства его так и подмывало смеяться. Дымок от травки тут был ни при чем – тогда бы Смоки, как обычно, сделался невесомым и прозрачным. Случилось обратное. Чем дольше Смоки смотрел на Элис, тем сильнее становилось испытываемое им чувство; чем дольше Элис смотрела на Смоки, тем острее он ощущал… что именно? В ходе беседы они просто взглянули друг на друга – и в душе Смоки как будто гром грянул. Его вдруг осенило понимание того, что́ произошло: не только он сам влюбился в Элис, причем с первого взгляда, но и Элис – тоже с первого взгляда – влюбилась в него, и два этих обстоятельства избавили его от безличности. Не загнали недуг внутрь, как это старался сделать Джордж Маус, но устранили его напрочь. Вот в чем была суть нового чувства. Как будто Элис размешала Смоки с кукурузным крахмалом, и он начал загустевать.
Юный Санта-Клаус
Смоки спустился по узкой черной лестнице в единственный сортир в доме, который еще действовал, и остановился в этом облицованном камнем заведении перед широким зеркалом в оправе, покрытым черными крапинками.
Так-так. Ну кто бы мог подумать? Из зеркала на него смотрело лицо в общем-то знакомое, но казалось, будто Смоки видит его впервые. Круглое открытое лицо, чем-то напоминавшее лицо юного Санта Клауса, каким мы могли бы видеть его на ранних фотографиях: в меру серьезное, с темными усами, со вздернутым носом и морщинками, которые лучиками разбегались у глаз, хотя ему еще не исполнилось и двадцати трех. Во взгляде, да и во всем облике, выдававшем веселый нрав, было что-то отсутствующее, неопределившееся; Смоки казалось, что в его внешности чего-то недостает и он никогда не сможет восполнить этот пробел. Довольно. По сути, свершилось чудо. Смоки с улыбкой кивнул своему новому знакомому и, уходя, еще раз оглянулся на него через плечо.
Когда он поднимался вверх по лестнице, на одном из поворотов ему неожиданно встретилась Дейли Элис, которая спускалась вниз. По лицу Смоки не бродила теперь бессмысленная ухмылка, да и Элис больше не хихикала. Заметив друг друга, они замедлили шаг; протиснувшись мимо, Элис, однако, не двинулась дальше, а повернула голову назад. Смоки стоял ступенькой выше, и головы их оказались в позиции, обязательной для киношных поцелуев. Сердце Смоки отчаянно забухало от страха и ликования, вся кровь бросилась в голову и застучала в ней от неистовой уверенности в неизбежном. Он поцеловал ее. Губы девушки шевельнулись в ответ, словно и она прониклась сознанием неминуемости происходившего; длинные руки обняли его за плечи, и, зарывшись лицом в ее волосы, Смоки почувствовал себя так, будто в скромный кладезь его мудрости добавилось сокровище, не имеющее цены.
Сверху послышался шум, и они отпрянули друг от друга. Это была Софи, которая стояла, широко раскрыв глаза и кусая губы.
– Мне нужно пи-пи, – скороговоркой произнесла она и, пританцовывая, побежала по ступенькам вниз.
– Ты скоро уезжаешь? – сказал Смоки.
– Да, сегодня вечером.
– Когда вернешься?
– Не знаю.
Смоки снова обнял девушку: это второе объятие было спокойным и уверенным.
– Я испугалась, – сказала Элис.
– Я знаю, – торжествующе ответил Смоки.
Господи, до чего же она высоченная. Как бы он обнимал ее, если бы не лестница?!
Островок в море
Как и следовало ожидать от человека, выросшего безличным, Смоки всегда считал, что женщины выбирают или отвергают мужчин согласно критериям, ему неведомым: по прихоти, как монархи; или руководствуясь вкусом, как критики. Поэтому он не сомневался, что если женщина остановится на нем или на любом другом мужчине, то выбор этот будет предрешенным, неотвратимым и мгновенным. И он, словно придворный, пребывал в ожидании того момента, когда его заметят. «Оказывается, – думал он, стоя тем поздним вечером на крыльце дома Маусов, – женщина – Элис, во всяком случае – воодушевлена теми же пылкими чувствами и сомнениями, что и я; как и меня, ее обуревает желание, побеждая стеснительность, и сердце ее перед объятием билось так же бешено, как и мое. Я знаю, что это было именно так».
Смоки долго стоял на ступеньках, осмысляя приобретенное им сокровище и вдыхая ветер, который, как нередко бывает в Городе, переменил направление и дул теперь со стороны океана. Он приносил с собой запах прилива, побережья, ракушек; был одновременно кислым, соленым и горьковато-сладким. Смоки осознал, что огромный Город, в конце концов, – всего лишь крохотный островок среди морского простора.
Островок в море. Но те, кто жил в Городе из года в год, об этом – главном – как-то забывали. Поразительно, но это была правда. Смоки спустился с крыльца и пошел по улице, налитый металлом, словно статуя, и шаги его гулко звенели по мостовой.
Переписка
Джордж назвал ее адрес: «Эджвуд – и все»; телефона у них не было, и Смоки не оставалось ничего другого, как засесть за письма, чтобы выражать любовь при помощи почты с усердием, ныне исчезнувшим почти повсеместно. Пухлый конверт отправлялся в Эджвуд, и Смоки начинал дожидаться ответа, а когда ожидание становилось невыносимым, он писал новое письмо, и потому их письма пересекались где-то на полпути, как и подобает настоящим любовным посланиям. Элис сохранила его письма, перевязав их ленточкой цвета лаванды; спустя много лет ее внуки обнаружили эту связку и прочитали историю невероятной страсти своих предков.
«Я нашел парк, – выводил Смоки черными чернилами своим причудливо остроконечным почерком. – На колонне у самого входа мемориальная дощечка с надписью „Маус Дринкуотер Стоун 1900“. Это вы все? Там есть маленькая беседка „Времена года“ и статуи, а дорожки такие извилистые, что напрямик к центру не доберешься. Бродишь-бродишь – и оказываешься у выхода. Лето кончается (но в городе это заметно разве что в парках), ветки ощетинились и пропылились, да и парк-то крохотный, однако все здесь напоминает мне тебя», – словно не напоминало все остальное. «Я нашла стопку старых газет, – говорилось в письме Элис, которое пересеклось в дороге с письмом Смоки (два водителя, встретившись туманным утром у шлагбаума, помахали друг другу из высоких голубых кабин грузовиков). – Разглядывала комиксы о мальчике, который видит сны. Все комиксы изображают его Страну Грез. Эта страна прекрасна: дворцы и процессии вечно уменьшаются и пропадают или, наоборот, вдруг становятся огромными, а если вглядеться пристальней, превращаются во что-то другое; то есть, знаешь, все происходит как в настоящих снах, только там все всегда очень красиво. Двоюродная бабушка Клауд говорит, что сберегла комиксы ради человека, который их нарисовал: его звали Стоун; когда-то он был Городским архитектором – вместе с прадедушкой Джорджа и моим! Они были приверженцами „Beaux arts“.[3] Страна Грез – и есть самое что ни на есть Изящное Искусство. Стоун был пьянчугой (именно так и сказала Клауд). Мальчик, когда грезит, выглядит сонным и удивленным одновременно. Он напоминает мне тебя».
После довольно робкого начала их письма постепенно становились настолько личными, что когда Смоки и Дейли Элис наконец снова встретились в баре старинного отеля, за освинцованными окнами которого падал снег, оба недоумевали, не случилась ли какая-то ошибка: может быть, Как-то все их письма посылались совсем по другому адресу и их получал некий не попадающий в фокус, расплывчатый незнакомец. Это ощущение очень скоро исчезло, но сначала каждый из них дожидался очереди, чтобы рассказывать подробно: иначе они уже не умели. Снег перешел в метель, кофе остыл; а они все говорили, подхватывая фразы друг друга, в восторге, словно сами такое выдумали.
