— Наш последний Праздник, — сказал он, — не смог состояться. Мы в отчаянии. Мы теперь принимаем Сигури не только во время Ритуала, это стало пороком. Скоро весь наш народ будет болен. Время слишком состарилось для Бытия. Оно не может больше выдержать нас. Что делать, что с нами станет?
Наши люди больше не любят Бога. Я — жрец, и я не могу не чувствовать этого. Ты видишь — я совсем отчаялся.
Я передал ему наш разговор с директором местной школы и сказал, что их следующий большой праздник на этот раз состоится.
Я сказал ему также, что приехал к индейцам тараумара не из любопытства, но чтобы отыскать истину, которая скрывается от европейцев и которую сохранил его Народ. Он проникся доверием ко мне и рассказал удивительные вещи о том, что такое Добро и что такое Зло, что такое Истина и что такое Жизнь.
— Все, что я говорю, идет от Сигури, — сказал он. — Это Сигури научил меня всему. Вещи не таковы, какими мы их видим и ощущаем большую часть времени, но таковы, как нас учит Сигури. Они уже давно захвачены Злом, Злым Духом, и без Сигури человек не сможет вернуться к Истине. В начале они были настоящими, но чем больше мы стареем, тем фальшивей становятся они, потому что Зло все ближе подходит к ним. В начале мир был совершенно реальным, он звенел в человеческом сердце и звенел вместе с ним. Теперь его нет больше в сердце и нет в душе, потому что оттуда ушел Бог. Видеть вещи — это видеть Бесконечность. Сейчас, когда я смотрю на свет, мне трудно думать о Боге. Однако это именно он, Сигури, создал все это. Но зло — во всех вещах, и я, человек, не могу больше чувствовать себя чистым. Во мне есть что-то ужасное, что поднимается и идет не из меня, темнота, которая внутри меня, там, где душа человека не знает, где начинается его «Я» и где оно заканчивается, и что его заставило стать таким, каким он себя видит. И об этом мне говорит Сигури. С Ним я не знаю больше обмана и не смешиваю то, что действительно в человеке желаемо, с тем, что по злому умыслу притворилось таковым. И вскоре все, что останется, — произнес он, чуть отступая, — это непристойная маска, ухмыляющаяся среди спермы и дерьма.
Приведенные мной слова Жреца абсолютно достоверны; они показались мне слишком значительными и прекрасными, чтобы я позволил себе что-либо изменить, и если это и не те самые слова буквально, по смыслу они практически не отличаются от сказанного им, ибо понятно, что это поразило меня и мои воспоминания остались чрезвычайно точными. Впрочем, я повторяю, он только что принял Пейотль, и меня не удивила ясность его ума.
После нашей беседы он спросил, не пожелаю ли я отведать Сигури и таким образом приблизиться к истине, которую ищу.
Я ответил, что это — мое самое сокровенное желание, и я не думаю, что без помощи Пейотля можно достичь всего, что ускользает, и от чего время и обстоятельства удаляют нас все больше и больше.
В левую ладонь он насыпал мне горсточку порошка, объемом с зеленый орех миндаля:
— Достаточно, чтобы увидеть Бога два-три раза, так как Бог не всегда хочет быть узнанным. Чтобы почувствовать его присутствие, следует, по меньшей мере, трижды оказаться под влиянием Сигури, но каждый раз доза не должна быть больше горошины.
Итак, я остался еще на пару дней у тараумара, чтобы лучше узнать Пейотль, и потребовался бы толстый том, чтобы передать все, что я увидел и перечувствовал, находясь под влиянием Пейотля, а также все то, что Жрец, его помощники и их родственники рассказали мне. То, что мне привиделось, Жрец и его семья назвали подлинным, это видение имело отношение к тому, что должно было быть Сигури, и что является Богом. Но этого нельзя достигнуть, пока не пройдешь через страдания и душевную боль, после чего чувствуешь себя словно вывернутым и перенесенным по другую сторону всего и больше не понимаешь мир, который только что покинул.
Я сказал: перенесенным по другую сторону — как если бы ужасная сила позволила вам возвратиться к тому, что существует по другую сторону. Больше не чувствуешь тела, которое только что покинул и которое поддерживало тебя в своих границах, зато чувствуешь себя гораздо счастливее, ибо принадлежишь не самому себе, а безграничности, и понимаешь, что бывшее тобой пришло из головы этой самой безграничности, Бесконечности, и что сейчас именно ее и предстоит увидеть. Чувствуешь себя внутри газообразной волны, где раздаются непрекращающиеся потрескивания, разряды, окружая тебя со всех сторон. То, что вышло из тебя, то, что было твоей селезенкой, печенью, сердцем или легкими, неустанно очищается и вспыхивает в этой неопределенной среде, похожей одновременно и на воду, и на газ; кажется, что бесконечность призывает к себе органы и заставляет их собраться вместе.
То, что выходило из моей селезенки или печени, имело форму букв древнего тайного алфавита, пережеванного огромным ртом, ужасно отталкивающим, надменным, нечетким, дорожащим своей невидимостью; и эти знаки были разметены во все стороны пространства, в то время как мне казалось, что я поднимаюсь вверх, но не один. Мне помогает неведомая сила. Но я ощущаю себя свободнее, чем на земле, когда я был один.
В какой-то момент поднялось что-то вроде ветра — и границы пространства раздвинулись. С той стороны, где была моя селезенка, образовался огромный пустой провал, который окрашивался в серые и розовые тона, словно морской берег. И в глубине этого провала появились очертания застрявшего корня, похожего на J, на верхушке которого, кажется, были три приподнятые ветви буквы Е, грустной и сверкающей, как глаз. Языки пламени вырывались из левого уха буквы J и, проходя позади нее, казалось, сдвигали все вправо, в ту сторону, где находится моя печень, но значительно выше нее. Больше я ничего не увидел, все исчезло, или я сам заставил это исчезнуть, вернувшись к обычной реальности. Во всяком случае, кажется, я увидел сам Дух Сигури. И я полагаю, что это должно объективно соответствовать трансцендентальному представлению, живописующему последние и высочайшие реальности, и Мистики должны пройти через подобные состояния и образы, перед тем как достичь, следуя формуле, высших катаклизмов и разрушений, после которых они попадают в объятия Господа, как цыпочки — в лапы своего сутенера.
Это навело меня на некоторые размышления о воздействии Пейотля на психику.[5]
Пейотль возвращает «я» к его истинным истокам. После того как ты вышел из состояния подобного видения, невозможно, как прежде, смешивать ложь с истиной. Ты видишь, откуда идешь и кто ты, больше не сомневаешься в том, кто ты такой. И больше не существует ни чувства, ни внешнего влияния, которые способны заставить тебя отвлечься.
И вся серия похотливых оптических миражей, показанных бессознательным, не может больше стеснять истинное дыхание ЧЕЛОВЕКА, по той простой причине, что Пейотль — это и есть ЧЕЛОВЕК, но не рожденный, а ПРИРОДНЫЙ, и вместе с ним оживает, поднимается и находит опору атавистическое и личное сознание. Оно знает, что для него хорошо, а что — ничего не стоит: следовательно, распознаёт мысли и чувства, которые может принять без опаски и с пользой, — а также те, которые пагубны для его свободы.
И, что особенно важно, оно знает, куда стремится его существо и куда оно еще не пришло, или КУДА ОНО НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ИДТИ, ЧТОБЫ НЕ УТОНУТЬ В ИРРЕАЛЬНОСТИ, ИЛЛЮЗОРНОСТИ, В НЕСОТВОРЕННОМ, НЕПОДГОТОВЛЕННОМ.
Пейотль никогда не позволит вам принять свои грезы за реальность. Или смешивать восприятия, заимствованные в исчезающих низинах, еще не возделанных, еще не зрелых, еще не поднявшихся из галлюцинирующего бессознательного — с образами, эмоциями настоящего. Ибо в сознании есть нечто сказочное, Чудесное, с которым можно выйти за пределы. И Пейотль говорит нам, где и в результате какой необычайной кристаллизации вдохновения, подавляемого и забитого по привычке, доставшейся нам от предков, Фантастическое может обрести форму, чтобы обновить в сознании свои фосфоресценции, свое облако пыли в лучах света. Это Фантастическое — благородно, его беспорядок — только кажущийся; в реальности он подчиняется тайно выстроенному порядку на том плане, которого нормальное сознание не достигает, но достичь которого нам поможет Сигури, и который является самой тайной любой поэзии. Но в человеке скрыт и другой план — сумрачный, бесформенный, он окружает сознание, становясь то неосвещенным его продолжением, то угрозой ему, в зависимости от обстоятельств. И он освобождает, выпускает на волю рискованные ощущения. Его бесстыдные миражи болезненно влияют на сознание. Оно открывает им свою душу и полностью растворяется там, если нет ничего, что могло бы его удержать. И Пейотль — единственная преграда Злу с той ужасной стороны.
