всем немецким новостным каналам.
– Что происходит в России? – недоумевала она, перейдя к цитатам из утренних газет. – Коммунисты снова рвутся к власти? Парламент распущен. Будьте там осторожней, мой друг!
Я возвращался домой, терзаемый одним лишь вопросом: что делать дальше? В азартном, беспринципном мире 90-х мне предстояло найти свое место.
3
С дипломом Санкт-Петербургского университета меня приняли в отдел информации центральной областной газеты. Журналистом я проработал три года. В редакцию то и дело приходили замордованные диким рынком горожане с мольбами решить их житейские проблемы, в области бушевали криминальные войны, работники социальной сферы не получали зарплаты, а мы дружно следовали трусливой политике главного редактора, рапортуя о мизерных успехах портовиков и освещая деловые встречи властей региона с иностранными делегациями, пачками привозившими специалистов по инвестициям в экономику области.
Зарплата молодого корреспондента была еще позорнее официальной линии газеты, а гонорары – смехотворными. Чтобы пойти вразрез с цензурой главреда, я начал писать художественные миниатюры о персонажах своего времени: учителях, торгующих на рынке турецким ширпотребом, офицерах, вынужденных таксовать по ночам, чтобы прокормить семью… Некоторые из этих миниатюр сложились в рассказы.
Луц приехал весной. Он действительно работал в Польше в крупной компании с немецким капиталом. Предприятие производило лифты для жилых домов.
Стояли солнечные майские дни. Люда ожидала приезда гостя в приподнятом, волнительном настроении. Выходные подруги посвятили уборке в комнате. Неделюк вымыла окно. Люда надраила пол, пропылесосила ковер. На столе появилась новая скатерть. Из химчистки я привез два старых атласных покрывала. Винные пятна на них не вывелись. Это расстроило Неделюк и раззадорило Люду. Вокруг стало свежо и чисто. Завелся дух новизны. И только полинявший бледно-розовый абажур, испещренный автографами разбежавшихся по жизни филологов, был неподвластен спонтанным переменам в жизни подруг. Его покосившийся овал грузно свисал с бугристого потолка на тонком проводе, подсвечивая с высоты прожитых лет вазу с тюльпанами на круглом столе.
Завтра мне предстояло доставить Луца в общежитие. На этом моя добровольная миссия по привлечению потенциального жениха заканчивалась.
Накануне приезда видной персоны я допоздна задержался в редакции. Виной тому стала пыльная тяжелая штора, напоминавшая театральный занавес. За шторой на журнальном столике возле раковины Карабанов хранил графин с огнеопасной прозрачной жидкостью. Перед тем как перейти к рабочим вопросам, Алексей Геннадьевич тихо, почти шепотом, говорил:
– Александр, проследуйте в актовый зал!
В первые месяцы журналисткой деятельности мне было неудобно и совестно начинать рабочий день в редакции не с кружки крепкого кофе. Однако по мере знакомства с сотрудниками газеты я убедился, что минимум пять мэтров местной словесности соблюдают по утрам тайный ритуал за портьерой, считая его легкой разминкой перед погружением в творческий процесс. Мое посвящение в профессию проходило под чутким руководством Карабанова. Как выяснилось, стесняться традиций тут было не принято.
Вечером, когда Луц собирался в дорогу, рисуя в воображении заманчивые черты Люды, Карабанов проводил со мной поучительную беседу на тему «Основы журналистского мастерства». Сам он тяготел к крупным публицистическим журналам. Писал очерки о капитанах дальнего плавания, земляках-космонавтах, заслуженных врачах, живописцах. Меня призывал покончить с мелкотемьем и найти своего героя. В помощь он выписал мне адреса известных в городе личностей и настойчиво просил встретиться с ними для подготовки серьезных материалов, которые по его плану должны были оформиться в книгу о тружениках края.
Я всячески препятствовал воплощению этих замыслов. Меня больше интересовали социальные и экономические вопросы. Писать о закрывающихся предприятиях и челноках, оккупировавших российско-польскую границу, в газете никто не отваживался. Об этом, как и о свирепствующей цензуре в главном областном издании, я и сказал Карабанову.
– Ерунда, – обронил безучастно Алексей Геннадьевич, продолжая стучать по отполированным клавишам пишущей машинки. – Не теряйте время, молодой человек, на бесполезную борьбу. Ищите свой материал. – Карабанов вдруг превратился в принципиального наставника. – Держите курс на книгу!
Он встал из-за стола. После скупого напутствия почесал большим пальцем аккуратную морскую бородку и в задумчивости отодвинул штору:
– Пора, Саша! Пора! В добрый час!
Он разлил водку по граненым стаканам и из тумбочки достал банку соленых огурцов.
Не помню, сколько в тот вечер мы совершили совместных проникновений за штору. Домой я вернулся под утро, а Карабанов остался в редакции дорабатывать очерк о председателе областного отделения Союза художников.
Луца я встретил на автовокзале. Он был в своем сосредоточенно-пасмурном настроении. Однако наградил меня дружеской улыбкой. По дороге в гостиницу он заявил, что поедет к Люде завтра, ибо устал от тряски в автобусе, хамства таможенников, хочет принять душ, отдохнуть и выспаться. Более того, он вызвался доехать до общежития без моего сопровождения. Я не возражал, наоборот, был доволен, что спокойно допишу статью, которую мне предстояло сдавать в понедельник.
Я простился с Луцем у гостиницы. Через пару дней он обещал мне позвонить и пригласить на пиво. Я побежал на остановку и уже из громыхнувшего дверьми трамвая увидел его, нескладного и худого, все еще стоявшего с нелепым полосатым чемоданом на колесиках у гостиничной вывески.
Через несколько дней мне позвонила… Неделюк. Она всегда пребывала в недобром расположении духа, но в этот раз голос ее сплошь пронизывали гневные интонации.
– Саша, ну кого ты нам привез?! – кричала она в трубку. – Посмотри, какие немцы понаехали в город: породистые, холеные! А это кто? Два метра сухостоя, тростник болотный в тертых джинсах!
– По росту он подходит, – пришлось мне оправдываться. – К тому же, из хорошей семьи.
– Может, и из хорошей, да с дурными манерами, – не унималась Неделюк. – Даже цветы девушке на первом свидании не подарил. Еще и спрашивает, на чем бы вы хотели поехать в центр: на трамвае или такси?
– У них не принято дарить цветы женщине, которую видишь первый раз, – вступился я за Луца.
– А ты бы ему объяснил, что без цветов у нас с женщиной не знакомятся, – напирала Неделюк.
– Таня, вы все это затеяли, а я теперь виноват, – взбесила меня староста. – Радуйтесь, что он вообще приехал.
Но Неделюк меня не слышала.
– Он еще и в Польше работает! И фамилия у него польская! Ну какой же это немец?
Она продолжала награждать Луца нелицеприятными эпитетами, пока я не бросил трубку.
Какого черта я ввязался в эту историю?
Возвращаться к пресному репортажу об открытии нового трамвайного маршрута не хотелось.
Луц мне не позвонил. А я не появился в общежитии после этого разговора.
4
Прошло семнадцать лет. С подругами я не общался. Периодически виделся с Фомой. Он работал дизайнером на мебельной фабрике.
Хтей стал художником по янтарю. В краеведческом музее я долго рассматривал два его изумительных парусника, выполненных по заказу городской администрации.
Чадин иногда мелькал на местном телевидении в новостных программах. Комментировал культурные события, выдвигал проекты обустройства исторической части города.
Я покончил с журналистикой. Поработав в нескольких рекламных фирмах, я основал
