— От это чувствуется, что ты у них за главного, блондин! Сразу суть ухватил, э?
— Не называй так управителя! — приказала Мира.
— Да ладно, ладно! Господин достопочтенный управила, стало быть, она мне два рубля золотых положила. А теперь, раз такое дело, раз впереди нас гетманы со своими гонзами поджидают, а позади кочевые нагоняют, я четыре хочу, так что…
— Заплати ему, — бросил я, поворачиваясь, и тут приникший к окну Авдей крикнул:
— Дом на пути!
Чак, подтянув шорты, бросился назад в рубку, и я пошел следом. Сквозь переднее окно автобуса, закрытое мутным стеклом с трещинами, виднелся крутой поворот улицы, и на повороте этом стояло высокое, этажей на двадцать, здание-башня. Облицовка давно осыпалась вместе со стеклами, оконные рамы тоже исчезли, остались лишь серые перекрытия да квадратные просветы между ними.
— А, расплющи вас платформа! — взвизгнул Чак, перекинул два рычага и навалился на рулевое колесо под окном. — Ща врежемся!
Заскрипели тросы под кабиной, и термоплан стал медленно поворачивать.
— Не врежемся, — сказал я, — успеем.
В отсеке сзади зазвучали выстрелы.
— Не врежемся — так все равно упадем! Видишь, как тяжело летим? Дырок куча в баллоне, газ выходит… Да чё там четыре, мне и десяти золотых за такое мало!
Здание поползло вбок. Карлик приподнялся на сиденье, выглядывая, и повернул верньер на панели. Из динамика под ним полилось шипение, и приподнятый голос, едва слышный за треском помех, заговорил:
— И снова с вами говорит Шаар Скиталец из сердца апокалипсиса! Жаркий радиоактивный день раскинулся над Пустошью и Большим Крымом, и солнце улыбается нам во все свои тридцать два золотых зуба!
Я спросил:
— Что за Редут, про который вы говорили?
— Домина это такой квадратный с башнями, им один из гетманских Домов владеет. Вообще в Инкерманском ущелье четыре Дома заправляют, и один, Гантаров, держит этот Редут. Он вроде пограничного у них, защищает ущелье с юга.
Голос из динамика смолк, теперь оттуда несся только шум помех. Серая башня была все ближе, термоплан плавно поворачивал, чтобы пролететь мимо нее. Чак придвинулся ближе и зашептал:
— Эй, слышь, управила, а ты, стало быть, веришь им?
— Кому? — спросил я.
— Да этим… бабище татуированной и прихвостням ейным?
— В чем верю?
Мы оглянулись — все находящиеся в отсеке люди, включая Миру с Власом, стреляли из окон по нагоняющим кочевникам.
— Это тебе лучше знать, в чем. Короче, слышь: я б им и на ноготь не доверял бы! И на вот такой ноготенок! — Чак сунул мне под нос грязный морщинистый палец с покусанным ногтем. — Ты лучше меня держись, я, если что…
— Думаешь, они с Власом врут, что я хозяин их города? Что Мира — моя сестра? Зачем?
— Я откуда знаю зачем? Я сам того управилу херсонского ни разу не видал, хотя таки да, славен он тем, что волоса белые у него. А еще славен, — карлик подмигнул, — своим коварством и жестокостью. Великий интриган, инкерманских гетманов недавно так обхитрил… Чуть было не стравил друга с другом… Так, берегись! — Чак отпихнул меня, всунул голову в отсек и завопил: — Всем держаться! Крепко!
Мы плыли на высоте пятого этажа; дом-башня надвинулся, с него взлетели несколько крупных существ, похожих разом на птиц и летучих мышей, закружились над термопланом. Белуши, вспомнил я, этих крылатых мутафагов называют белушами.
Боковая часть емкости зацепила бетонный угол, раздался звук, будто чем-то шершавым с силой вели по железу. Все вокруг задрожало, и я уперся в стену, чтоб не упасть на содрогающийся пол. Совсем рядом потянулись квадратные проемы, ведущие в сумрачные глубины постройки, полные всякой рухляди, остатков мебели, шевелящегося на сквозняке тряпья и завивающейся смерчами цементной пыли. Я мельком увидел существо в дверном проеме — вроде человек, но со слишком уж длинными тонкими руками и ногами. Высокое, тощее, с шестом в руке, оно привалилось плечом к стене, глядя на меня неестественно большими, выпуклыми, как у совы, глазами, и у ног его сидела, сложив крылья, белуша. Картина эта мелькнула — и сразу пропала, я даже заморгал, пытаясь понять, правда ли видел ее.
— Не выдержит… не выдержит… — стонал Чак. — Чую, не выдержит… Раздави меня платформа, счас лопнет… А-а-а, выдержало!!!
«Каботажник» дернулся, когда оболочка перестала елозить по железу, кормовая часть сильно качнулась, за спиной кто-то упал — и дом-башня остался позади. Перед нами раскинулся пустырь, по которому между развалинами и котлованами извивалась земляная дорога.
И сразу очень хорошо стало слышно шипение вверху. Теперь оно звучало гораздо громче.
— Ща упадем, — заключил карлик и вскочил ногами на сиденье.
Он забрался на спинку, сдвинув крышку на потолке, сунул руку в отсек и рванул кривую рукоять. Что-то со скрежетом провернулось вверху, лязгнуло. Рукоять рывком ушла вниз, Чак повис на ней, болтая ногами.
Когда он спрыгнул обратно на сиденье, шипение еще усилилось, и термоплан быстро пошел вниз.
— Ты выпускаешь газ через клапан? — спросил я. — Зачем?
— За мной давай! — соскочив на пол, карлик бросился из кабины. — Там рычаг тугой, сам не перекину!
Мы поспешили через салон. Мира, повернувшись от окна с автоматом в руках, крикнула:
— Почему опускаемся?!
Отмахнувшись, Чак нырнул в задний отсек, сдвинул в сторону лежанку и открыл нишу, из которой торчал рычаг. От него три тонкие железные штанги наклонно уходили в пол. Над рычагом было незамеченное мною раньше окошко, прикрытое жестяной ставенкой. Карлик распахнул ее.
Я склонился к окну. «Каботажник» летел совсем низко, кочевники нагоняли. Окно находилось в левой стенке, сбоку от него проносились, тяжело рокоча, лопасти винта.
— Что ты хочешь сделать? — спросил я, присев рядом с Чаком и схватившись за рычаг.
— Перекинуть привод на колеса… Там редуктор… — он поднатужился.
— Мы что, поедем?
— Ну! Я вверху крылья выпустил, отсек раскрыл, счас лебедка баллон в него втягивает, пока газ выходит. Не томи, управила, навались, иначе я стану последним, кто видел твою глупую рожу!
Я налег на рычаг. В полу заскрежетало, он дрогнул, и гудение винта начало смолкать.
— Готово, назад давай! — Чак помчался обратно, но я не последовал за ним: пригнувшись к окошку, снова выглянул.
Треугольная плоскость крыла выдвинулась с крыши автобуса. В гладком листе металла отражалась, как в зеркале, пробегающая внизу земля. Стекла в проеме не было, и я высунулся дальше.
На бегу ящеры качали длинными хвостами, кривые ноги их так и мелькали, за преследователями поднималось облако пыли. Смуглые кочевники держали плетеные щиты, копья, самострелы и ружья. Воспользовавшись тем, что развалин и ломаного асфальта стало гораздо меньше, десяток всадников расходился обратным клином, беря термоплан в клещи.
А он уже почти опустился. Вверху виднелась задняя часть газовой емкости, она морщилась и опадала, тросы затягивали ее в раскрытый отсек на крыше автобуса.
Лопасти винта замерли, и тут же колеса «Каботажника» коснулись земли. Автобус-гондолу тряхнуло так, что я покатился по полу. Из среднего отсека донесся грохот и ругань. Ударившись головой о койку, я встал на четвереньки, слизнул бегущую по губе кровь и поковылял обратно к окну.
Кочевники окружали «Каботажник», который снова приподняло над землей. Когда моя голова возникла в проеме, низкорослый бородатый всадник в меховой юбке и безрукавке метнул копье. Я дернулся вбок, оно пронеслось сквозь проем, через открытую дверь влетело в средний отсек и воткнулось в лавку.
«Каботажник» опустился, бешено вращающиеся колеса ударились о грунт, толкнули термоплан вперед, и он снова взлетел, качаясь. Рядом с бросившим копье кочевником появился другой… это же четвертый Верзила! Ну да, он самый — рыжеватый, с длинными усами, заплетенными двумя косицами. Как же его звать — то ли Селиван, то ли Стоян… При попытке вспомнить опять заломило в затылке, и перед глазами поплыли круги.
На поясе Верзилы был широкий, в две ладони, ремень с петлями, а в них — динамитные шашки с торчащими вверх короткими фитилями. Стволом длинного охотничьего ружья он ткнул в плечо маленького кочевника, показал на меня и отрицательно качнул головой. Натянул поводья, выгнув вбок шею ящера, направил его в обход автобуса.
Должно быть, в этот момент Чак резко повернул рулевое колесо — «Каботажник», успевший вновь опуститься на землю, качнулся на крутом повороте дороги, и люди в среднем отсеке с руганью попадали на пол. Раздался возмущенный рев Власа, что-то прокричала Мира. Я тоже упал, а когда встал на колени возле окна, Верзила был уже слева от автобуса и нагонял его, раскручивая над головой железную «кошку». Он почти сразу исчез из виду. Вскочив, я нырнул в средний отсек.
