В том районе Нижнего Манхэттена, что носит название Маленькая Сирия, неподалеку от места, где Голем вышла на берег, жил жестянщик по имени Бутрос Арбели. Он был католиком-маронитом и появился на свет в большом селении Захле, раскинувшемся в долине у самого подножия Ливанского хребта. Арбели взрослел как раз в то время, когда, казалось, все мужчины, не достигшие тридцати лет, уезжали из Большой Сирии, чтобы найти счастье в Америке. Одних толкали в путь рассказы миссионеров или уехавших ранее родственников, которые присылали домой письма, толстые от вложенных банкнот. Другие бежали от обязательной воинской повинности и непомерных налогов, установленных турецкими правителями. Всего народу уехало столько, что в некоторых селениях опустели рынки, а в разбитых по склонам холмов виноградниках неубранные гроздья так и высыхали на лозах.
У покойного отца Арбели было пятеро братьев, и доставшиеся им после раздела участки земли, которая и до них много поколений делилась между родственниками, были до того малы, что там и сажать-то ничего не стоило. Сам Арбели, ставший учеником жестянщика, зарабатывал жалкие гроши. Его мать и сестры разводили шелковичных червей, чтобы пополнить скудный семейный бюджет, но заработанных денег едва хватало на еду. Все стремились в Америку, и Арбели решил, что и ему должно повезти там. Он распрощался с семьей, сел на отправляющийся в Нью-Йорк пароход и уже скоро арендовал небольшую мастерскую на Вашингтон-стрит, в самом центре стремительно растущего сирийского квартала.
Арбели оказался хорошим и добросовестным работником, и даже на заполненном товарами рынке Нью-Йорка его изделия выделялись высоким качеством и умеренной ценой. Он делал тарелки и чашки, горшки и сковородки, кухонные инструменты, наперстки и подсвечники. Иногда кто-нибудь из соседей просил его отремонтировать прохудившуюся кастрюлю или погнутую дверную петлю, и, когда он возвращал хозяину вещь, она была лучше, чем новая.
Тем летом Арбели получил интересный заказ. Женщина по имени Мариам Фаддул принесла в его мастерскую старый и порядком помятый, но все-таки красивый медный кувшин. Он хранился в семье столько, сколько Мариам себя помнила; ее мать держала в нем оливковое масло, а когда дочь уезжала в Америку, отдала ей со словами: «Пусть с тобой всегда будет кусочек родины».
Мариам и ее муж Саид открыли на Вашингтон-стрит кофейню, которая скоро стала любимым местом встреч всех соседей. И вот как-то утром, оглядывая свою кухню, на которой так и кипела работа, Мариам решила, что старый кувшин, хоть и любимый по-прежнему, стал выглядеть чересчур жалко. Может, Арбели сумеет хотя бы выправить несколько вмятин? И возможно, отполировать его заново?
Оставшись один, Арбели внимательно рассмотрел кувшин. Тот был дюймов девяти в высоту, круглым, как луковица, внизу, с узким высоким горлышком. Мастер украсил его очень тонким и изящным узором. Вместо обычного повторяющегося орнамента весь сосуд был покрыт причудливыми петлями и завитками, прихотливо и вроде бы беспорядочно переплетающимися друг с другом.
Зачарованный, Арбели долго вертел кувшин в руках. Тот явно был очень старым — вероятно, гораздо старше, чем представляли себе Мариам и ее мать. С чистой медью уже давно никто не работал из-за ее излишней мягкости; латунь и жесть служили куда дольше, и работать с ними было легче. Вообще-то, учитывая его возможный возраст, кувшин сохранился даже лучше, чем можно было ожидать. Вот только мастера, изготовившего его, установить не удалось: на донышке не было никакого клейма.
Арбели внимательно рассмотрел несколько глубоких вмятин на стенках и понял, что, если он попытается выправить их, узор пострадает и следы все равно останутся. Лучше будет, решил он, отполировать всю поверхность, а потом нанести орнамент заново.
Арбели обернул широкую часть сосуда тончайшим пергаментом, взял угольный карандаш и, осторожно потирая им по пергаменту, скопировал весь созданный старым мастером узор в мельчайших подробностях. Потом, закрепив сосуд в тисках, снял с огня свой самый маленький паяльник.
Но стоило Арбели наклониться над сосудом, его вдруг охватило странное дурное предчувствие, от которого гусиной кожей покрылись спина и руки. Задрожав, он отложил паяльник и сделал глубокий вдох. Что так испугало его? На улице тепло, он хорошо позавтракал, был совершенно здоров, и дела шли хорошо. Он потряс головой, снова взялся за паяльник и прикоснулся раскаленным кончиком к одному из завитков орнамента.
В то же мгновение могучий удар обрушился на него с силой и внезапностью молнии. Арбели взлетел в воздух и приземлился в куче тряпья за верстаком. В голове у него все крутилось, а в ушах стоял звон. Он повернулся и попытался оглядеться.
На полу посреди его мастерской лежал обнаженный мужчина.
Не веря своим глазам, Арбели смотрел, как мужчина с трудом сел и закрыл лицо ладонями. Затем тот опустил руки и обвел мастерскую горящим, ошеломленным взглядом. Можно было подумать, что долгие годы его держали в самом темном и глубоком подземелье, а теперь грубо вытолкнули на свет.
Пошатываясь, незнакомец поднялся на ноги. Он был высок, хорошо сложен и красив. Даже слишком красив — его черты отличались какой-то пугающей безупречностью, словно у ожившей картины. Темные волосы были коротко подстрижены. Казалось, он не сознает своей наготы.
На правом запястье мужчины Арбели заметил металлический браслет, и в то же мгновенье его, похоже, увидел и сам незнакомец. Он вытянул руку и в ужасе уставился на украшение.
— Железо, — прошептал он и добавил: — Но это невозможно.
Наконец человек заметил и Арбели, скорчившегося за верстаком и не смеющего дышать.
Одним ужасающе сильным и грациозным движением мужчина наклонился к нему, схватил за шею и рывком поднял с пола. Перед глазами Арбели поплыл багровый туман. Он чувствовал, что его голова касается потолка.
— Где он? — выкрикнул мужчина.
— Кто? — прохрипел жестянщик.
— Колдун!
Арбели пытался говорить, но мог только нечленораздельно мычать. В досаде обнаженный мужчина разжал руки, и Арбели свалился на пол, хватая ртом воздух. Он огляделся в поисках какого-нибудь оружия, и тут взгляд его упал на лежащий в куче ветоши дымящийся паяльник. Схватив его за рукоятку, он бросился на обидчика.
Стремительное, едва заметное движение — и жестянщик вновь оказался распростертым на полу, а к ямке у основания его горла прижималась рукоятка паяльника. Опустившийся на колени незнакомец склонился над ним. Паяльник он держал прямо за раскаленный до красноты кончик и даже не морщился. И в воздухе не пахло обожженной плотью. Арбели с ужасом смотрел в его невыносимо прекрасное лицо и чувствовал, как холодная рукоятка инструмента становится все теплее, теплее и уже обжигает кожу, будто нагревается от держащей ее руки.
Это, подумал Арбели, абсолютно, абсолютно невозможно.
— Скажи мне, где искать колдуна, — потребовал незнакомец, — и я убью его.
Жестянщик смотрел на него, открыв рот.
— Он заточил меня в человеческое тело. Скажи мне, где его искать!
К Арбели постепенно возвращалась способность думать. Он еще раз взглянул на паяльник и вспомнил странное предчувствие, овладевшее им перед тем, как он прикоснулся инструментом к кувшину. Вспомнил бабушкины рассказы о лампах и сосудах с заточенными в них удивительными существами.
Нет, это просто невозможно. Такое бывает только в старых сказках. Но в ином случае остается предположить, что он внезапно сошел с ума.
— Сэр, — пролепетал он, — вы джинн?
Губы незнакомца дрогнули и окаменели, а взгляд стал настороженным. Но он не засмеялся над глупым вопросом и не назвал жестянщика сумасшедшим.
— Так и есть, — выдохнул Арбели. — Господи боже мой, так и есть. — Он с трудом сглотнул и поморщился, потому что рукоятка паяльника жгла ему кожу. — Прошу вас. Я не знаком с этим колдуном. По правде говоря, я думаю, что колдунов вообще уже не осталось на свете. — Он немного помолчал. — Наверное, вы провели в этом кувшине очень много времени.
Человек, похоже, услышал и понял его. Он медленно убрал паяльник от шеи жестянщика, потом выпрямился и огляделся, как будто только что увидел, где находится. Сквозь высокие окна в мастерскую проникали звуки улицы: стук колес и лошадиных копыт, крики мальчишек-газетчиков. С Гудзона донесся пароходный гудок, глухой и низкий.
— Где я? — спросил незнакомец.
— В моей мастерской. В городе Нью-Йорке. — Арбели старался говорить спокойно. — А все это место называется Америкой.
Человек подошел к верстаку и взял с него один из паяльников, длинный и тонкий. Он смотрел на него с ужасом и изумлением.
— Настоящий, — сказал человек. — Он настоящий.
