Дверь за спиной бесшумно отворилась, и Кейти внесла поднос с дымящимся чайником и двумя чашками для нее и Пруденс.
– Спасибо, Кейти, – шепнула Виктория. – И вот что я думаю: сегодня мы с тобой отправимся погулять.
Кейти поставила поднос на оттоманку и разлила чай. Протянув чашку Виктории, она серьезно кивнула, благо сообразила, о чем идет речь.
– Неплохо бы, мисс.
Виктория присела к туалетному столику. Тот, тоже изготовленный из глазкового клена, сиял так, что ей почти удавалось разглядеть в нем свое отражение. Горничная проворно расплела ей косы и принялась расчесывать волосы, пока те не рассыпались по плечам блестящим русым покрывалом.
– Спасибо, Кейти.
– Что-нибудь еще, мисс?
– Пока все, потом поможешь мне одеться. Выходим после завтрака.
Горничная ответила заговорщицкой улыбкой и удалилась. Смышленая Кейти осваивала стенографию быстрее хозяйки. В служанках она не задержится.
Пруденс заворочалась, и Виктория подала ей чашку:
– Просыпайся. Нам надо многое обсудить.
Пруденс зевнула и села на постели. За ночь ее волосы выбились из косы и спадали на плечи пушистым темным облаком. Виктория взбила подушки, и Пруденс откинулась, с удовольствием вдыхая аромат из дымящейся чашки.
– И что мы обсудим с утра пораньше? – Виктория взяла свою чашку и присела на край кровати.
– Ровену. Она что-то скрывает.
– Не понимаю, о чем ты, – ответила Пруденс, но отвела свои зеленые глаза.
Виктория подпрыгнула, чуть не опрокинув обе чашки:
– Нет, ты все понимаешь!
– Осторожнее! Я же пролью чай! И я все равно не знаю, что она скрывает.
– Но ты же согласна, что она о чем-то умалчивает? – не унималась Виктория.
– Я думаю, они с вашим дядей обсудили много вещей, о которых Ровена нам не сказала. Вчера мы все вымотались. Это не означает, будто она умышленно что-то утаивает. – Пруденс внимательно посмотрела на Викторию. – Как ты себя чувствуешь? У тебя лицо горит.
Виктория соскочила с кровати:
– Я чувствую себя настолько хорошо, насколько могу. Перестань кудахтать. Я не маленькая.
В самом деле – как ей было окрепнуть, когда все только и знали, что нянчиться с ней. Пруденс и Ровена возились с ней, как с младенцем, хотя минувшей весной ей исполнилось восемнадцать.
– Я приму ванну и переоденусь, – с достоинством заявила Виктория. – Нет, не вставай. Я вполне справлюсь сама, а Кейти скоро придет и поможет нам одеться.
После завтрака, который состоял из сконов[3], медового масла, свежих фруктов и кеджери[4] и к которому никто не притронулся, хотя все старательно делали вид, что поглощены едой, Пруденс с Ровеной засуетились со сборами и подготовкой к отъезду. Никто не попросил Викторию помочь, и она впервые в жизни была благодарна за это. Теперь не придется сочинять предлог, чтобы выйти из дома. Дядя остановился в своем чудовищном семейном особняке в Белгравии, так что Виктория была предоставлена самой себе. Прежде чем надеть пальто и позвать Кейти, она на цыпочках прокралась в кабинет. Преимуществом малого роста было то, что ей часто удавалось шнырять по дому незамеченной. В этом заключалась одна из многих причин, по которым домашним бывало трудно хранить от нее секреты. Виктория знала в доме каждый закуток и с легкостью следила как за слугами, так и за членами семьи. Поэтому она точно знала, где именно отец хранил ключ от сейфа, скрытого за странной картиной – подарком его приятеля по фамилии Пикассо. Виктория пробежалась пальцами по задней стенке ящика стола и запустила механизм, отворявший тайник. Вынула ключ и прислушалась, нет ли кого в коридоре. Убедившись, что все тихо, она сняла картину и открыла сейф. Отец хранил там папку со старыми бумагами, а также дополнительные деньги на домашнее хозяйство. Виктория взяла фунтовые банкноты и замешкалась. Может, лучше не оставлять здесь бумаги, раз дом закрывается на зиму? Ладно, там видно будет. Она осторожно заперла сейф, повесила на место картину и сунула ключ в потайной ящичек. Затем тихонько поднялась в свою спальню, достала из шкафа новое шерстяное пальто от торгового дома «Люсиль» и отправилась на поиски Кейти.
Светило блеклое осеннее солнце, и на Брук-стрит было людно. Все хотели насладиться остатками тепла перед затяжными дождями. Девочки с огромными бантами и мальчики в бриджах носились по тротуарам. Их сдерживали лишь строгие взгляды нянек в накрахмаленных чепцах. Экономки и горничные с озабоченным видом торопились по делам в надежде успеть к пятичасовому чаю. По проезжей части грохотали двухколесные экипажи, брогамы[5] и фаэтоны; им то и дело приходилось уступать дорогу автомобилям, которых с годами становилось все больше. Ядовитая смесь выхлопных газов вытесняла чистый, травяной запах конского навоза.
День выдался неприлично погожим, и Виктория, переживавшая кончину отца, помалкивала, неспешно направляясь в компании с Кейти в заведение мисс Фистер. Идти было недалеко, но, как обычно, Виктория выдохлась. У школы они присели на скамейку.
– Мисс Виктория, вам нехорошо?
Девушка улыбнулась подруге и сосредоточилась на дыхании. Медленный вдох и выдох, как учил врач.
– Сейчас пройдет. – Она сделала несколько осторожных вдохов.
– Мне очень жаль вашего отца, мисс. Он был хорошим человеком. Оплатил мое обучение, да и вообще…
Веснушчатое лицо Кейти скривилось, как будто горничная старалась не разрыдаться. У Виктории перехватило горло, что не способствовало ее поверхностному дыханию. Вместо ответа она потрепала Кейти по руке. Когда дыхание наладились, Виктория велела горничной дожидаться снаружи и вошла в старое кирпичное здание, где располагались курсы мисс Фистер. Той не было на месте, и Виктория расстроилась, что не сможет проститься, однако написала короткую записку, где объяснила ситуацию, и передала ее клерку вместе с адресом и деньгами, еще не уплаченными за их с Кейти обучение. Когда Виктория вышла, та сдвинула темно-рыжие брови.
– Все в порядке, мисс?
– Да, я лишь хотела убедиться, что мой отъезд не отразится на твоей учебе. Заплатила за нас обеих.
По дороге домой собственная щедрость придавала походке Виктории необычайную легкость. Неудивительно, что отец любил помогать людям. Прекрасное чувство.
– О, благодарю вас, мисс!
Повинуясь импульсу, Виктория взяла Кейти под руку:
– Ты была верным другом и хранила мою тайну.
Кейти удивленно распахнула глаза:
– Но это и моя тайна. Если бы Ходжкинс узнал, он сказал бы, что я уселась не в свои сани.
– Когда-нибудь ты станешь хорошим секретарем.
– Надеюсь, что так. Этот день может наступить раньше, чем мы думаем.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, учитывая, что ваш дядя собирается продавать дом… Все работники в панике, боятся лишиться места.
Виктория остановилась и сжала руку Кейти:
– От кого ты это услышала?
– От Ходжкинса, конечно. Ваш дядя сообщил ему, что к лету, скорее всего, продаст дом. Он хочет, чтобы прислуга успела подыскать новую работу.
У Виктории подкосились колени, и Кейти подхватила ее за талию.
– Мисс!
Перед глазами заплясали черные точки, в груди образовалась пустота, означавшая, что вскоре дыхание прекратится. Виктория широко открывала рот, борясь за каждый вдох. Черные точки сливались, превращаясь в туннель, и она понимала, что упадет в обморок, если не глотнет воздуха. Кейти подвела ее к шляпному магазину, и Виктория с благодарностью прислонилась к кирпичной стене. Она сжала губы, досчитала до трех и сделала неглубокий вдох.
– Мисс! Вам нужен ингалятор, мисс?
Испуганный голос Кейти доносился будто издалека. Виктория отрицательно покачала головой и продолжала считать. Один, два, три, вдох. Один, два, три… Пульс понемногу замедлился, и грудь отпустило.
– Мисс, что с вами? Эта девица вам докучает?
К ним подбежал мужчина, одетый в дорогой фланелевый пиджак и жилет.
Виктория потрясенно открыла глаза – неужели он вообразил, будто Кейти в поношенной форме горничной пристает к ней?
– Конечно же нет. Не ваше дело, – выдохнула Виктория. – Как вы смеете судить по одежде! Стыдитесь!
Тот в смятении приподнял котелок и ретировался:
– Вам лучше? Я что-то не то сказала, мисс?
– Нет, – покачала головой Виктория. – Разумеется, нет. Просто… очередной приступ. Все как обычно.
Впрочем, новый доктор назвал ее болезнь астмой. Виктория ненавидела слово «астма» и отказывалась использовать как это слово, так и производные от него. Оно звучало… тошнотворно.
Кейти сморщила лицо, но ничего не сказала, помогла Виктории выпрямиться и медленно повела ее по улице.
Пальцы на руках и ногах покалывало, и Виктория не понимала причины: то ли это последствия приступа, то ли гнев, укреплявшийся в ее сердце.
Так вот что скрывает Ровена. Они собираются продать ее дом! Любимый дом, чистый и светлый, с бессчетными окнами и годами драгоценных воспоминаний. Как Ровена могла допустить подобное?
