Сумма любого ущерба, причиненного хозяйству, вычитается из жалованья.
С каждым прочитанным правилом Пруденс, казалось, слышала, как наглухо захлопываются двери, связывавшие ее с прошлым. Какое отношение имеют к ней эти жуткие распоряжения? Она оглядела голую комнату, и глаза наполнились слезами. Что она тут делает? Ей хотелось найти утешение у Ро и Вик, но Пруденс не могла рассказать им, в какую пучину отчаяния она низверглась. Им было достаточно горя, чтобы переживать еще и за нее. Пруденс обхватила себя руками, мысленно твердя, что она вовсе не одинока, даже если правила выглядят так, будто писались специально для того, чтобы разлучить ее с сестрами.
В дверь робко постучали. Пруденс наспех вытерла глаза, отворила и чуть не упала под напором Виктории, заключившей ее в объятия. Чуть дальше, не решаясь войти, стояла молодая женщина в красивом платье.
– Пруденс, какой кошмар, прости! Я точно знаю, что Ровена этого не хотела.
Пруденс расслышала надсадные хрипы, скрывавшиеся за слезами Виктории. Она прижалась щекой к блестящим волосам девушки:
– Все хорошо. Не надо так убиваться, Вик. И не приходи сюда больше. Эта лестница тебя убьет!
Виктория сердито высвободилась из объятий и оглядела комнату:
– Так вот куда они тебя поселили? Наша ванная в Лондоне и то просторнее!
Давняя привычка успокаивать младшую дочь сэра Филипа утвердила Пруденс в намерении не жаловаться на собственную судьбу.
– Ну а сколько, по-твоему, мне нужно места? Я покрупнее тебя, но все равно прекрасно устроюсь.
Пруденс перевела взгляд на стоявшую в дверях девушку.
– А вы, должно быть, Элейн, – догадалась она и сразу прикусила губу.
Она пробыла здесь совсем недолго, а уже нарушила правило миссис Харпер.
Не заговаривайте, если вас не спрашивают.
Элейн смотрела на Викторию, и на лице ее отражалась борьба между воспитанием и хорошими манерами. Неловкое молчание затянулось; Виктория упрямо поджала губы и с терпеливостью Иова ждала, когда кузина примет ее новомодные понятия. Элейн помешкала еще секунду и наконец протянула руку с ослепительной улыбкой, отточенной за многие поколения безупречной родословной Бакстонов.
Стоило Элейн сдаться, как Виктория изящно вмешалась:
– Элейн, это моя обожаемая названая сестра Пруденс. Пруденс, это моя кузина Элейн.
Хотя Пруденс годами выслушивала рассказы сестер о саммерсетской родне, их отзывы часто бывали смешанными. Похоже было, что вдали от матери Элейн становилась милейшей девушкой, однако в ее присутствии превращалась в легкомысленную пустышку.
Тем не менее Пруденс улыбнулась в ответ. Не ее дело судить людей. Особенно теперь.
– Это никуда не годится. – Виктория повернулась к ней. – Ты не можешь здесь оставаться. Тут даже скотину нельзя держать, не то что мою сестру.
Пруденс заметила через ее плечо, как поморщилась Элейн. Та не осмеливалась согласиться и тем оскорбить хозяйку дома, да и что могла сделать Виктория?
Пруденс потрепала Викторию по плечу:
– Отличное временное пристанище. Это же не навсегда. К тому же я вряд ли буду проводить здесь много времени.
– Это верно, – согласилась Элейн. – Большую часть дня она будет с тобой и Ровеной. Мамина камеристка так занята, что почти не появляется в своей комнате.
Виктория прищурилась и мрачно зыркнула на кузину. Элейн не обратила на нее внимания и прошлась по комнате, как будто видела ее впервые в жизни. «А почему бы и нет», – внутренне усмехнулась Пруденс. Элейн остановилась перед туалетным столиком.
– Это твоя мать? – спросила она, рассматривая фотографию и озадаченно хмурясь. – Она очень красивая.
– Да, это она, спасибо. Мама умерла несколько лет назад.
– О, мне очень жаль. – Элейн поставила снимок на место.
Что-то неуловимое в ее тоне навело Пруденс на мысль, что Элейн прекрасно знала, чья это фотография.
– Нам пора. – Кузина обернулась к Виктории. – Пора переодеться к обеду, да и мама будет в ярости, если узнает, что мы сюда заходили.
У Виктории задрожали губы, но Пруденс легонько подтолкнула ее к выходу.
– Ступай. Я переоденусь, умоюсь и спущусь к вам.
– Обещаешь?
– Обещаю. Только объясни, как добраться до твоей комнаты.
Когда девушки ушли, Пруденс быстро переоделась и причесалась. Все, что угодно, лишь бы не думать об одиночестве. Она не знала судьбы страшнее, чем оказаться одной в целом мире. Пруденс не чувствовала себя потерянной после смерти матери, потому что ее окружала семья; пусть в их жилах текла другая кровь, она знала, что всегда может на нее положиться. Теперь, когда не стало сэра Филипа, у нее остались только Виктория и Ровена. Виктория была почти ребенок и мучилась приступами, а Ровена отличалась непостоянством и нерешительностью. Опереться на Ровену мог разве что глупец, и Пруденс, осознав эту правду, испытала легкий озноб.
Но разве у нее был выбор?
Отогнав тревожные думы, она взглянула на материнское фото и после – на свое отражение в зеркале. В ней было мало сходства с милой миниатюрной женщиной на снимке. У матери, как она помнила, были светло-каштановые волосы и небесно-голубые глаза, тогда как локоны Пруденс отливали красным деревом, а глаза были зелеными, как трава. Нос, подбородок и скулы были тонко заострены и разительно отличались от круглого и славного лица мамы.
Оглядевшись, Пруденс вдруг поняла, что мать могла остаться в этих холодных казематах. Могла работать под командованием миссис Харпер, сновать по служебной лестнице и мечтать о дне, когда покинет Саммерсет.
Конечно же, мать знала и графа, и сэра Филипа, когда все были молоды. Пруденс нахмурилась, в очередной раз задавшись вопросом: с какой такой стати сэр Филип возвел простую горничную в гувернантки? Конечно, мать отличалась умом и начитанностью, но не могла сравниться образованностью с большинством гувернанток.
Пруденс охватила тоска по матери. Возможно, здесь она хотя бы узнает больше о той, кого беззаветно любила, но чье прошлое было покрыто тайной. Быть может, она даже отыщет своих родных.
Потому что сейчас ей, как никогда, нужна поддержка семьи.
Глава пятая
Ровена расхаживала по спальне, кутаясь в шаль, едва замечая новый, зеленый с золотом ковер от Морриса[6]. С последнего визита покои претерпели значительные изменения: обои с махровыми розами заменили зелеными с плющом, а темную антикварную мебель – современной, из полированной горной сосны.
Но даже элегантная отремонтированная комната не могла скрыть тот факт, что Ровена чувствовала себя лисицей, загнанной в нору, – загнанной непривычной ответственностью, положением в обществе и принадлежностью к женскому полу. Дядя забрал всю власть, а у нее не было никакой. И она, и Виктория, и Пруденс превратились в беспомощных марионеток вроде Панча и Джуди, полностью подчиненных кукловоду.
Когда Ровена принимала ванну, к ней по пути в свою комнату заглянула Виктория и с полным упрека взглядом описала каморку Пруденс. Как будто Ровена могла это изменить.
Или вообще хоть что-то сделать.
Вконец раздосадованная, Ровена распахнула сундук, чтобы выбрать подходящее вечернее платье. Почему ее вещи до сих пор не распаковали? Где горничная?
Ровена замерла, в горле образовался комок. Ее горничной была Пруденс.
– Проклятье! – пробормотала она, извлекая черное шелковое платье с кружевной верхней юбкой.
В дверь осторожно постучали. Ровена бросила платье на кровать и в домашнем капоте направилась к выходу. Она была не в том настроении, чтобы принимать посетителей. На пороге стояла Пруденс в простой полосатой блузке, едва сходившейся на груди, и черной юбке, болтавшейся на стройных бедрах. Обе на миг застыли. Слишком многое изменилось с тех пор, как они расстались нынешним полднем.
– Можно войти? – спросила Пруденс.
Она стояла прямо, с достоинством, но глаза были красные, будто заплаканные.
У Ровены сжалось сердце, и нерешительность как рукой сняло.
– Дуреха. Заходи. – Она втащила Пруденс в комнату, захлопнула дверь и обняла ее.
– Прости, ради бога. Я не знала, что так получится.
Пруденс коротко обняла ее в ответ, затем отступила.
– Это не навсегда, – ответила она.
Ровена кивнула, хотя тон Пруденс показался ей фальшивым.
– Я что-нибудь придумаю, обещаю. – И тут же невидимая петля затянулась туже. – Просто… сейчас я не знаю, что делать, – прошептала она и обхватила себя руками.
Пруденс отошла, кивнула, и до Ровены донесся ее глубокий вздох. Когда девушка повернулась обратно, на ее лице играла неуверенная улыбка.
– Ну и бедлам. Мне придется серьезно потолковать с твоей горничной. Теперь хорошую прислугу не сыщешь днем с огнем. – Она вынула из сундука стопку одежды и принялась развешивать в шкафу.
Ровена улыбнулась в ответ, хотя комок в горле стал больше.
– У меня нет горничной, у меня есть сестра.
