― Потуи, потуи, ― сказал я, ибо сказать больше было нечего.
Нас слушал ветеринар Иван Васильевич Шольдер. Я вспомнил, что хотел к нему обратиться по поводу моего жеребчика Локая.
― Коля, прости, а то опять забуду! ― сказал я и попросил Ивана Васильевича выслушать меня.
― Так давайте сейчас уже его посмотрим, ― предложил Иван Васильевич.
― Капитан Норин! Борис Алексеевич, вас приглашает Николай Францевич, ― взял меня под локоть ординарец Баратова хорунжий Гацунаев.
― Вы, хорунжий, уже… ― хотел я пошутить на тот счет, что он заменяет и адъютанта у генерала Эрна.
― Да ведь он вчера свалился в горячке. Разве вы не знаете? ― перебил меня хорунжий Гацунаев.
― Прошу прощения, ― сконфузился я.
― Да что вы, капитан! ― улыбнулся он.
― Подождете, Иван Васильевич? ― попросил я.
― Уже что останется делать ветеринару, если он будет думать о себе как о генерале Таунсенде! ― сказал Иван Васильевич с намеком, что генерал Таунсенд не собирается долго, то есть далее тринадцатого апреля, ждать.
― Операция спланирована, Борис Алексеевич, ― сказал Николай Францевич, выставляя на боковой столик чай и сладости. ― Она будет иметь международный резонанс, естественно, отражаясь на авторитете России. Как ее проводить нашими силами ― ну да Бог не выдаст. А я вас вот что вызвал. В рейд, назовем операцию рейдом, в рейд пойдет дивизия князя Белосельского-Белозерского. Это вот, ― Николай Францевич взял листок, ― это Шестнадцатый Тверской драгунский ― чуть более пятисот сабель, Семнадцатый Нижегородский драгунский ― чуть более пятисот сабель, Восемнадцатый Северский драгунский ― чуть более четырехсот сабель, Первый Хоперский казачий ― шестьсот шашек. Из пехотных частей ― только пограничники полковника Юденича, тезки нашего командующего фронтом. Это два неполных полка, то есть в совокупности две тысячи штыков. Ну и, собственно, то, зачем я вас пригласил. Артиллерии в рейд придается восемь стволов, ― Николай Францевич глазами призвал меня усмехнуться, но я не внял призыву. ― Восемь стволов, ― взял снова серьезный тон Николай Францевич. ― Это неполная Терская казачья и неполная конная кавалерийской дивизии батареи. Как вы уже догадываетесь, нужна координация их работы. Я рекомендовал Николаю Николаевичу вас в качестве командующего этой войсковой единицей, ― он снова попытался усмехнуться, но снова остался серьезен. ― Двадцать первого, как вы слышали, операция начинается. Принимайте обе батареи. Приказ подготовлен и подписан, ― он подал листок с приказом. ― И дай вам Бог.
По общему мнению, генерал-лейтенант князь Белосельский-Белозерский был неплохим человеком, жуиром и острословом. Но он был, извините, паркетным генералом, то есть службу провел в свите государя-императора, ― со всеми вытекающими отсюда последствиями. И мой вопрос ясно намекал на это. И хвала Аллаху, аллайхи салам, как говорят персы, что Николай Францевич не сделал мне выволочку.
Иван Васильевич Шольдер курил во дворе. Я велел моему вестовому Семенову привести Локая.
― Кажется, он болеет. В глаза ему смотреть ― сил нет, ― сказал я.
Семенов привел моего вороного жеребчика. Иван Васильевич полез ему в зубы, в ноздри, в уши, в пахи, подавил селезенку, понюхал из ноздрей, проверил бабки, копыта, обошел вокруг, поприкладывал трубку.
― Что скажу, Борис Алексеевич. Видите, ноздри и уши чистые. Живот не вздутый. Селезенка и прочее в порядке. Легкие в порядке. Иначе бы из ноздрей потягивало, что из солдатской казармы ранним утром.
― Так ведь невеселый. Смотрите, будто болеет! ― сказал я.
― Недокорм наблюдается, ― продолжил Иван Васильевич характеризовать Локая. ― Но это у всех наших лошадей. Попробуйте его морковью покормить, только не усердствуйте. Так, понемногу. А смотрит он и вправду, как наш раввин в Тору. Он уже у вас…
― Полгода. Он привезен из Туркестана с Закаспийской бригадой. Потом достался казаку Первого Уманского полка, после его гибели в Алашкертской долине достался мне, ― сказал я.
― Не кабардинец? ― спросил Иван Васильевич и сам же сказал: ― Уже вижу, что задаю глупый вопрос. Локай ― значит, локайской породы. А до вас как его уже звали?
― Неужели тоскует? ― воскликнул я. ― Понятия не имею, как его звали. Я стал звать Локаем, по породе, потому что записан он локайской породой.
― Ну, что же вы хотите! Давайте будем вас звать не ваше высокоблагородие господин капитан, а давайте вас назовем цырульником Мовшей Рабиновичем! ― тоже воскликнул Иван Васильевич.
― Так ведь он на Локая отзывается. Видите, уже ушами прядает на нас! ― возразил я.
― Таки что, скажите, ему остается! ― развел руками Иван Васильевич.
― Ну, здоров, и слава Богу! А то ведь ― на эту чертову Кут-Амару! ― вроде бы успокоился я.
― А скажите, Борис Алексеевич, да, вот мне в голову пришло, скажите, с кем-нибудь из лошадей он дружит? ― спросил Иван Васильевич.
― Кто? ― не понял я.
― Ваш конь Локай. Есть у него среди лошадей друзья? ― снова спросил он и, увидев, что я несколько прионемел от такого вопроса, объяснил: ― Видите ли, уважаемый господин Норин, лошади высокоорганизованные в социальном отношении животные. Дружба, неприязнь, семейные чувства им присущи в полной мере. Возможно, он не может влиться в новую для него среду. У нас сплошь кабардинцы, а он локай, он для них чужой, и они ему чужие. Он просто-напросто тоскует у вас. Вполне может быть такое.
― А как же я его подружу… ― начал было я.
― Да вы-то не подружите, Борис Алексеевич! Вы-то не подружите. Но вот вам старинный рецепт лошадников. Лошади ведь сами выбирают. Вы его ни с кем не подружите. А вот купите козу… Нет-нет-нет, не смейтесь, а послушайте ученого еврея! Купите ему козу. Внакладе не останетесь. Если не поможет вашему коню, съедите ее. Но вдруг поможет. Старые лошадники так делают, так изгоняют тоску из лошади.
― Именно козу? ― в полном недоверии спросил я.
― Только козу. Уж не знаю, какая связь, но только козу! ― выставил вперед руки, будто не пускал меня более ни к одному из животных, Иван Васильевич. ― Козу, Борис Алексеевич, и только козу.
― Н-да, ― сказал я, а потом спросил сотника Томлина: ― Козу купим?
― Куды-сь нам? ― спросил сотник Томлин.
― Шольдер советует, чтобы Локая полечить, ― сказал я.
― Куда порешили, Лексеич? ― уточнил вопрос сотник Томлин.
― На Амарку! И я получил назначение возглавить всю артиллерию! ― сказал я и сам сконфузился выскочившей как бы похвальбы.
Сотник Томлин моего конфуза не принял или не заметил.
― В строй, что ли, в поле? ― спросил он с трудно улавливаемым ― или с хорошо скрываемым нехорошим чувством ко мне. И вдруг я понял, за кого он меня считал, когда я работал в штабе.
“То есть, ― сказал я себе, ― болтаться никем при том же штабе ему не было зазорным. А моя работа в штабе его оскорбляла!” Я был готов вспылить. Он это увидел. Но он не умел просить извинения. Он замыкался или быстро уходил во что-то другое. И сейчас он быстро сменил разговор.
― На Амарку! И где мы емя какавы возьмем? ― спросил он и как бы даже заругался. ― Ну, пришарашимся мы. Ну, отпугнем турченят. А с нас же и спросят наши друзья свою какаву. “А какава где?” ― спросят. ― Международная конфузия будет, Лексеич!
И потом, вечером, хлебнув по своему обыкновению местной водки, прозываемой им кышмышевкой, вспомнил мой вопрос.
― Лексеич, а ведь точно. Коза лошадь лечит. Только что ее покупать. Казаки сбегают куда ни есть да притащат! ― с какой-то дымкой в голосе сказал он.
― Ну, это уж после Амарки, ― вопреки желанию разговаривать с ним, сказал я.
― Так мы до Амарки ее с боя возьмем! ― встрепенулся сотник Томлин.
Совершенно по-другому принял меня старший офицер Терской казачьей батареи, замещающий должность ее командира есаул Павел Георгиевич Чухлов, прослуживший в этой батарее со дня выпуска в нее из училища. Известно, с какой ревностью обычно принимают старослужащие в свою среду нового командира. И, предупреждая эту ревность, Павел Георгиевич, как старый дядька, посоветовал мне как можно быстрее отличиться, что, конечно, я знал без него. Но он посоветовал не стесняться отличиться и воспользоваться каким-нибудь случаем, совершенно неопасным, но эффектным в плане зрелищности. Я его не понял.
― Напрасно вам рисковать для такого случая нельзя. Собой нельзя швыряться. Проявить себя у вас будет много возможности. Да вы уже и отличились. Но показать себя нам, то есть новым вашим подчиненным, просто необходимо. Вот и проявите себя в какой-нибудь неопасной перестрелке, постойте там под турецким огнем с полутора верст, что ли! ― по-дружески сказал он.
