— Быстро проходит, верно? — прокомментировал Нино. — Если поразмыслить, ради одного этого жениться не стоит. Если это тебе надо, лучше отправляйся к вдове Эсмерельде.
— Нет, синьор, я вовсе не за этим, — сказал Энцо, который вдовушку Эсмерельду уже неоднократно с приятелями посещал. — Я люблю Ливию.
— И насчет приданого забудь. Я ведь бедный крестьянин, у меня всего-навсего и есть что местная закусочная.
Энцо почесал в затылке:
— Что, совсем никакого приданого?
— Ну, только так, для блезира. Скажем, тысчонка лир.
— Может парочку? — спросил Энцо, отчаянно пытаясь хоть что-то выторговать.
— Ты вроде сказал, что любишь ее? — заметил Нино.
— Ну да, люблю! Это я так…
— А если любишь, то деньги при чем? — с некоторой угрозой спросил Нино.
— Ни при чем, — заверил его Энцо. — Ну ладно… хватит и тысячи.
Нино оценивающе посмотрел на юношу. Видный малый, ничего не скажешь, а торговаться не умеет. Здесь, в деревне, где только ради жалкого цыпленка можно торговаться хоть целый день, это качество весьма ценилось. Похоже, что Ливии в конце концов придется при таком замужестве сменить юбку на штаны. И все же дочь свою Нино знал слишком хорошо и понимал: если та что решила, с пути ее не свернешь.
— Мне надо подумать, — проворчал Нино. — А если тебе взбредет обесчестить ее до свадьбы, — глядя парню прямо в глаза, добавил он, — вспомни тогда, что я тебе про телят говорил.
Этот день Энцо с Ливией провели вдвоем, а вечером первые посетители остерии с удовольствием наслаждались пением, доносившимся из кухни.
Ливия была так счастлива, что почти не замечала, что сами собой стряпают ее руки. Но всеми было отмечено, что нынче ее лимонная паста оказалась даже слаще, чем прежде; что же касается печеной моццареллы с жареным перцем — то это было что-то необыкновенное. А Ливия на кухне в мечтах об Энцо, видно, и сама не заметила, как скушала целиком сырный торт, который предназначался на сладкое. Правда, посетители после сошлись во мнении, что все же куда приятней видеть Ливию такой вот счастливой и уж тем более не довольствоваться по случаю подгорелым луком.
Глава 4
Правила приличия в Фишино отличались одновременно и либеральностью, и строгостью. Поскольку Ливия с Энцо были официально помолвлены, им в общем-то не возбранялось, украдкой ускользнув на сеновал, валяться в сене, целоваться и миловаться до умопомрачения. Но при этом считалось, что оба должны хранить целомудрие до самой брачной ночи. А уж как там у них в промежутке случится — дело темное.
Одним из множества плюсов этих проверенных и испытанных обычаев было то, что они вынуждали мужчину проявлять куда большую изобретательность, чем при привычном сношении с женщиной, лишенном особых затей, после чего следует сон. Вскоре Энцо обнаружил, что, несмотря на внешнюю сдержанность, темперамент у Ливии неистовый.
— Вот что, — сказала она в первый же раз, когда они оказались на сеновале, — хочу, чтоб ты себе уяснил. Я с тобой в сарае потому, что мне противно, как моя сестрица пялится и хихикает каждый раз, когда видит нас вместе, а вовсе не потому, что мне хочется, чтоб ты щекотал меня своим языком. Позаботься, пожалуйста, не распускать руки.
— Ясно, никакого языка, никаких рук, — кивнул он. — А от каких еще частей тела прикажешь отказаться? Может, от ног?
— Ноги оставь, только не вздумай лезть на меня с ногами!
— Ну, такое вряд ли, — заметил он, — можно и кувырнуться.
— Вот и ладно. Договорились.
Энцо вздохнул. При всей его жгучей любви к Ливии, жизнь у Пертини представлялась ему нескончаемым потоком препирательств, из которых, пожалуй, он никогда победителем не выйдет.
— Сейчас тебя поцеловать можно?
— Пожалуйста.
Она позволила себя обнять, он прильнул губами к ее губам. Ливия чуть не задохнулась. И уже он почувствовал, как ее язык пробивается между его губ. Энцо рискнул прижать ее крепче, руки скользнули ниже, к талии. Ливия выгнула спину, и ему показалось, что от удовольствия, не чтобы увернуться. Он стал целовать ей шею, она сладко застонала, и он понял, что можно двинуться вниз, к груди. К его удивлению, груди явно ждали его ласк. Он целовал и гладил их поверх платья, вот она уже с нетерпением рвалась высвободиться из одежды, и он, почти не отрывая губ, стянул ей через голову платье.
— Сама же говорила «никаких рук», — бормотал он, жадно оглядывая восхитительные маленькие соски.
— Это раньше… еще не понимала, как приятно… — лепетала она, подрагивая; стало непередаваемо сладко, он покусывал ей соски.
— У Пупетты вид, будто ей это в тягость. Как это может быть в тягость…
Воистину Ливия не теряла времени даром на сеновале, и к моменту свадьбы уже была глубоко убеждена, что эти утехи всегда будут ей в удовольствие. Между тем при людях им с Энцо целоваться не разрешалось, и когда они во время festa[10] плясали тарантеллу, то должны были держаться за платок с обеих сторон, так, чтобы их руки не соприкасались. Ливии было смешно: тот самый большой голубой носовой платок Энцо служил им и в часы более жарких свиданий на сеновале.
За две недели до свадьбы Энцо повез Ливию в Неаполь, знакомить со своей родней. Из его рассказов она не поняла, до какой степени они бедны, в каких крайне стесненных условиях живут: спали по трое-четверо в одной кровати в крошечной трехкомнатной квартирке, располагавшейся в трущобах старого квартала. Но Ливия была влюблена и потому в своей новой жизни хотела видеть только лучшее.
Мать Энцо, Квартилла, была типичная неаполитанка, цепкая и практичная. Едва они познакомились, она тотчас, слово за слово, попросила Ливию помочь приготовить ей sugo, томатный соус. Особой помощи ей, конечно, не требовалось, просто мать уже была наслышана, что эта деревенская — неплохая стряпуха, и решила убедиться, так ли это на самом деле.
— Сама бери все, что тебе нужно, — сказала Квартилла и принялась чистить fagiole.[11]
Словом, Ливия готовила, а Квартилла за ней посматривала, как ящерица за мухой.
Sugo Ливия могла приготовить и с закрытыми глазами, уже не один год она готовила его чуть не каждый день. Единственная сложность состояла в том, что разновидностей sugo было не меньше, чем дней у месяца. Был повседневный вариант, для которого требовалось измельчить кончиком ножа не более двух-трех спелых помидоров, чтобы вытек сок, затем быстро обжарить их в масле. Была классическая версия, когда помидоры тушились на медленном огне с чесноком и луком, пока все это не превращалось в густую сочную массу. Еще был более сытный рецепт, для чего несколько часов тушилось нарезанное кусками мясо для выпаривания запаха, словом, чтоб получить ragu di guardiaporte, «соус привратника», названный так потому, что приготовление требовало постоянного присутствия при тушении в течение целого дня, понемногу подливая воду, не давая этим мясу, начиненному рубленой петрушкой, чесноком и сыром, пересохнуть.
Ливия понимала: по тому, какой именно рецепт она выберет, мать Энцо будет судить о достоинствах невестки. И с ходу отмела самый сложный вариант, он мог показаться слишком вычурным. В то же время, классический соус мог бы создать впечатление, что ей неохота долго голову ломать, ну а самый простой мог означать, что у нее просто нет желания долго возиться. Тогда Ливия решила положиться на интуицию.
— У вас анчоусы есть? — спросила она.
Мать Энцо в изумлении уставилась на нее:
— Анчоусы?
Анчоусы в Неаполе добавлялись к помидорам только для puttanesca, соуса, который обычно готовят проститутки.
— Дайте, пожалуйста, если есть, анчоусы, — намеренно вежливо попросила Ливия.
Квартилла хотела было что-то возразить, но, передумав, пожала плечами и вынула из буфета небольшую банку анчоусов.
Соус, который теперь готовила Ливия, не был puttanesca, но подобно ему, обладал жгучестью и крепостью. К тому же был на удивление прост, и в нем заиграл весь букет составлявших его ароматов. Опрокинув анчоусы из банки в кастрюлю вместе с маслом, в котором они плавали, Ливия добавила три измельченных зубчика чеснока и ложку с верхом сушеного чили. Едва анчоусы с чесноком смешались как следует, Ливия добавила в смесь много протертых сквозь сито, сбрызнутых уксусом помидоров. Все это неспешно лениво закипало, высоко выплевывая красные пузырьки соуса, будто в кастрюле бурлила лава. Минуты через три Ливия побросала в соус порванные листки свежего базилика.
— Все. Готово.
Квартилла немедленно подскочила к кастрюльке, жадно запустила туда ложку. Ее глаза изумленно вспыхнули. Но она тотчас взяла себя в руки, намеренно долго облизывала губы, медля с вынесением приговора.
— Значит, так… — проворчала она наконец. — Резковато немного, и уж больно горячо — надо, чтоб слегка остыло. Мужчинам-то явно понравится, на то они и мужчины, в нормальной еде мало что смыслят, им главное покрепче да поядреней подавай, особенно если красиво разложено на тарелке. А так — неплохо.
