Телефон звякает. Все взоры обращаются на дисплей. Это старая подруга поздравляет.
- Знаешь, - говорю я, - день рождения, это такой день. И в жизни вообще, все всегда происходит, - я чуть было не говорю “одновременно”, но в последнюю минуту заменяю “одновременно” на “маслом вниз”. На всякий случай. - У меня в день рождения бывшей жены происходили просто удивительные приключения. Красивые женщины заговаривали со мной в метро, друзья попадали в вытрезвитель, появлялись родственники, которых я не видел по многу лет.
У нее вообще с чувством юмора все нормально, но сейчас оно ей отказывает.
- Ты что же, его защищаешь?! - говорит она.
Я машу на нее рукой: шучу, шучу…
Через вечнозеленую листву дерева, растущего у окна, я вижу фонарь. Ветви в его свете располагаются полукругом. Картинка выходит лирической донельзя. Я неожиданно думаю, что, если бы она жила в Москве, все было бы внешне по-другому, оставаясь тем же по сути. В Москве страдательный залог нынче не в моде, но одиноких людей хоть отбавляй.
- Странно… - говорит она, - странно… Знаете, у меня с хозяином Шанельки ни разу за все эти годы не заходила речь о любви. Ни разу. Он приходил, когда хотел, и у нас был романтик. Потом уходил. Когда хотел. Я его вообще ни к чему не принуждала. Считала, что он художник, надо осторожнее. Потом мы взрослые же люди. И мне было хорошо и так. А слово “любовь” не звучало, по-моему, ни разу. И никто никому не навязывался. Иногда его не было неделю, две. Я держала себя в руках и старалась не звонить. Я понимала, что человек женат. Когда мы познакомились, его дочери было четыре, перед тем, как меня бросить во второй раз, он нас познакомил, бывал с ней у меня несколько раз. Значит, ей было лет 15… Сейчас я слышала, она поступила куда-то в Москве. Наверное, в Строгановку, она же рисовала, как и он. Кстати, он часто спрашивал у меня совета по живописи, и ему очень нравилось, что я в этом понимаю. Мы в местной галерее познакомились, я не говорила? Да, в галерее. Первая частная галерея в Севастополе. Я там работала продавцом, а он сдавал свои картины… - Приходил, уходил, - повторяет она. - Не понимаю все же, почему он меня бросил? Я ему не мешала совсем…
- Что вам, мужикам, нужно? - спрашивает она меня чуть погодя. - Где он найдет такую бабу, чтобы безотказно давала и ничего не требовала взамен?! У него же с женой проблемы в постели, так что любовница ему по-любому нужна… - Она усмехается, потом вдруг спохватывается и смотрит на меня недоверчиво и прибавляет обычное:
- Наверное, дурой меня считаешь, да? Или стервой, это уж точно?..
Я качаю головой и думаю, что это странное ощущение, возможно, навеяно алкоголем: ее шампанское плюс наш коньяк… У меня такое странное ощущение, что эта ее любовь - что-то очень важное и большое, ну почти как эти дома вдоль улицы, я имею в виду по размеру, вы понимаете? Только нематериальное. Что ее любовь похожа на деревья в тумане в сумерки, что-то большое, притихшее, медленно проплывающее мимо машины… Что это важно для нее и что это каким то образом имеет значение и для нас…
- А ребенка у нас не получалось, считай, ни разу, - говорит она. - Почему-то. От других мужиков я залетала, а от него почти ни разу. Только в самом начале, но тогда мы были едва знакомы.
Мы идем ее провожать. Уже поздно, на улице никого. На заднем плане темнеют горы. На самом верху мигает несколько огоньков. Это деревня, название которой я забыл. Когда она сдает этот дом, она живет выше, в микрорайоне, на квартире у подруги, которая вышла замуж и уехала в Россию. Квартира стоит пустая, отдыхающие так высоко забираться не любят. Потом там 10 лет не было ремонта, и она живет там и платит только коммунальные услуги. Мы говорим о ценах на квартплату в Крыму и в России. В России много больше. - Но вы все равно живете лучше, - говорит она. - Во всяком случае, в Москве. Веселее.
Я говорю, что мы живем иногда веселее, но чаще очень суетливо.
Она знает короткую дорогу наверх, к Сапун-горе, с которой открывается необыкновенный вид на ночной город и бухту. Город безлюден и полон огней, огни горят на военных кораблях, на улице, на набережной, огни горят на медленно движущихся по горам машинах… Потом мы тихо идем обратно. Какие-то кусты вдоль улицы уже зацветают, и запах мелких желтоватых цветов одуряет бедных северян. Юг, - снова думаю я. - Где это было - этот ласковый юг?
- Если пробудете у меня до марта, тут начнут цвести вишни и японский кустарник. Вы тогда вообще обалдеете, - говорит она. - Город будет весь бело-розовый и красный. Как будто вы в Японии, во время цветения сакуры. Смеется: и мне хорошо, на ваших деньгах я дотяну до майских, а там уже отдыхающие пойдут. И Шанелька к вам привыкла. Оставайтесь…
На следующий день она звонит и говорит, что ее англичанин прислал эсэмэску в четыре утра. Объяснил что-то невразумительно-наглое, типа “был на работе”, она не стала вникать в подробности.
- Вообще, у него бывают авралы, - она покашливает в трубку, и мне кажется, ей неудобно за вчерашнее, - или вы считаете, надо было устроить ему сцену? Я решила - фиг с ним. Хватит сцен. Посмотрим. День рождения-то все равно прошел. В Лондоне разберемся.
У меня возникает сомнение, разберемся ли, но я смотрю на залитую солнцем улицу, на сухой асфальт, на вечнозеленые магнолии у дома напротив, и мне не хочется ей возражать.
Я молчу. Погода как-то не располагает к спорам. Даже о любви…
