Назавтра Настя отнесла в школу дедушкину записку. Там было написано, что хулигана зовут Сержем, — так и Настя сказала деду, и он сам запомнил это имя с того дня, как заступился на улице за трёх девочек.
Серж уже утолил свою злость. Да и время прошло, и всё пережитое им притупилось и наскучило. У него было такое чувство, словно он рассчитался уже со всеми своими недругами. Он занялся другими делами, как на его голову обрушились новые неприятности.
IV
Отец Сержа пришёл с работы несколько раньше обычного и вечером никуда не выходил из дому. Он даже и делами своими не занимался. До самого вечера был молчалив, задумчив, а как только Серж оделся, чтобы идти на улицу, он сердито сказал ему:
— Никуда не пойдёшь, сиди дома.
Серж, как известно, не привык слушаться отца. Он пошёл к двери, но вновь услышал:
— Кому я говорю, — тебе или этой стене?
— Стене, — весело хихикнул Серж и открыл дверь, но отец схватил его за плечо и втащил назад в комнату.
— Раздевайся, — сказал отец.
— С какой стати я должен раздеваться?
— Раздевайся.
— Не хочу.
— Нет, сейчас ты захочешь.
— Нет.
— Захочешь.
— А вот и нет.
Отец сорвал с Сержа пальто и швырнул в угол.
— Надо было раньше думать, а ты потакал всем его капризам, а теперь спохватился, когда из него вырос хулиган, — сказала мать и заплакала.
Увидев, что мать плачет, Серж догадался: случилось что-то неприятное, и встревожился. Уставившись в пол, он стоял и молчал.
— Смотри мне в глаза, — сказал отец.
Серж вперил свой взгляд на отца так, что тот вздрогнул.
— У тебя хватает наглости смотреть мне в глаза?
— Ты же сам сказал, чтобы я тебе смотрел в глаза!
— Ты издеваешься над отцом?
— Я же тебя слушаюсь.
Отец аж позеленел от злости и схватил сына за шиворот. Он хотел его ударить, но мать не дала. Серж, злой и обиженный, гордо сказал отцу:
— Почему ты меня мучаешь?
— Это ты папу мучаешь, — сказала мать.
— Что я ему плохого сделал?
— Ты старого человека в воду столкнул — он теперь болеет.
— И ещё раз столкну, если он будет хватать меня на улице за шиворот. Я его не трогал, он первый.
— Он защищал от тебя девочек.
— Из-за этих девочек я в лужу упал.
И вдруг Серж ужасно обиделся: он вспомнил, как выпачкал в грязи свои новые брюки. К тому же он почувствовал, что над его головой собираются тучи и надо как-то спасаться. И он заплакал. Он уже не слушал, что кричал отец и что говорила мать, и все громче и громче плакал. И чем дольше он плакал, тем больше ему становилось жаль самого себя, и ему начало в конце концов казаться, что он великий мученик, что его все обижают и он невинно страдает. Сквозь слёзы он с ненавистью смотрел на отца и мать, которые, вместо того чтобы пожалеть его, обращаются с ним так жестоко, что даже сочувствуют старику, который первый его затронул. Весь мир виновен перед Сержем, и лишь он один невинно страдает. Он бросился ничком на кровать, зарылся лицом в подушку и остался так лежать, судорожно всхлипывая.
— Может, и правда он не виноват, — тихо произнёс отец.
— Столкнуть в воду старого человека — это называется не виноват?! — не выдержала мать.
— Может, его довели до этого? Я ещё узнаю, как всё произошло.
— Это мы его довели до этого. Я же вижу, — он никого не уважает, кроме самого себя.
— Уважать себя необходимо.
— Уважает себя лишь тот, кто уважает других.
— Я это знаю, что ты меня учишь?
— Если ты знаешь, тогда надо стараться, чтобы и Серж был таким. Надо стремиться, чтобы из него вырос такой человек, который знал бы, что если ты пакостишь другому человеку, то лучше тебе не жить на свете. Я знаю, что тут происходит: когда он подъезжает на машине к школе, то он не понимает, что машина облегчает человеку жизнь, бережёт его силы, а видит в этом лишь своё превосходство над другими ребятами. Он привыкает с пренебрежением смотреть на всех. Если взрослый человек такой чёрствый и самовлюблённый, он никогда не придёт на помощь другому. Такого человека любить никто не будет, а каждый будет его бояться, а значит, и ненавидеть. Я не хочу, чтобы мой сын был таким. Я однажды видела на улице, как женщина поскользнулась и упала и как два долговязых франта, увидев это, захохотали. Это всё одно и то же. Если бы, скажем, кто-нибудь из ребят, с которыми Серж вместе учится, нёс что-нибудь тяжёлое и изнемог от усталости, Сержу и в голову не пришло бы помочь своему товарищу.
— Откуда ты знаешь?
— Тебе же сказали в школе, что он пробил гвоздём банку, в которой девочка несла керосин. Разве может быть большая пакость? Допустим, его первого задели. Но это же расправа гордого барчука. Та девочка и учится, и работает, а он ничего этого не знает, не испытывает. Я сама пойду к тому старому человеку и поговорю с ним. И, если надо будет, заставлю Сержа попросить у него прощения. Пускай попросит, чтобы старик простил его.
— Хорошо, ты сходи к тому человеку, а я поговорю с Сержем.
— Если мой сын причинил человеку зло, для меня это всё равно, что я сама обидела человека. Мне самой стыдно и горько.
Серж всё это слышал. Он чувствовал только, что попал в беду.
Назавтра отец пришёл с работы снова рано: он хотел подольше побыть вместе с Сержем. Он вышел с ним на улицу, и они пошли к железнодорожному переезду. Вдоль путей, над высоким откосом, вилась узкая тропинка, проложенная пешеходами. По обе стороны железной дороги тянулись небольшие домики с садами и огородами. Тут было много деревьев, они стояли совсем голые, и на уже схваченной морозом земле лежала их высохшая листва.
— Скоро и зима, — сказал отец Сержу. — Морозит. — И отец Сержа подумал про себя, что сам он в последние годы редко позволял себе полюбоваться тем, как живёт природа. Он всегда был так занят работой, что день за днём пролетали для него незаметно. «Вот также я не замечал, как растёт Серж», — думал он. У него появилось чувство, словно он потерял что-то хорошее и необходимое, такое, без чего нельзя ему жить счастливо, и это потерянное надо возвратить обратно. Он вёл Сержа за руку и чувствовал радость от того, что вот наступает вечер, и что тихий ветер тянет издалека и обвевает его лицо, и что где-то там, за далёкими деревьями, куда бегут рельсы, ветер очистил от туч небо и тёмная синева его сгущается в вечерний сумрак. «Всё хорошо, — думал он, — хорошо, что в окнах больших и малых домов зажигаются огни, хорошо, что покачиваются ветви старой берёзы, под которой мы теперь идём, хорошо, что из трубы завода, над крышами домов, плывёт струя дыма и что там загудел гудок». Они шли всё дальше и дальше, дошли почти до окраины этого пригорода и повернули назад.
— Когда я был маленьким, таким, как сейчас ты, — сказал он Сержу, — я любил это время, когда приближается зима. Но я и всякую пору года любил.
Говоря всё это Сержу, он ощущал потребность рассказать кому-нибудь о своей жизни, о самом себе, о том, что было и что есть в его жизни хорошего, дорогого и прекрасного. И ему вдруг стало обидно, что его сын ничего не знает о нём, своём отце, и что он сам мало интересовался своим сыном. Ему даже страшно стало от того, что между ним и его ребёнком нет дружбы. А без такой дружбы чего-то в жизни не хватает, значительного и нужного. Дружба тут должна быть большой, крепкой и вечной.
— Знаешь, Серж, — сказал он, — мне надо тебе о многом рассказать.
— Ну, расскажи, — сказал Серж. — Ты же мне никогда ничего не рассказываешь.
— Нет, это не то, что можно рассказать за один раз. Я тебе о многом буду рассказывать. У меня была очень интересная молодость. И мне стыдно, что я никогда о ней не вспоминаю даже наедине с самим собою.
— А что ты делал, когда был молодым? Расскажи, как ты учился? На «отлично»?
— Я тогда и не учился.
— Так ты, наверное, и комсомольцем не был? Потому что как же так — чтобы комсомолец да не учился?
— Подожди. Тогда комсомол ещё только зарождался. Это было лет двадцать тому назад. Я тогда недалеко от нашего города, в одном местечке, батрачил у кулака. Тут тогда были поляки, они захватили эту местность, с ними мы тогда воевали. А когда Красная Армия их отсюда прогнала, в наше местечко приехал из города человек. Он был прежде рабочим на заводе, а тогда многих рабочих, которые боролись с поляками, послали во все концы Белоруссии устанавливать Советскую власть. Этого человека назначили собирать хлеб у кулаков для Красной Армии. Он был уполномоченным по всей нашей волости, Кулаки не хотели отдавать хлеб. Кулаки шли в банды. А в нашей волости было много лесов, и самый большой лес километрах в десяти от местечка. Там банда кулацкая и засела. Бандиты нападали на советских работников и убивали их. Фамилия того человека, о котором я тебе говорю, была — Закревский. И вот бандиты очень хотели его убить. Меня тогда наша комсомольская организация назначила помогать Закревскому в работе. Нам вдвоём приходилось каждый день ездить по кулацким хуторам и отыскивать спрятанный кулаками хлеб. А они закапывали зерно в землю, оно там гнило и пропадало понапрасну, но для кулака это было лучше, чем отдать Красной Армии.
