Тетя Анюта, отойдя в сторону, шептала про меня высокой девушке с забинтованной рукой:
— Хорошо люди жили. Он вот — весь в мать, а сестренка его — чистый отец. Ну, думала я, счастливые. Вот тебе и счастье!
Высокая девушка подошла ко мне, вытерла мои слезы и протянула здоровую руку.
— Меня зовут Шура. Так мы и познакомились.
Шура не выпускала моей руки. Точно так я держал Олю, когда боялся, что она от меня убежит. Рука у Шуры была большая, шершавая. Должно быть, Шура очень сильная. И понял я, что хоть она и ни о чем меня не спрашивала, а думает обо мне и о моей маме.
Земля тонким слоем покрыла маму.
Тетя Анюта приподняла с земли мамину голову, поправила ей волосы и стряхнула землю с маминого платья.
Я увидел, как встрепенулись и ожили складки платья. Может быть, мама вскочит сейчас так же стремительно, как вскакивала она, когда ей казалось, что она проспала…
Женщины вместе с тетей Анютой подняли маму и понесли к неглубокой воронке. Тетя Анюта позвала меня. Шура подошла вместе со мной.
У мамы были закрыты глаза. Я поцеловал маму в сжатые губы.
Шура и здесь не выпустила моей руки.
Когда опять над нами нудно завыли фашисты, ни кто из женщин не побежал к щелям. Они кидали в воронку горсти земли.
Земля тонким слоем покрыла маму.
Я ничего не видел, кроме рыхлой насыпи над мамой.
Шура еще крепче сжала мою руку.
Не помню, как оторвались ноги, и мы пошли.
Тетя Анюта догнала нас и дала мне кепочку. Я взял ее в руку. Шура долго молчала. Она шла большими шагами. Мне так хотелось еще раз оглянуться!
Должно быть, тетя Анюта смотрит нам вслед. Но как мог я оглянуться, когда и так еле-еле поспевал за Шурой.
«Мужчины не плачут, мужчины не плачут», — повторял я папины слова, а у самого глаза были полны слез.
А потом я испугался: совсем забыл про Олю. Вытер слезы и снова стал смотреть по сторонам на дымящиеся развалины.
В одном доме рухнула стена, обнажив комнаты, оставленные людьми: сундук с поднятой крышкой, перевернутые стулья, кровати, медный таз. А гардероб упал набок, поблескивая осколком зеркала.
Совсем рядом застучал зенитный пулемет, но я даже не посмотрел в небо.
Когда мы отошли за несколько кварталов, Шура пошла медленней, взглянула на меня и спросила:
— А ты слона видел?
— Какого слона?
— Из зоологического сада слон удрал. Я его ночью видела, совсем рядом пробежал.
«А я не видел», — подумал я. Мне очень захотелось увидеть слона, но я не стал больше спрашивать о нем Шуру. Мне хотелось узнать, кто же она, моя спутница.
— Тетя Шура, а ты не докторица?
— Вот и не угадал. Была я наладчицей на Тракторном, а если поучусь, инженером стану. А пока меня профессором по членским взносам называют в райкоме комсомола. А со вчерашнего дня вот таких, как ты, собираю. Только не все такие любопытные.
«Профессора такие не бывают», — подумал я. И почему-то вспомнил мамину фотографию в спортивной майке, когда она работала нормировщицей на Метизном. Шура такая высокая и большая, а лицом чуть-чуть похожа на мою маму.
— Тетя, помоги мне Олю найти!
— А где же ты ее потерял?
— Там, где горит. Я показал рукой.
— Сейчас всюду горит. А какая она, твоя Оля?
— Маленькая, бровки беленькие.
— Может быть, и найдем, если она маленькая да беленькая, — сказала Шура и тут же добавила: — Тогда вместе вас и отправлю.
— А если папа придет?
— Сейчас папа не придет. Папа твой за Мечеткой воюет, фашистов в Сталинград не пускает.
— А мы Олю найдем? — снова спросил я Шуру. На этот раз она мне ничего не ответила.
Мы шли по улице, где дома еще стояли целые, с трубами на крышах и занавесками на окнах. У одного из зданий Шура остановилась:
— Вот здесь, в подвале, много детей. Смотри лучше, может быть, и Оля здесь.
Мы спустились в подвал, освещенный светом керосиновой лампы. На ящиках и матрацах я увидел много малышек, как будто снова попал в детский сад. Кто-то плакал, но как-то не с охотой. Нет, это не Оля. Уж если Оля заплачет, так вовсю. И тогда я осмелел и громко позвал:
— Оля! Оля!
Мне показалось, что кто-то отозвался из темноты, но это только эхо повторило мой голос.
— Сестренку свою потерял. Разве теперь найдешь! — со вздохом произнесла какая-то женщина.
— Вот Рая есть, и Женечка, а про Олю не слыхали, — услышал я от другой.
Шура начала выводить детей из подвала. О на стояла у выхода и всех пересчитывала. А потом позвала меня:
— Ну, а ты у нас семнадцатый. Пошли!
Мы вышли на улицу, спускавшуюся к Волге. Вереницей тянулись старые да малые; тащили узлы, ведра, толкали тележки…
Одна женщина вела за руки двух девочек в одинаковых клетчатых платьях. А сзади за юбку матери крепко ухватился мальчик. Одна из девочек в очках. Вот они все согнулись, девочка в очках уткнулась лицом в землю. Вот они поползли. Снова пошли.
Спустились к берегу. К тете Шуре прижимался мальчуган, который стонал, прихрамывая. А со мной рядом шла девочка с котомкой за плечами. И у них, как и у меня, больше нет мамы…
Весь берег был заполнен людьми, ждавшими посадки на катера, баржи, лодки и речные трамвайчики.
Мы остановились у самой воды, около двух пальм в больших круглых кадках.
— Что за курортник их сюда приволок? — спросила Шура.
Пока она разговаривала с людьми, отдававшими распоряжения, я старался как можно лучше все разглядеть.
Из воды торчали какие-то трубы, мачты, обломки перевернутой и затонувшей баржи…
Прибрежные кручи были изрыты щелями, как норками. И сейчас женщины копали их руками. Они укрывали в них детей, прятали узлы. Кто ползет, кого несут на руках…
Многие подходили к Волге, набирали в ладони воду, мочили голову, обмывали лицо.
Какой-то старик упирался. Он не хотел идти к трапу, где шла посадка на речной трамвайчик. Его тянула за собой внучка.
— Тут моя старуха схоронена. Не оставлю ее, что вы со мной делаете?! Я здесь останусь! — кричал старик.
А внучка все тянула его за собой.
Шура вернулась к пальмам.
— Вас всех отправят этим рейсом. И ты, Гена, поедешь, — сказала она мне. — Может быть, и Олю там найдешь. Всех детей туда отправим.
Я затаил дыхание. Как мне уговорить Шуру? Я все равно убегу.
Я посмотрел на далекий пологий берег. Где я там буду искать Олю? Здесь отец, здесь Оля, мама лежит в воронке. И, наконец, здесь тетя Шура. И я сказал ей:
— Не хочу уезжать. Мне нельзя. Я обещал маме, что буду искать Олю. А мы ее совсем не искали.
Шура молча слушала мои доводы. И тогда я вспомнил о часах. Я вытащил их из-за пазухи, развернул тряпочку и протянул их Шуре:
Это моего отца. Тут все написано. Тетя Шура, не отправляйте меня. Я хочу с вами. Я буду вашим адъютантом.
Адъютантом? — переспросила Шура и щелкнула крышкой часов. — Так твой отец сталевар Соколов?! Что мне с тобой только делать? Возьмите часы, товарищ Соколов. Вы еще не умеете их заводить. Вот узнаем время, тогда заведем.
Я снова спрятал часы. Мы пошли к трапу.
В это время кто-то позвал Шуру.
А я, как по тревоге, юркнул в ближайшую щель и прижался к земле. Здесь я чувствовал себя в безопасности.
«Скорей бы отвалил трамвайчик», — думал я, а сам не терял из виду свою новую знакомую.
Шура и еще какие-то взрослые люди помогали малышам взойти на трап.
Вот на таком речном трамвайчике мы ездили с отцом на пляж. Возвращались домой поздно вечером.
А когда теперь вернутся в Сталинград те, кого увозит сейчас трамвайчик, вымазанный желтой глиной под цвет волжского берега, увитый запыленными зелеными ветками?
Капитан, усатый человек, наклонился и что-то произнес в трубочку.
Трамвайчик вздрогнул. Матросы убрали трап.
Тогда я вылез из своего укрытия и как ни в чем не бывало подбежал к Шуре и стал рядом. А она будто и не заметила моего исчезновения, достала платочек, замахала всем и отдельно капитану. И он, верно, хорошо знал Шуру: смотрел на нее и тоже махал рукой.
На верхней палубе я увидел старика, не хотевшего уезжать из Сталинграда. Он ухватился двумя руками за барьер. И уже не кричал, а, должно быть, что-то шептал. Рядом с ним стояла внучка. Удержит ли она своего деда, если он сейчас прыгнет через барьер?
Теперь уж не прыгнет. Трамвайчик взял полный ход.
Шура схватила меня за руку и удивленно спросила:
— Ты еще здесь?
Я ничего не ответил.
Мы пошли. Только сделали несколько шагов, как откуда-то, приглушив моторы, вынырнули черные самолеты со свастикой на хвостах.
Они летели совсем низко вдоль берега, а потом, изменив свой курс, полетели над водой туда, где шел волнам наперерез в сторону Красной слободы наш трамвайчик.
Фашисты пикировали один за другим. Огромные столбы воды заслоняли от нас трамвайчик. А потом мы увидели: он все держится на бурлящей воде. Капитан ведет его среди разрывов.
— Мой отец, — сказала Шура.
Мы не отрывали взгляда от поднимавшихся вверх фонтанов.
Когда чернокрылые перестали кружить над водой и ушли за бомбами или на новые цели, я посмотрел на Шуру. Ее лицо было перепачкано копотью. Разорванная в нескольких местах юбка была в пепле и саже. Бинт на руке пообтерся, покрылся кирпичной пылью. И брови ее опалены. Она уже не смотрела на реку, а себе под ноги, точно спала с открытыми глазами.
